Роман Солнцев - Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания
И напрасно, напрасно Татьяна в свое время попросила Миню избавиться от пса. Это ее грех. Ну жил бы у них Аркашка, с кошечкой бы дружил… красивый был пес, хвост как огромный белый бублик… Если Миня вернется, они обязательно заведут собаку.
Что, что еще Татьяна должна была сегодня сделать? Надо погреб проветрить. Пока картошка обсыхает, пусть и погреб от влаги отойдет. Зашла в гараж, напряглась, или как говорил Миня, сгруппировалась, и откинула тяжелую квадратную крышку из листового железа. Из глубины кирпичного колодца дохнуло теплым и прелым. Полезла вниз, держась руками за мокрые поручни лестницы — гниет лестница… не дай бог обломится… Миня не успел сварить железную… Если как–нибудь однажды Татьяна сверзится туда, кто ей поможет? Ах, не успели они с Миней сына родить… все откладывали… суждено ли теперь?
В погребе сумрачно и душно, хоть и пустой он совершенно. Видимо, набухли деревянные сусеки, надо бы разобрать да на ветер с солнышком… Только где солнышко? Снова сеется снег… хоть и тает в полдень, да валит без конца…
Наверху послышался шелестящий шум. Кто–то зашел? Татьяна испуганно крикнула:
— Кто?
Мелкие шаги быстро улетели прочь. Кошка? Собака? Татьяна торопливо вылезла — в гараже никого.
Взяла лопату и снова принялась копать. Но через два–три ведра опустила руки. Нет, сегодня все, никаких сил не осталось. Да и домой надо, как там дочка? Кто звонил? Кто приходил? Да, да, да, переодеться и бежать. Уже темнеет.
Зашла в избушку, села на топчан, достала сигарету и закурила. С недавней поры тайком от дочери стала курить…
22
Миня проснулся поздно — в окне было светло, снова валил снег. Умывшись в потрясающей теплой ванной (дверь с белой пластмассовой ручкой рядом) и оставаясь в халате, чтобы не омрачать красивый дом своей одеждой, Миня медленно сошел вниз — с первого этажа доносился запах чего–то горячего, вкусного — и увидел за столом двух молодых парней, которые кушали с вилками и ножами. Увидев незнакомца, они разом вскочили:
— Кто такой? Вы как сюда попали?
— Я? С Андреем, — доброжелательно улыбаясь, ответил Миня. — А где он?
— Не важно где. Уехал в город. А вот про вас нам никто ничего не сказал.
— Ну позовите… не помню как ее зовут, женщина здесь была вечером.
— Тоже уехала. — Самый суровый на вид парень (высокий мешок бицепсов) подступил ближе. — А не обманываешь, дядя? Может, подслушал и через окно?
Миня пожал плечами.
— Зачем мне обманывать? Мы с Андреем собилаемся на Тибет.
— Какой Тибет?! — зло буркнул парень пониже. — У него дочка больна. Шибко добрый у нас Андрей Андреевич, как выпьет, так всяких прохожих зазывает… В прошлом месяце, между прочим, телекамера исчезла.
Высокий охранник подошел еще ближе. От него одуряюще пахло одеколоном. Лавриков развел руками.
— Позвоните ему. Да, собственно, если он занят, я пойду дальше. Попью воды… я и есть не хочу.
— Позвонить можно, — согласился высокий. Взял со стола сотовый телефончик, набрал номер. И тоненьким голосом. — Алё?.. Андрей Андреевич, извиняйте, это мы… а что делать с этим… гостем… как каким? Ну, который тут ночевал? Да? Во как?! — Высокий отключил телефон и хмыкнул. — Сказал: гоните его на хрен.
Миня обиделся, заплескал фиалковыми глазами.
— Этого не может быть. Мы вместе умные книги вспоминали.
— Пошел вон! — заорал младший, похожий лицом на мопса. — Халат еще украл… где твоя одежда?
— Наверху. — Миня кивнул наверх. — Хорошо, я оденусь.
Высокий буркнул низенькому:
— Сходи. Присмотри..
Огорченный до глубины души (это недоразумение!), Миня поднялся и под присмотром толстого охранника надел свои серые штаны и клетчатую рубашку, спустился снова на первый этаж, напялил полушубок, шапку, собачьи унты и, взяв в руку связанные вместе солдатские ботинки, пошел на выход. Но на прощание ему захотелось сказать молодым людям, что так христиане не поступают.
Однако не выслушав и двух слов бородатого странника, низенький охранник заорал:
— Иди-и… пока живой!.. Ходят тут!
А высокий вдруг свистнул:
— Рекс! Роза!
Из–за клумбы, покрытой белой шапкой снега, выскочили, как легкие тени, две рыжие овчарки и подлетели к Мине. И зарычали.
— Беги, мудак!.. пока они тебя не разорвали! — крикнул высокий.
Но Миня прекрасно знал, что бегать от собак нельзя. И он медленно двинулся к воротам.
— Отворите, — негромко попросил он, обернувшись. Охранники, ухмыляясь, смотрели на него.
