Юля Панькова - Война не Мир
― Вот и я о том же: чуть что сразу все полагают, что ты давно не трахался.
Мы задумчиво улыбаемся каждый о своем, потом Деточкин начинает рассказывать, что же такое его профессия. Он говорит об отличницах, которых принуждают к сексуальным услугам за красный диплом, и о сопливых прихожанках, нарвавшихся на растлителей батюшек и о том, как им не верят родители, и о женщинах в возрасте, которые позволяют любовникам мучить свои тела… Но всех реально черпанувших личностей к Деточкину приводят друзья, потому что знают, что он не станет искать слова помощи в энциклопедических мантрах.
― А по рекламе об услугах сексолога, к тебе обычно приходит молодая помощница директора и спрашивает: «Доктор, мы съездили с шефом в командировку. Но во вторую шеф меня не взял и не прибавил зарплату, как обещал. Что я не так сделала?». Она почему-то думает, что сексолог ― это такой покровитель оргазмирующих, которому нужно поставить свечку, чтобы стать половым гигантом и леди Эротика всех времен. И она хочет, чтобы я научил ее правильно делать минет.
Деточкин трагично поднимает и опускает ресницы. А мне, как почему-то повелось с мемуаров художника, лезет в голову Средняя Азия. Не вся, конечно, а только финальные дни…
…Одним блаженным нежным утром, которые обычно наступали в Мертвой Долине после густых и тихих ночей, мне нужно было лететь в Россию на занятия. Закончились мои первые вузовские каникулы. Чтобы проводить меня в аэропорт, за нами заехал на машине наш друг. За окном разливалось солнце. Я летела в зиму, и мне не хотелось лететь. Вдруг вслед за нашим другом, который приехал за мной на машине, к нам в квартиру забежал его брат и, запыхавшись, сказал моей маме:
― Лопухова. Военное положение, бери паспорт.
Мама села на мой чемодан.
Я была, видимо, девочка с поздним развитием. Мы молча погрузились и молча поехали, но мне не было страшно. Войну я видела в кино и читала по книжкам. От документального приложения к Молодой Гвардии про зверства фашистов над комсомольцами, которое нас заставили прочитать, как я помню, тошнило весь класс, половина слегла с болезнями. Но печатную действительность, пусть даже документальную, я никак не переносила на настоящую. Может, в прошлой жизни я была Шекспиром (надеюсь, настоящим, а не поддельным) и с тех пор смотрела на мир слегка из-за кулис. «Вся жизнь ― игра» я, должно быть, сказала в сезон падения цен на билеты, только чтобы поднять интерес к подмосткам.
Дороги в аэропорт были пустынны. Собственно, ранним утром так и должно было быть. Я смотрела в окно во все глаза и пыталась увидеть военное положение. Мы проехали мост, с которого часом позже сбросили машину ― в ней ехал мой приятель с родителями сватать его невесту. Погибли все.
Проехали дом, у которого двумя часами позже попала под обстрел моя бывшая одношкольница и полгода потом не могла разговаривать.
Мы приехали в аэропорт. Из стеклянных дверей выходили и входили обратно кинопленочные фигурки с автоматами и лицами за прозрачным пластиком. Из-за углов зданий торчали потешные части военных машин, типа танков. В общем, военное положение было похоже на недодолбанный пазл.
― Ничего не бойся, ― напутствовали меня друзья, ― ты уже большая, прилетишь, сразу дай телеграмму.
Я не боялась. Я спокойно добралась до Ташкента и собиралась пересесть на другой самолет, чтобы лететь в Россию. Я даже думать забыла о ВП и СА. Регистрация закончилась. Посадку задерживали. На улице было тепло. Я сидела на лавочке под фонариком и время от времени слушала объявления диктора. Про мой рейс диктор молчал. Я наведывалась к табло. Рейс все не был объявлен. Когда время дошло до крайней обещанной точки, я стала бесперывно бегать от табло к справочному окошку и обратно. Посадки не было. Я занервничала.
Не помню как, но через полчаса я выяснила, что мой самолет уже улетел. То ли диктор объявил, что посадка закончена, то ли в окне справок мне сказали: «Девушка, что же вы, бегите скорей» и указали номер ворот. Когда я добежала, ворота на посадку уже были закрыты. Мой чемодан улетел, а я нет. Хотя мы вместе с чемоданом прошли регистрацию.
Я вышла на улицу и познакомилась с каким-то иностранцем. Он возмутился, послушав мою историю. Он сказал: «такого не может быть» и потащил меня в кассы. Все, чем мне могли там помочь ― предложили сдать билет.
― Как мне лететь? ― спросила я, считая деньги за вычетом процентов за опоздание.
Кассирша пожала плечами.
― Билетов нет.
