Кемаль Бильбашар - Джемо
Недели бежали, а силы ко мне все не возвращались, знать, крови у меня вытекло порядком. Головы с постели не подымал. Кормили меня с шутками-прибаутками, как младенца несмышленого. Голову мою словно туман окутал. Что со мной раньше было — хоть убей, не помню. Видать, тем камнем мне всю память отшибло. Словно я весь свой век в этой пещере живу. И у Сенем ни о чем не спрашивал, словно она всегда мне женой была.
Как встал я на ноги, принесла она жертвы святым. Велела заколоть барашков, раздать сейидам да бедноте. После сама вымылась, тело душистым маслом умастила, волосы убрала и песню запела:
Носишь перстень на руке, эй, Джемо, хей, Джемо! —
Алый камень в перстеньке, эй, Джемо-красавица!
Горько плачешь, слезы льешь, эй, Джемо, хей, Джемо!
Твой желанный вдалеке, эй, Джемо-красавица!
Джемо… Джемо… Сверлом мне это слово в сердце вонзилось. В голове зашумело, в глазах потемнело. Ухватился я за стенку, стал на постель сползать. Сенем подбегает, уложила меня.
— Что, курбан? Голова кружится?
— Эге.
Словно мельничное колесо у меня в мозгах закрутилось. Закрыл я глаза, а оно еще пуще гудит, вертится. Мельтешат у меня перед глазами картинки, ничего не разобрать. Силюсь остановить кружение, в картинки вглядеться. Вот одну остановил, гляжу, в пестрой рамке гора Зозана прояснилась, Коралловый омут видно. Вот из красной воды на меня Джемо глядит, улыбается: «Мать меня убережет, курбан!..» Вот Карга Дюзю, люди Сорика-оглу из юрт утварь выбрасывают… Джемо на Сорика-оглу дуло маузера наставила… Вот дядя Вело дверь для землянки строгает… Бабы кричат на Джемо: «Бесплодная!..» Вот Джемо ухватилась за прутья перед мощами Вейсела Карани… Вот мы с ней в Карга Дюзю верблюдицу ведем… Джемо на земле лежит, шепчет: «Оплодотвори меня…» Вот она смеется заливисто: «К лету нас четверо будет, а то и все пятеро!..»
Остановилось в голове мельничное колесо, картинки потухли. Опять темнота на глаза навалилась…
Открываю глаза — Сенем надо мной склонилась, лицо скорбное. Молчит, из глаз слезы льются. Потом вздохнула тяжко:
— Жестокий, — говорит. — У тебя уже другая есть… Как же ты мог?
Сердце мое кровью облилось. Ах ты, проклятая судьба! Сел я на постели, обхватил голову Сенем руками, к груди своей прижал.
— Не я жестокий, Сенем, судьба наша — злая шутница, чего только не выдумала, чтоб нас с тобой разлучить! Под конец преградой меж нами Джемо поставила, преграду ту не перешагнуть. Джемо ни в чем не виновата, она о тебе ведать не ведает. Сердце у нее, как у джигита, храброе, преданное. Она за меня на смерть пойдет. Видно, позарилась судьба-злодейка на мое счастье, пополам мою любовь переломила, между тобой и Джемо поделила…
И тут все прошлое как на ладони предо мной встало, все про себя Сенем поведал. Как принесли мне весть о ее смерти, как я убивался, места себе не находил, хотел вслед за ней в Тигр броситься, да какая-то невидимая рука меня остановила. Как потом месяцами не ел, не пил, по горам серой тенью бродил…
Слушает меня Сенем и про горе свое забыла, моим горем полна. Руки мне гладит, лицо целует, сама приговаривает:
— Обидчики наши свое получат.
— Кто же все это подстроил? Неужто Фато с мужем?
Сенем смахнула со щеки слезу рукой, головой кивнула.
— Они же выли-причитали по тебе! Откуда только у собак слезы брались?
— Как не причитать? Им шейх твердо сказал: «Коли командиров конюх вам не поверит, обоих в порошок сотру».
А кто же шейху донес про наш уговор?
— Муж Фато. Мало ему было моих денег. Он еще с шейха куш сорвать надумал. На постоялом дворе слугу подкупил да послал его к шейху сказать, где я нахожусь. Тот снарядил сына со свитой за мной в погоню. Нагрянули они на постоялый двор и увезли меня обратно к шейху. Старик меня в цепи заковал, плеткой сам отхлестал. Сын его хотел тебя пристрелить, шейх не позволил. «Он конюх самого командира, с ним лучше не связываться», — говорит. Порешили они подослать к тебе Фато с мужем, чтоб тебя со следа сбить. С той поры эта пара мне на глаза не попадалась…
Говорит Сенем, словно сказку сказывает. Слова как бисер на нитку нижет, голос ручейком журчит. А я слушаю — дыхание затаил. Сколько же горестей на бедную свалилось из-за меня!
