Роман Солнцев - Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания
В пятницу после обеда Татьяна отпросилась с работы (гости улетели в Кемерово) — вспомнила, что на огороде под снегом осталась свекла, да и картошка выбрана не вся… После школы подъехала помочь и Валя, работали споро. И на следующий день в субботу много мешков оттартали в погреб, кусты смородины обмотали старыми мешками, обставили дощечками, почти все успели, но к сумеркам дочка раскашлялась. Татьяна потрогала ей лоб — горячий! Господи, неужто простудилась в своей разноцветной, коротенькой, как майка, надутой воздухом курточке?..
— Немедленно домой! Ну, ее, свеклу… ничего ей не сделается… а редьке — тем более!
Ночью девочка металась, стонала, просила пить. Мать поила ее чаем с молоком, давала мед, аскорбиновую кислоту в порошочке.
— Зачем я тебя взяла на огород!. — сокрушалась Татьяна Сергеевна. Девочка смущенно отвечала:
— Мам, да я сама… В школе сквозняки…
Но не сквозняки были виной, что Валя простудилась. Она на днях караулила и подкараулила маминого знакомого возле «сливочника» — так называют в городе огромное здание из красного кирпича, с длинными лоджиями, с выпуклыми стеклянными полусферами — там у богатых людей зимние сады. Как Валя узнала, что именно там живет Вячеслав Михайлович? Случайно услышала в его разговоре с мамой, что даже у них неделю не было горячей воды, почему телевидение и показало злорадно этот дом, загнутый, как школьный магнит, с охраной и шлагбаумом во дворе. И Валя видела эту передачу.
Каргаполов появился уже к вечеру — он вышел из вишневой длинной машины и, поправляя на ветру меховую шапку с козырьком, запахивая длинное кожаное пальто, направился ко второму подъезду. Валя стояла наугад возле третьего подъезда, махнула рукой и быстро подбежала к нему:
— Дядя Слава!..
— Что?.. — он испугался. Он сразу узнал ее. — Что–нибудь случилось?
— Н-нет… Мне надо с вами поговорить. Можно?
— Конечно. Поднимемся ко мне?
— Нет. — Валя оглядывалась, ей было и стыдно, и страшно. Может быть, в самом деле было разумней подняться подальше от чужих глаз в его квартиру. Нет, лучше здесь и быстрее. Она вскинула глаза на высокого настырного дядю. — Дядя Слава. У меня секретная просьба.
— Слушаю, Валечка. — Он уже улыбался, наверное, предполагая услышать некую детскую нелепую просьбу.
На столбах во дворе загорелись серебристые фонари, похожие сквозь летящий снег на ландыши, и, отворачиваясь от света, Валя заторопилась.
— Дядя Слава. Вы не можете дать мне взаймы денег? Только чтобы мама не знала. Я скажу, что мы с классом едем в пансионат на каникулы, а сама в Москву. Я найду папу. Маланина говорила, что ей говорили: его там видели — он там катался на красном «вольво»…
— Маланина говорила. Какие глупости!
Валя усмехнулась.
— Понимаю, вы не заинтересованы…
— Почему ты так говоришь? — лицо у Вячеслава Михайловича потемнело. Он нервно подергал кончики напалечников на вишневых кожаных печатках. — Валентина. Я люблю твою маму, но это не значит… даже не знаю, что сказать!
— Потому и не знаете, что вам лучше, если его не найдут. — Валя задрала рукав, посмотрела на наручные часики, подарок отца, давая понять, что сейчас уйдет.
— Послушайте. Стойте! — Каргаполов уже гневался, сорвал с рук перчатки. — Я могу дать вам деньги… но…
— А, поняла. Если не найду папу, я не смогу вернуть? Я могу отработать. Мы вместе с подругой. Кстати, я на маму похожа…и моложе ее… и подруга согласна. Я же понимаю, вам нужна женщина. — Валентина говорила быстрым шепотом, уже не раздумывая, только пряча глаза. — А нам больше не к кому обратиться. Уж лучше с вами, чем по гостиницам…
Каргаполов театрально (а может быть, искренне испугавшись) отшатнулся. И зычным голосом воскликнул:
— Ты с ума сошла!
— Тихо, дядя Слава!..
— Ты… ты за кого меня принимаешь?!
— За мужчину. Вы же… холостой. Вам все равно!
Каргаполов уже не мог умерить своего голоса. К счастью, более никого поблизости не было.
— Девочка!.. Да я… я с университета люблю твою маму… и к тебе отношусь, как… О, боже, не могу! Язык не поворачивается. Я… я тебе и так денег дам. Хотя поверь, в этом никакого смысла. Я лично задействовал все свои связи в МВД…
Валя быстро пошла прочь.