Неделя в Ташкенте была сумбурной. Первую ночь я спала в кресле вип-зала (иностранец уговорил девиц на ресепшн пустить меня). На утро перед стойкой регистрации, где я накануне сдала чемодан, и к которой меня потянуло словно преступника на место, выстроилась толпа таких же отставших от моего самолета числом 50 человек. Никто не понял, как опоздал. Все тараторили примерно одно и то же. Посовещавшись, отставшие пассажиры направили небольшую делегацию осаждать директора аэропорта.
Делегация долго не возвращалась и, в конце концов, от стойки регистрации мы все переместились к директору. Директор принимал по одному. У кого-то с собой была телеграмма о похоронах, у кого-то грудные дети, у кого-то что-то еще, худо-бедно толпа редела. Народ пристраивали на ближайшие рейсы. Я успокоилась. Мало ли что бывает, сбой в табло…
Подошла моя очередь.
Директор аэропорта спросил, куда я лечу.
― К бабушке, ― ответила я. И еще зачем-то сказала, откуда.
― Из Душанбеее? ― директор почему-то нехорошо улыбнулся и вспотел головой, ― ну приходи сегодня ко мне в кабинет после рабочего дня.
Я спросила, почему нельзя заняться моим билетом сейчас. Чем я хуже?
― Ты лучше. Приходи, будем заниматься индивидуально!
Вторую ночь я спала на скамейке под фонарем. А потом я улетела в Учкудук-три-колодца ― билет туда стоил копейки, и делать все равно было нечего. Никогда не думала, что попаду в хит. Из Учкудука я вернулась в Душанбе и там узнала, что к рейсу из Ташкента в первый день военного положения свозили администрацию республики и прочих «шишек», пытавшихся удрать от войны. А в аэропорт Душанбе в тот день приезжал живой комиссар Катанья из Италии и из танка вкрадчиво убеждал людей прекратить беспорядки…
Деточкин прерывает рассказ об ужасах своего кабинета и спрашивает:
― Что загрузилась?
Я улыбаюсь и отрицательно машу головой.
― Ты ― хорошая девочка. А я ― сексуально-стратегический консультант.
Мы смеемся. Да уж, наконсультировал всю страну. Возможно, пока на размножение нам было официально отведено несколько сек., мы не представляли угрозы соседним странам. От одного климатолога я узнала, что погода тоже влияет на рождаемость. В сухом жарком климате вероятность зачатия выше.
Я думаю о том, кто прислал в аэропорт комиссара Катанью? И кто уговорил звезду перелезть с самолета в танк? Не ехал же он специально из Италии на двух гусеницах, за пару часов до того узнав, что в Душанбе исламская революция?
― Ладно, а что с твоим интервью будем делать? ― спрашивает вдруг Деточкин, ― задание ты не выполнила.
Я отмахиваюсь: фигня. Настоящему Шекспиру истина дороже. Впрочем, и поддельному тоже. Тот, кто рискует создавать, по-любому не осядет на дно с более зас…ными мозгами, чем те, кто соглашается жить в мире чужих иллюзий, созданий и выдумок…
― Ну что, статья? ― говорю я, маша рукой, ― пара потенциальных сексологов никогда не узнает, как приобрести эту профессию. Досадно, конечно, но ничего не поделаешь.
― А давай, давай, ты ПРИДУМАЕШЬ себе проблему и пойдешь с ней «лечиться» к моим коллегам? ― воодушевляется Деточкин, ― никакого обмана! Все равно все эти жуткие трудности, с которыми к нам идут, они деланы… пальцем.
Я смотрю на него внимательно. Почти что с любовью. Как ты прав, Деточкин! На меня находит прозрение. Создавать можно все, что угодно. Проблемы, детей, черный дым в синем небе. Главное, не перепутать, что из чего, и кто автор. Я вдруг понимаю, от чего солдаты блюют в поездах, почему кабинет ужасов бывает заразен, как мой Деточкин, проработав всю жизнь, остался здоров, и зачем он решился, наконец, подняться до интервью премиум-касса ― иллюзия давит на того, кто знает реальность, и хочется хотя бы раз в жизни сказать: ребята, весь ваш мир похож на мираж во вселенной, и дело даже не в матрице. Дело в том, что кто-то создал эту матрицу, поимев дивиденды от авторских прав, и вы не хотите знать, кто…
― А? Ты запишешь дурацкие консультации сексологов тайком на свой патефон, ― глаза у доктора блестят, ― а я их после откомментирую, и мы развеем все эти мифы, ― он задумывается, ― только чур, я подписываться не буду.
Я преодолеваю отчаяние понимания и деланно вскидываю брови:
― Почему?
― Ну тебя на фиг! Это ладно, я тебе рассказал, но ты хочешь, чтобы я на всю страну объявил, что сексология ― шарлатанство?
Я поджимаю губу.
― А вы? Вы-то всю жизнь работали.
