Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Ненормальная… — вздыхает мама и уходит за бабушкиным багажом.
Мы остаемся вдвоем.
— Баба, ты хочешь есть? — спрашиваю я.
— Что ты, внученька! — возмущается бабушка. — Как ты можешь назвать меня бабой? Какая я баба! Я интеллигентная дама!
И Танечка, и Шурик, и Марина всегда называют Прасковью Федоровну «баба». Почему же моя бабушка не хочет, чтобы я ее так звала?
— Я еще сегодня чаю не пила! — вспоминает бабушка.
Я иду на кухню поставить чайник. Когда я возвращаюсь с кипятком, бабушка говорит:
— Это — чайник? Нет, я смотру, я тут чаю не напьюсь! Разве это чайник? На полчашки воды! Вот у меня был чайник… Подлец Сашка украл… Он меня, Светинька, на улицу выбросил, а вещи себе оставил. Думал, я на улице сдохну, так все ему достанется. А мне добрые люди не дали сдохнуть. Так я к нему не пошла, потому что все равно не отдал бы. Я после с людьми пошла, чтобы видели. Это, внученька, те вещи, что от старого времени остались. Когда дом в Минске забрали, так я вещи к Сашке снесла. Но Маруська после, чтоб она сдохла, все разокрала. А что осталось, так то теперь пропало…
Мама вместе с Еленой Николаевной втаскивают бабушкин багаж — два сундука. Елена Николаевна уходит, а мама открывает сундуки. В одном лежит картина.
— Это Жорж рисовал! — объясняет бабушка. — До войны. Называется «Оленьчики». Вот здесь написано. — Она переворачивает картину и показывает надпись: «Нарисовано в Минске в ночь на 19 апреля 1934 года за один час семнадцать минут зубной щеткой».
— И ты ничего лучшего не придумала, как привезти эту гадость сюда, — говорит мама.
— Почему гадость? — обижается бабушка. — Это не гадость! Я у себя над постелью повешу.
— И не думай — ни в коем случае! Чтобы у меня в комнате висела такая пакость!..
— Это не пакость! — не сдается бабушка. — Это память о покойном муже.
— Помни его так!
Мама открывает другой сундук. Здесь лежат железное блюдечко, зеленая стеклянная ваза для цветов, сломанный веер, веночек из пожелтелых бумажных роз и фиолетовая шелковая плиссированная юбка, от ветхости распавшаяся на ленты.
— Стоило везти в такую даль… — Мама поджимает губы.
Бабушка защищает юбку:
— Я за нее в пятом году тры рубля золотом отдала!
— Ну пойди возьми свои «тры» рубля обратно!
— Можно сделать абажур!
— Ну конечно!.. Подтереться, извините за выражение, и то нечем.
Бабушка плачет.
— У меня было много! Я Сашке снесла, когда большевики дом отняли…
— Какой дом? Какие большевики? Дом ты проиграла в карты еще до революции! Ты думаешь, я не помню, как отец на тебя орал?
— Да, орал, — соглашается бабушка. — Но вещи я снесла к Сашке. А Маруська после обокрала. А вазочку Сашка подменил. Разве моя была такая!..
— Убери всю эту дрянь, чтобы я ее не видела! — Мама пинает ногой бабушкину плиссированную юбку. — Выкини в мусоропровод, вынеси во двор, делай что хочешь, но чтобы у меня в комнате этой мерзости не было!
Бабушка подымает юбку, отряхивает, аккуратно складывает и прячет обратно в сундук.
— Ты что, не поняла, что я сказала?
— Я поняла, Нина, поняла! — плачет бабушка. — Я все поняла: ты из-за вещей меня выписала. Тебе мать не нужна! Ты думала, я тебе золото привезу…
— Не говори глупостей!
— Нет, это не глупости! Я все вижу. Ты думала, у меня еще что-то осталось, да! А у меня ничего не осталось. Вот ты и бесишься. Я из Таганрога в чем стояла ушла. Чуть не сдохла… Чужие люди приютили… — Бабушка усаживается на свой сундук и всхлипывает. — Был бы жив Жорж, не пришлось бы у тебя кусок просить. Если хочешь знать, твой отец два года добивался моей руки… Петровчиков…
— Не желаю этого слушать! — перебивает ее мама. — Не желаю знать никакого Петровчикова! Если бы этот идиот — твой Жорж — не пошел служить к немцам…
— Он не пошел служить к немцам! Он пошел служить на почту! И приносил домой бумагу. Я клеила конверты. И кто мог знать, что немцы такие хамы? Мы думали, они культурные люди. Все говорили, они распустят колхозы. И я думала, они вернут дом…
— Дом ты проиграла в карты! Ты что, идиотка? Я прекрасно помню, какой скандал был, когда ты вернулась из Петербурга! Как отец на тебя орал! А может, и поколотил, не знаю…
— Он меня не колотил! Он в жизни меня не бил! Он был интеллигентный человек. И я была на тридцать лет его моложе… И ты, Нина, не говоры — никто об этом не знает, — что я проиграла дом в карты. Его после приобрел Яковенков, а Яковенкова расстреляли в двадцать втором…
— Ты просто впала в детство! — Мама оглядывается на меня и начинает говорить по-французски.
Бабушка тоже отвечает по-французски, но все равно они продолжают кричать и ругаться. Потом мама хлопает дверью и уходит, а бабушка остается плакать на сундуке.
Победа!
— Окна открывайте! — кричит тетя Настя. — Велели все окна открыть — чтобы от салюта не полопались!
— Что значит — открыть? — возмущается мама. — Что сейчас, лето, что ли? Ночью пять градусов на улице! Какие-то дурацкие фокусы!
Ананьевы и Луцкие не ложатся спать — ждут, когда по радио объявят конец войны. Наина Ивановна тоже не ложится, но она не ложится и в другие дни.
— Сумасшедшие! — говорит мама. — Чтобы из-за этого ночь не спать! Объявят — не сегодня, так завтра, какая разница? И что оно, собственно, изменит — это объявление?..
Салют! Люди стоят на тротуарах и на мостовой, в небе пляшут лучи прожекторов, плывут разноцветные букеты…
Победа! На улицах гремит музыка, продают воздушные шары.
— Мама, купи мне шарик, — прошу я.
— Не болтай глупостей! Пустая трата денег — через минуту лопнет, и все.
Папа прислал в письме розу, сорванную в Берлине второго мая. Скоро он вернется к нам.
Бабушка одалживает у Наины Ивановны ведро, набирает в него воды, снимает с себя юбку и принимается мыть пол. Под юбкой у нее длинные белые штаны с большим разрезом сзади.
— Бабушка, у тебя все видно, — говорю я.
— А, Светинька, глупости! — отвечает бабушка. — Это Жоржа кальсоны. Я их задом наперед надеваю. Мне так удобнее.
Входит мама.
— Что такое? Что ты выдумала? Кто тебя просил? Прекрати сейчас же!
— Нельзя, Нина, — отвечает бабушка, продолжая возить тряпкой по полу. — Смотры, какая грязь!
— Какая грязь! При чем тут грязь! — сердится мама. — Это не твое дело! Паркетные полы не моют!
— Что значит — не моют? Свиньи не моют. А человек, где живет, должен мыть!
— Я тебе говорю — паркетные полы не моют! Их только натирают. Ты что, забыла, как к нам приходили полотеры?
