Александр Покровский - «...Расстрелять!» – 2
– Дай! Дай ему! Дай!
Матроса не надо было взбадривать. Он все равно ничего не слышал. Он видел только шлюпку: вот она!
– Ррраз-дав-лю! – рычал рулевой, – Ррраз-дав-лю, сука, раздавлю!
Рывок – и шлюпка, намного обставив те-элы, бросилась к малышам.
Уволочь хотят! Вот вам херушки!
– Стреляй! – крикнул Гаврилыч лейтенантам, стоявшим в состоянии «на-товсь».
Лейтенанты действовали как автоматы: грохнули из ракетниц. Две ракеты с шипеньем прошли над шлюпкой и шлепнулись в воду: промазали. А жаль.
В шлюпке сильно пригнулись, распластались и, проходя мимо малыша, торопливо треснули его молотком по голове и бросились к крейсеру.
Рулевых оттаскивали силой: иначе они бы таранили крейсер.
Шлюпка спряталась под бортом крейсера. Играть ей расхотелось.
Малыши не пострадали: наше железо ни в какое сравнение не идет с их пластмассой.
Гаврилыча потом долго таскали: Рейган прислал ноту – «нападение на беззащитную шлюпку» и еще там чего-то.
Гаврилыча называли «личным врагом фюрера». Он написал кучу объяснительных: как стрелял, чем стрелял, зачем стрелял, где ваша прокладка? покажите ваши курсы!
Какие курсы? Крутились, как жопа на помеле.
Гаврилыч заперся в каюте и напился. Он долго сидел пьяненький, в распахнутом кителе, обиженный и сам себе говорил:
– …от флот, едрена мама. Ведь собака на цепи. А зачем собаку держать на цепи? Чтоб гавкала? Пугала народ? Символизировала? Лизала себя? Так они ж знают прекрасно, что ты ее с цепи никогда не спустишь. Слаб подгузничек-то, слаб. Эх вы, писеньки! Объяснительные ему пиши. Н е ж е л а ю я! Я! С т а р п о м Г а в р и л о в! А т о м н о г о! Р а к е т н о г о! П о д в о д н о г о! С о в е т с к о г о! Ф л о т а! Пь-янь бе-зо-браз-на-я! Не желаю! Никому и ничего объяснять! Я им по морде дать желаю! По мор-де! Мне плюют в мою государственную харю, и я же еще и извиняюсь? Да я их распетушу так, что они у меня маму вспомнят. Изуродую, как Бог черепаху! Курвы тыловые! Учить меня вздумали. Суки. Курс ему проложи. Воткни карандаш в жопу и проложи. Курсы. От, едрена мама…
Гаврилыч сидел взъерошенный и злой.
Но скоро спирт, этот великий успокоитель, начал действовать, и Гаврилыч ослаб, осел, раздался, осоловел, но все еще, бедняга, говорил, говорил и говорил…
«Маршал Чойбалсан»
Крейсер лежал на рейде, как большое серое привязанное животное. День догорал. На крейсере сдавалась вахта. Старый лейтенант сдавал молодому лейтенанту. Впереди было воскресенье, и капитан улыбался. Его ждали любовь и жаркое.
– Ну, салага, – сказал он лейтенанту, направляясь к последнему на сегодня катеру, – смотри, не позорь меня, служи, как пудель. Тебе служить еще, как медному котелку. Ох, – капитан закатил глаза и вздохнул, – если бы все сначала и я опять лейтенант, повесился бы.
– Да, совсем забыл, – вспомнил он уже на трапе, – завтра не забудь организовать встречу «маршала Чойбалсана».
«Маршалом Чойбалсаном» на Тихоокеанском флоте называли баранину из Монголии. Ее подвозила портовая шаланда. Молодой лейтенант о таком названии баранины не знал,
– Не беспокойтесь, – кричал он капитану па отходящий катер, – все будет нормально.
После того как катер отошел, лейтенант прозрел.
– Чего ж я стою? Скоро ж драть начнут. Надо начальство завязать на это дело, маршал прибывает.
К счастью, лейтенант был начисто лишен изнеженности и впечатлительности. Это был крепкий троечник, только что из училища и сразу же сдавший на самостоятельное управление. Его не жрал с хвоста комплекс неполноценности. Наоборот, в компенсацию за такие условные потери, как изнеженность и впечатлительность, он был с избытком награжден решительностью. Такие нужны на флоте: суровые и решительные, творцы нового тактического опыта, влюбленные в железо и море.
Именно решительность избавила лейтенанта от разбрасывания фекалий пропеллерными движениями копчика в первый же момент поступления такой лихой вводной о маршале Чойбалсане. Вводную нужно было отдать, и лейтенант отправился к старпому.
– Разрешите? – втиснулся он в дверь,
– Да, – старпом был, как ни странно, трезв. – Ну? – воззрился он на мнущегося лейтенанта.
Услышав о завтрашнем посещении корабля маршалом Чойбалсаном, старпом на мгновение почувствовал во рту запах горького миндаля.
– Лейтенант, – скривился он, – ты когда говоришь что-нибудь, ты думай, о чем ты только что сказал. У меня такое чувство… что ты когда-нибудь укараулишь меня со спущенными штанами в районе унитаза и объявишь, вот с такой же счастливой рожей, войну Японии. Я укакаюсь когда-нибудь от ваших вводных, товарищ лейтенант.
– Товарищ капитан второго ранга, – заспешил лейтенант, – я здесь ни при чем, по вахте передали, с берега передали, – присочинил он.
– Кто передал?
– По вахте…
– Кто с берега передал?
Притертый к стенке лейтенант мечтал уйти невредимым.
– Командир… видимо… – выдавил он.
– Хе, – видимо, – хмыкнул старпом.
«Вот командир, – подумал он, – салага, сынок с мохнатой лапой, вот так всегда: исподтишка позвонит, и на крыло. Все я, все везде я. А награды? Одних выговоров семь штук. Так, ладно».
Старпом сидел в старпомах уже семь лет и был по крайней мере на пять лет старше командира.
«Чойбалсан же умер», – подумал старпом.
«Черт их знает в этой Монголии, – подумал он еще. – сколько у них там этих Чойбалсанов».
– Так, ладно, – принял он волевое решение, – большая приборка по подготовке к встрече. Завтра на подъеме флага форма два. Офицеры в белых манишках и с кортиками. Всех наших «албанцев» сейчас расставить, понял? Кровь из носа! Я сейчас буду. Красить, красить, красить, понял? Если что найду, размножалки оборву.
Дежурный исчез, а старпом отправился обрадовать зама. Он представил себе физиономию зама и улыбнулся. Старпом любил нагадить заму прямо на праздничное настроение.
«Сейчас он у меня лозунг родит», – радовался старпом. Собственные мучения представлялись ему теперь мелочью по сравнению с муками зама. Старпом толкнул дверь, зам сидел спиной к двери и писал.
«Бумагу пачкает, речью исходит, – с удовольствием отметил старпом, – сейчас он у меня напряжется».
– Сергеич, – начал он прямо в острый замовский затылок, – дышите глубже, вы взволнованы. Сейчас я тебя обрадую. Только что с берега передали. К нам завтра на борт прибывает маршал Чойбалсан со своей сворой. Так что пишите лозунги о дружбе между нашими флотами. Кстати, твои «козлы» умеют играть монгольский гимн?
«Козлами» старпом называл корабельный духовой оркестр.
С лица зама немедленно сползло вдохновение, уступив место обычному выражению. Оп вскочил, заметался, засуетился и опрокинул стул. Старпом физически ощущал, как на его незаживающие раны каплет бальзам.