Долго думала-гадала, как от шейха вырваться, и надумала: подбить какого-нибудь дюжего парня из шейховых людей, чтоб украл ее. Так и сделала. Выбрала парня похрабрее и говорит ему: «Ты мне по сердцу, Софи. Выкради меня у старика, потешим свою молодость. А как до Дерсима доберемся, сделаю тебя беком над своей оба». Парень возьми да и забей себе это в голову. Вот отправился как-то шейх с сыновьями к соседу на свадьбу. Софи и умыкнул Сенем. Долго они брели по раскаленной пустыне. Дошли до какой-то речки, по руслу ее до гор Хаккяри добрались. Стали через хребет переваливать. Сколько белых снежных шапок позади осталось — не счесть. Софи разбоем промышлял. Голодать им не приходилось.
Как ни тяжко было в пути, а все ж до Дерсима добрались. Отец Сенем хотел дать Софи золота да прогнать с глаз долой, а тот заартачился: «Мне без Сенем свет не мил, подавай мне Сенем». Старик вспылил, изругал Софи на чем свет стоит, слово за слово — Софи вытаскивает из-за пояса свой кинжал и ну шейха пырять. Когда брат Сенем на крики к отцу прибежал, шейх уже весь искромсанный валялся. Софи, недолго думая, и брата порешил. Схватился бежать — тут шейховы люди подоспели, пустили кинжалы в ход и Софи прикончили.
Шейху с сыном знатные похороны устроили, плакальщиц созвали. После вся оба траур держала сколько положено.
Кончился срок траура — являются к Сенем старейшины[45]. Один из них выходит вперед: «Мы тебя знаем, Сенем, — говорит. — Душой ты — джигит из джигитов. Однако обычаи здешние не велят, чтобы нами женщина правила. Надобно тебе мужа подыскать. Устроим пир, пригласим всех джигитов нашей округи. Кому яблоко кинешь, тот и будет нам бек». Сенем его оборвала. «Ни к чему мне на пиру мужа искать, — говорит. — Есть у меня муж. Я его дитя под сердцем ношу». Замялись старейшины: «Не гневайся на нас. Не знали мы. Коли есть у тебя муж, скажи нам, кто он, где он, а мы его над собой беком поставим, будем ему верно служить». Сенем отвечает: «Я и сама не ведаю, что с ним и где он. Отслужил военную службу в Диярбекире и пропал, как в воду канул. Сколько я ни искала, на след его не могла напасть. Только имя его могу вам сказать: зовут его Мемо, мастер по литью колокольчиков». Старики закивали: «Знаем, слыхали про такого. Он и в нашу оба заглядывал, колокольчиками торговал. Песнями своими, игрой своей прославился. Мы рады его своим беком признать».
Снарядила Сенем своих людей во все концы, искать меня наказала. Подняли в военном отделе мои бумаги, те бумаги и направили их по ложному следу. Сколько ни искали — все напрасно. Опять старейшины собрались, долго совет держали. Самый старый бородач слово взял: «Не сыскали мы твоего мужа ни живым ни мертвым. Обычай велит нам ждать, когда у тебя дитя родится. Если сын будет — другого бека нам и желать нечего. Пока он в возраст войдет, во главе один из старейшин станет. Так велит наш обычай». И другие старейшины с ним согласились, родин ждать порешили.
С того дня Сенем днем и ночью всевышнего молила ей сына послать, да и вымолила. Как настал срок, родился у нее сын, крепкий бычок. Нарекла она его моим именем. Народ в честь такой радости — несколько дней веселился. Младенцу уж год минул, когда меня, искалеченного, в ущелье подобрали. Не из счастливых оказалась та находка. Пока я со смертью в жаркой схватке боролся, народ у святого источника Монзур жертвы приносил. У Хызыра[46] моего исцеления просил.
Тут погладила меня Сенем рукой по лицу.
— Принял Хызыр наши жертвы, — говорит. — Послал тебе исцеление. Теперь наша оба к большому шолену[47] готовится, на нем тебя старейшины беком провозгласят, присягнут тебе в верности.
— Нет, курбан, — говорю. — Какой из меня бек? Не по мне беков кафтан. Ни к чему судьбу испытывать, она мне и так милость свою явила — тебя нашел. Чего еще надобно? Пускай сын мой беком остается, а покуда подрастет — старейшины его дела справят.
Обвила Семем мою шею руками.
— Ах, Мемо! Как им беком своим младенца признать при живом отце, здоровом да красивом, как лев!
Покачал я головой.
— Правду не скрыть как ни старайся. Вся моя львиная сила под камнем разбойника осталась, под кинжалом его дух испустила. Сама посуди, гожусь ли я в беки.
Тут снаружи цокот копыт раздался. Лошади заржали. Входят в пещеру старейшины, руки на животах сложили. Один из них выступает вперед и говорит:
— Слава великому Хызыру, дожили мы до такого дня. Весь народ вас на шолен зовет, новому беку присягать будем.
Не успел я и рта раскрыть, как Сенем им отвечает:
— Мы вас давно ждем.