— Куда ты!.. Я как раз собирался к вам… я подвезу… нет, матери я ничего не скажу…
Но Валя была уже далеко. Она бежала, огибая машины, выползшие на тротуары, бежала на красный свет и на зеленый. Наконец юркнула в стеклянную будку телефона–автомата и, сунув карточку в щель, позвонила Лене.
Однако подруги дома не оказалось.
— Пошла к тебе, — буркнула ее мать, что–то жуя возле трубки.
Валя понеслась к своему дому, чтобы перехватить Лену, но остановилась за детскими грибочками — возле подъезда поблескивала вишневая — она теперь казалась черной — машина Каргаполова. Если он расскажет матери… Он сказал, что не расскажет, а возьмет и расскажет. И мать убьет Валю… или сделает вид, что не знает об ужасной просьбе дочери, но будет знать…
Валя видела с улицы — свет горит в большой комнате, а в ее комнате не горит. Если бы Лена пришла, ее бы туда пропустили, чтобы она подождала. Где же Лена? Мел снежный буран, ноги в вельветовых брюках и кроссовках стали мерзнуть, пора сапожки надевать, не подражать московским девчонкам. У них зима теплая. Зайти куда–нибудь согреться? В чужие подъезды — страшно, в какой–нибудь бар — еще страшнее… схватят и увезут… Только вот так и можно — прятаться за столбами и за какими–то грузовиками с выключенными фарами.
Наконец около десяти вечера, из подъезда вышел Каргаполов, закурил, соря искрами, сел в машину и уехал. Кстати, вечером он ездит сам за рулем…
Замерзшая Валя, стуча зубами, готовая к любым суровым словам матери, поднялась на лифте и нажала на кнопку звонка. У нее еще не было ключа от нового замка.
— Кто?.. — дверь тут же отворилась. На пороге стояла мать с шалью на плечах. — Ты где ходишь?! На улицах черт знает что творится, а ты?.. Тебя Лена искала…
Валя повесила короткую свою куртку, разулась.
— Мам, прости. Я увидела афишу: приехала группа «Премьер–министр». А у меня заначка была, еще давняя… вот и хватило на билет постоять. Классно поют.
Может быть, даже не буран был тому виной, не трехчасовое шляние по ночным улицам, а разговор с Вячеславом Михайловичем — Валя ту ночь спала и не спала. Все казалось: мать подойдет в темноте и влепит пощечину. А после работы в пятницу и субботу, на садовом участке, девочка разболелась всерьез.
Пришлось все же вызвать врача, у Вали оказался катар верхних дыхательных путей.
Врач согласилась с методами лечения Татьяны Сергеевны: да, молоко, да, мед, но все же не помешает «фервекс», а еще хорошо бы и алтейный корень — «капли датского короля»… Несколько дней Валя не ходила в школу. Звонила Лена — Валя не захотела ее видеть, даже расплакалась:
— Нет!.. Я, мама, книжки почитаю. А завтра в школу, ладно?
— Нет. У тебя температура.
— Тридцать семь — это уже нормальная температура. Я так все пропущу.
— Вот папа вернется, нагонишь.
— Мам, он уже не вернется, — вздохнула Валя. — Посмотри, какие снега выпали, мороз трещит… Лежит папочка под белым одеялом… и его не разбудить. — Снова слезы, снова истерика…
И самой Татьяне не удержаться от слез. Смутные надежды на возвращение мужа время от времени вновь возникают… вот по городу прошли слухи, что некие бомжи в заброшенном таежном организовали колхоз (однако Каргаполов через областную милицию выяснил — там нет человека по фамилии Лавриков)… ночами кто–то звонит по телефону и молчит, только дышит в трубку, наверное, все же это мальчики звонят Валентине… А тут еще безумный старик с крестом на груди повадился ходить. Иногда хочется сказать себе: «Да черт с ним! Выслушай до конца! Может быть, хоть он что–то поведает. Может быть, в самом деле, эти мохнатые люди могут узреть в своих сеансах медитации то, чего мы не видим…»
— Дщерь моя, — прогудел он, переступив порог, пронзительным взглядом оглядывая Татьяну Сергеевну. — Вы готовы сегодня ответствовать мне?
— Да, да, — отвечала Лаврикова. — Проходите, садитесь.
Но старик не собирался садиться, он оперся на костыль и открыл красный рот. Но в эту минуту в открытую дверь кто–то постучал.
— Да не заперто же! — нервно крикнула Лаврикова.
В квартиру стремительно вошел, дергая горбатым носом и словно нюхая, как мышка, пространство вокруг себя, смуглый с седоватыми усами человек, каких мы называем людьми кавказской национальности, в красной коже, в спортивных синих шальварах и кедах.
— Хозаен не приехал?
— Еще в отъезде, — процедила Лаврикова. — Все?
— Женщина, зачем так разговариваешь? Он мина должен остался. Сказал — отдаст.
