Дни, месяцы, годы - Лянькэ Янь

– Да разве хватит твоих костей? – искоса глянула на него Четвертая тетушка, и не то теплом повеяло от ее взгляда, не то прохладой. – Ты умер больше двадцати лет назад, кости столько лет мокнут в земле, в них и целебной силы почти не осталось.

– Подумай, подумай как следует, – говорил Ю Шитоу, – сделанного не воротишь.

– Ступай, позови того мясника, вели ему прийти в полночь, да заплати, чтобы не ушел от нас с пустыми руками.

– Мать, подумай как следует, – умолял ее Ю Шитоу.

– Так ты идешь или нет? – рявкнула Четвертая тетушка. – Не передай твои предки детям эту болезнь, стала бы я затеваться?

Примолкнув, Ю Шитоу трусливо попятился и вышел из кухни. Четвертая тетушка нагрела котел, бросила на дно раскатанную лепешку, и кухня тотчас наполнилась ароматом масла и едким желтым запахом жареного лука.

Четвертый дурачок закричал со двора:

– Мам, готово? Я есть хочу.

– Сынок, подожди еще немного, – отвечала Четвертая тетушка.

Она убавила огонь в очаге, чтобы лепешка хорошенько пропеклась. Четвертый дурачок зашел на кухню, глянул в котел, и лицо его загорелось от нетерпения, радостные слезы брызнули из глаз и закапали на пол, а рубашка вымокла от слюны.

– Помнишь мамин наказ? – оглядев его, спросила Четвертая тетушка.

– Помню, – ответил дурачок.

– А если забудешь?

– Тогда мама зарежет меня ножом.

Лепешка тем временем поджарилась, сделалась желтой и хрустящей, по кухне поплыл густой терпкий запах. Четвертая тетушка достала лепешку из котла, и в горле у Четвертого дурачка забулькало, кадык заскакал вверх-вниз. Он потянулся к лепешке, но Четвертая тетушка хлопнула его по рукам, разрезала лепешку на четыре части, положила в чашку и дала сыну.

– Вкусно, мама, – набив рот, сказал Четвертый дурачок, – из пяти лепешек я съем четыре с половиной, а половинку отдам тебе.

Четвертая тетушка бросила в котел следующую лепешку, растерянно глядя на сына.

Проглотив еще несколько кусков, Четвертый дурачок вдруг перестал жевать и сказал:

– Мам, соленая, спасу нет, какая соленая.

– Ешь, соленое – самое вкусное, – прибавляя огонь, ответила Четвертая тетушка. – Чем солонее, тем вкуснее.

И Четвертый дурачок снова набросился на лепешку.

Он в один присест съел четыре с половиной лепешки, брюхо у него раздуло, и тут Четвертый дурачок вспомнил, что хочет пить. Четвертая тетушка сказала, что пить сейчас нельзя, от этого живот разболится, наелся – иди поспи, и все пройдет. Четвертый дурачок обкусал по краю последнюю половинку лепешки и поднес ее к лицу матери:

– Мам, будешь?

Четвертая тетушка оглядела полумесяцы, оставшиеся на лепешке от его зубов, и сказала:

– Сынок, мама не будет, это тебе.

И Четвертый дурачок, хихикая, спрятал горячую масленую лепешку у себя за пазухой, вышел во двор, посмотрел на запертые ворота, на залитый луной двор, послушал шаги расходящихся по домам соседей, хлопнул себя по пузу, как по барабану, и направился в свою сараюшку.

Зашел туда и рухнул на кровать.

В деревне стояла тишина глубиной в чи и толщиной в чжан, сверчки звенели, точно серебряные цепочки, растянутые по улицам и домам. Ночные голоса трепещущим синим шелком укрыли поля за деревней. Звезды поредели, но луна висела в небе, такая полная, будто вот-вот взорвется. Свет ее до того густо лился на землю, что было видно даже проползавших в ночи муравьев и букашек. Четвертый дурачок уснул. Упал на кровать и тут же крепко уснул, руки его с остатками лепешки покоились на раздутом животе.

Четвертая тетушка вышла из кухни и заглянула в окно сараюшки. Прислонила к стене упавшую лопату, мотыгу повесила на деревянный шест под карнизом, серп с подоконника воткнула в стенную щель и снова вернулась на кухню. Там она осторожно перевернула кухонный чан, и вся вода из него вылилась наружу. Воду из ведра Четвертая тетушка аккуратно слила и поставила ведро вверх дном у входа в кухню, затем вынесла оттуда полтазика тухлой воды для мытья посуды и разбрызгала по двору. И когда в доме не осталось ни капли воды, Четвертая тетушка вышла за ворота.