Придется перелезать. Но как это сделать и сделать быстро, чтобы псы не успели схватить за ноги? Придется пожертвовать ботинками. Миня развязал шнурок, соединяющий их, и бросил один ботинок в ноги кобелю, другой — в сторону суки. И кряхтя (тяжело в полушубке) прыгнул на каменный забор и уже почти перевалил его, как одна из собак больно цапнула его за ногу. Миня другой ногой ткнул ее в пасть, и собака отпустила. Хоть ноги и в унтах, но, кажется, достала до кости…
Свалившись на ту сторону, на репьи в снегу, Миня встал и, прихрамывая, побрел прочь. А куда? Куда пойти? Да еще мокро в обуви — кровь сочится….
И засеменил Миня Лавриков, подволакивая правую, обратно по шоссе, потащился, словно во сне, в свою далекую отсюда баньку. Он плакал и проклинал плохих людей. «Наверное, плохих людей больше, чем добрых… — думал он. — Сколько я помню добрых?»
Отец у него добрый был? Добрый. Помогал ремонтировать соседям электроплитки, утюги. Мама доброй была? Давала в сельской библиотеке книги читать, не оставляя никакого залога, как это делают теперь везде, а плохие люди книги те зажиливали, и мать из своей крохотной зарплаты покупала вместо пропавших. Татьяна добрая? Конечно. Она до красных глаз занималась с заочниками, когда в университете работала. И никаких подарков не принимала, отнесите своим близким, говорила…
А вот не Саня ли Берестнёв подсказал бандитам про то, что Миня с деньгами в портфеле (а Миня всегда с портфелем, даже если там отвертки и кусачки) будет стоять против металлургического завода? Или это его приятель из Москвы организовал? Нет, нет, не верится. Но почему все–таки Саня не подождал Миню, почему с ним вместе не поехал?
Но если так думать, можно про каждого плохое надумать. Но если добрым жить становится все хуже, стало быть, простая арифметика: злых людей стало больше. И если я хоть еще раз, как придурок, раззявлюсь в улыбке, поверю чьим–нибудь красным словам… — бормотал Лавриков, плетясь боком из–за боли в ноге по гладкому, обледенелому шоссе, ограбленный, много раз избитый. — Прокляну себя и весь свой род… Надо жить иначе!»
Он издали увидел — посреди дороги стоит, накренясь на угол, груженая углем телега без правого переднего колеса, колесо валяется на обочине, возчик бьет кнутом сивую от пота и инея лошадь, та упала между оглоблями, бьется на земле.
— Тяни, старая блядь!.. — орет мужик. — Ну?! Скользко же! Давай!
Увидев Лаврикова, он указал кнутом:
— Чё вылупился! Помоги колесо поставить! Ты, тебе говорю!
С трудом доковыляв, Миня тихо спросил:
— А почему не на санях?
— Не твое дело, мудак!.. — взъярился возчик. Он был в военной зеленой фуфайке, в пятнистых штанах. — Давай, подними за края, я колесо надену.
Но Лавриков сразу понял — ему телегу не поднять, угля нагружено с тонну, да и лошадь придавила крупом правую оглоблю.
— Ты зачем ее бьешь? — спросил Миня, оглядываясь в надежде, что, может быть, какой–нибудь грузовик появится.
Мужик оскалился и больно хлестнул Миню по ногам. Миня взвыл:
— За что? Олигофрен, что ли? — И сплюнул, и попятился, и пошел себе дальше, в сторону села Кунье. «Столько злобы в человеке… он и лошадь погубит, идиот…»
Только к вечеру он добрался до своего родного лежбища. Слава Богу, банька никем не занята…
23
Неделя оказалась безумной, в субботу Татьяна уже валилась с ног, даже в магазине, покупая хлеб, обратилась к продавщице по–английски. Это из–за того, что в город понаехало множество иностранцев и четыре дня Татьяна работала с ними на двух параллельных симпозиумах, а затем на четырех пресс–конференциях. Также по просьбе мэра с гостями дважды ездила показать ГЭС, нашу гигантскую плотину. В позднеосеннюю непогоду, вверх по реке, на скоростном суденышке с подводными крыльями… красиво, конечно: в лицо метет пышный снег, а люди летят над лиловой зеркальной водой… А главное — бесконечные вопросы иноземных бизнесменов: есть ли еще в Сибири место, куда они могут воткнуть свой длинный, обернутый долларами нос…
В пятницу после обеда Татьяна отпросилась с работы (гости улетели в Кемерово) — вспомнила, что на огороде под снегом осталась свекла, да и картошка выбрана не вся… После школы подъехала помочь и Валя, работали споро. И на следующий день в субботу много мешков оттартали в погреб, кусты смородины обмотали старыми мешками, обставили дощечками, почти все успели, но к сумеркам дочка раскашлялась. Татьяна потрогала ей лоб — горячий! Господи, неужто простудилась в своей разноцветной, коротенькой, как майка, надутой воздухом курточке?..