Деревня крепко спала, на улице смутно слышался мужской храп и тяжелое дыхание коров в стойлах – теплое, благоухающее сеном, оно расплывалось по улицам и переулкам. И собаки спали мертвым сном, ни один звук с полей и гор их не тревожил. Четвертая тетушка постояла у ворот, взглянула на небо и обеспокоенно направилась к выходу из деревни, но сама не заметила, как оказалась у того богатого дома, мимо которого не стала проходить в сумерках. Запертые ворота возвышались в лунном свете, на створках висели два больших, размером с решето, перевернутых иероглифа «счастье», оставшиеся с прошлого Нового года.

Четвертая тетушка встала как вкопанная, отупело уставившись на ворота. И вдруг открыла рот и громко запела, как пела тридцать с лишним лет назад, когда выходила замуж в деревню Юцзяцунь. Она пела:

Ее голос звучал все громче, из темного он стал сияюще-белым. Последнюю строчку «Сяо Лянь, а Сяо Лянь, разомни мне ноги» она уже не пела, а кричала, ревела. И деревня проснулась от этого крика. Иссиня-красная яростная песня Четвертой тетушки грянула в необъятной тишине горных склонов, словно проливной дождь, и в один миг затопила собой весь мир. Откуда ни возьмись на деревенскую улицу с оглушительным лаем выскочили собаки. Из чьих-то ворот наружу высунулась голова. Перепуганный собачьим лаем, закукарекал старый петух на западном конце деревни. И коровы поднялись в своих стойлах. Заснувшая деревня вздрогнула от испуга и проснулась. Новорожденный младенец вдруг тонко заплакал, его плач пролился сквозь дверные щели и хлынул по деревенской улице к полям.

Четвертая тетушка пропела свой куплет под воротами богатого дома, потом повторила с начала и направилась к выходу из деревни, продолжая петь.

Там она увидела, как по склону к деревне спускается Ю Шитоу, а за ним идет какой-то человек, но лица его не разобрать. Четвертая тетушка резко умолкла и поспешила домой, а последняя строчка из куплета до самых ворот плескалась у нее в животе. Дома она заглянула в сараюшку, посмотрела еще раз на окна спящего Четвертого дурачка и ушла в свою комнату. Не спеша сняла с кровати одеяло, тюфяк и белье, сложила в сундук – будет Четвертому дурачку на чем спать после свадьбы. Затем обернулась и с любовью оглядела комнату, повесила кувшин из-под масла на стену, переставила корзинку для рукоделия со стола на сундук, смахнула пыль с изголовья и наконец осторожно улеглась на кровать. Четвертая тетушка почувствовала спиной гладкую циновку, в позвоночник с шорохом пробиралась прохлада. Тут Четвертая тетушка вспомнила, что камышовая циновка на кровати совсем новая, постелена только в начале года. Она встала, скатала циновку и положила у стены, напоследок обвела комнату внимательным взглядом и медленно улеглась на жесткие доски кровати, затворив свои глаза крепче городских ворот.

Время утекало, скрипя, словно вращающийся жернов.

Шаги, будто бесприютные души, влетели во двор семьи Ю.

И скоро в доме раздался сдавленный крик, словно ветер взметнул опавший темно-зеленый агавовый лист, но он тут же ударился о стену, о запертые ворота и снова упал. Дом, деревня, хребет Балоу затихли, тотчас успокоились, будто озерная вода, что сомкнулась над затонувшей лодкой. Наступила звенящая тишина, и мир снова погрузился в сон.

В полночь Четвертого дурачка разбудила жажда. Ему снилось, будто он провалился в печь, желудок и кишки пересохли, в горле разгорелся пожар, он стал хватать ртом воздух и проснулся. Спрыгнул с кровати, протер глаза и пошаркал на кухню. Хотел зачерпнуть воды из чана, но там не осталось ни капли. Пошел к ведру, а оно, перевернутое, стоит на земле. Поискал таз для мытья посуды – раньше в нем всегда было полмиски воды, но теперь дно таза сухо поблескивало в лунном свете. Во всей кухне не нашлось ни капли воды, Четвертый дурачок пнул пустой чан, пнул ведро, швырнул таз на землю, вышел во двор и крикнул в сторону дома: