Тацухико Такимото - Добро пожаловать в NHK!
― По–моему, буклеты всегда столько стоили.
― Вот как?― похоже, она не знала об этом.
Выйдя из кинотеатра, мы снова стали ломать голову, решая, чем бы заняться.
― Куда пойдём?
― Куда–нибудь.
― Может, пообедаем?
― Мы же только что перекусили.
Мы всё бродили и бродили без всякой цели. Нам некуда было податься, и я не знал, чем занять себя. Мисаки тоже, и это беспокоило нас обоих. Через некоторое время мы добрались до обширного городского парка. Разумеется, тут было много людей, а в самом центре парка стоял большой фонтан. Вокруг нас порхали голуби.
Я отдыхал на скамейке. Мы мило болтали до заката. Когда у нас закончились темы для разговоров, и воцарилась неловкая тишина, Мисаки извлекла из сумки свой Секретный дневник.
― Нужно стремиться к своим мечтам!
Я ответил:
― Это уже неважно. Такими вещами ничего не изменишь.
― Не будь таким пессимистом.
― Даже если я заставлю себя поверить в это враньё, в конечном счёте, я всё равно ничего не смогу поделать.
― Но мне–то оно помогло.
― Это где же оно тебе помогло?
― По–твоему, я не похожа на нормальную девушку?― спросила она.
― Ты странная,― ответил я,― Всегда была странной. Ещё впервые тебя увидев, я решил, что с тобой что–то не так.
― Нда…
Мы замолчали.
Прямо перед нами важно прогуливался голубь, и Мисаки попыталась поймать его. Естественно, голубь сбежал. Мисаки пробовала снова и снова, а когда все попытки кончились ничем, просто уставилась на фонтан перед нами.
Затем она произнесла:
― Скажи, Сато, вот если взять тебя и меня, и посмотреть, кто из нас никчёмнее, ты же, наверное, будешь никчёмнее меня?
Я был с ней полностью согласен.
― В этом и дело. Поэтому я выбрала тебя для своего проекта, Сато.
Кажется, она решила, что хочет, наконец, раскрыть мне суть дела. Теперь, впрочем, разницы не было никакой, поскольку это всё равно ничего не могло изменить. Во всяком случае, так я считал.
Мисаки улыбалась настолько фальшиво, что любому стало бы не по себе. Улыбка была неуверенной, искусственной, она касалась лишь её губ, неестественно выгибая их вверх.
Мисаки заговорила:
― Начнём с того, что ни один человек никогда не полюбит девушку вроде меня.
― Серьёзно так думаешь?
― Так уж повелось с самого моего рождения. Даже папа с мамой ненавидели меня, а со всеми остальными людьми было ещё хуже.
Я ничего не ответил.
― Тётя и дядя взяли меня к себе, но и им я причиняю одни лишь проблемы. Их отношения становятся всё хуже, они говорят, что собираются разводиться. Во всём виновата я, и мне ужасно неловко за это.
― Ты просто забиваешь себе голову ерундой.
― Ничего подобного,― сказала она,― Наверно, я просто родилась бесполезной, и обычным людям нечего связываться со мной. Рано или поздно все начинают меня презирать, и я вызываю у каждого только неприязнь. У меня есть доказательства моей правоты.
Мисаки закатала рукава и вытянула руки. На белой коже виднелось множество старых болезненных ожогов.
― Мой второй отец постарался. Я даже не помню его лица. Он всё время пил. Напившись, он чувствовал себя лучше― но даже в хорошем настроении всегда злился на меня и жёг меня сигаретами,― её яркая улыбка не дрогнула, когда она говорила всё это.
― Меня даже школа пугала, я не могла туда ходить. Неудивительно, что я боялась… мне ни за что было не ужиться с другими школьниками. Я была в ужасе. Ведь они все были нормальными людьми, а значит, вне всякого сомнения, возненавидели бы кого–то вроде меня.
― А прихожане из твоей церкви?
― Они хорошие люди. Все совершенно нормальные, стараются изо всех сил. Так что, разумеется, они стараются держаться от меня подальше.
Я промолчал.
― И вот, наконец, мне удалось найти ещё более жалкое существо: совершенно никудышного человека. Настолько бесполезного, что подобного ему так просто не сыскать. Неспособного смотреть людям в глаза при разговоре и страшно напуганного в чужом присутствии. Человека, живущего среди отбросов общества, человека, на которого даже мне можно было бы смотреть с презрением.
― И кого же ты нашла?
― Тебя, Сато,― такого ответа я и ждал.
Затем Мисаки достала клочок бумажки из сумки и протянула его мне. Это был второй контракт.
Я плохо представлял себе, что делать. Солнце почти скрылось за горизонтом, и гуляющих людей в парке заметно поубавилось. Мисаки дала мне маркер и красную штемпельную подушечку[49], сказав:
― Достаточно отпечатка пальца.
― Ведь такому человеку, как ты, я могла бы нравиться, а, Сато?― спросила она,― Ты ведь, всё–таки, ещё хуже меня. И я столько времени приводила в исполнение этот план, так что теперь ты должен быть моим пленником, верно? Пожалуйста, будь добр ко мне, и я тоже буду к тебе добра.
― Нет. Так не получится.
― Почему?
― Бесполезно. Ничего не изменить. Такой договор просто сделает всё ещё тяжелее. К тому же, он слишком несодержательный,― я поднялся и вернул Мисаки маркер с чернилами. Я старался говорить с энтузиазмом:
― Всё будет в порядке, Мисаки! Просто твоя уверенность в себе на мгновение дрогнула. Делай обтирания сухим полотенцем, тренируй свои разум и тело! И тогда все эти глупые мысли уйдут сами собой. Симпатичной девушке вроде тебя легко жить счастливой жизнью! Не оглядывайся! Смотри только вперёд, и будешь в порядке!
Затем я убежал прочь.
Текст контракта надёжно запечатлелся у меня в голове.
*** Договор о взаимной поддержке для одиноких и никому не нужных людей.Стороны, а именно Сато Тацухиро (в дальнейшем «сторона А») и Мисаки Накахара (в дальнейшем «сторона Б»), договорились о следующем:
А не станет ненавидеть Б.
Вообще–то, А даже полюбит Б.
А не изменит своего решения.
А не передумает.
Когда одной стороне будет одиноко, другая всегда будет с ней.
Поскольку Б всегда одиноко, следовательно, А всегда будет с Б.
Мне кажется, если мы так поступим, наши жизни пойдут на лад.
Мне кажется, боль останется в прошлом.
Нарушители контракта штрафуются, штраф― десять миллионов йен.
***― Послушай! Тебе не одиноко?― позвала Мисаки.
Обернувшись, я громко ответил:
― Нет, мне не одиноко.
― А мне одиноко!
― А мне нет.
― Врёшь.
― Ничего я не вру,― сказал я,― Я сильнейший хикикомори в мире, я вполне могу жить сам по себе. Боль мне нипочём. Тебе, Мисаки, тоже стоит бросить полагаться на других. В конечном счёте, каждый сам по себе. И это прекрасно. Сама подумай, разве нет? В итоге ты всё равно окажешься совершенно одна; так что одиночество естественно. Если принять его, не будет никаких бед. Потому я и заточил себя в однокомнатной квартирке размером в шесть татами.
― И тебе не одиноко?
― Мне не одиноко.
― Тебе не одиноко?
― Мне не одиноко.
― Врёшь,― произнёс кто–то тихим, приглушённым голосом.
Я обернулся взглянуть.
Я стоял посреди своей комнаты размером в шесть татами. И я сидел в углу, поджав ноги, обхватив их руками и сливаясь с тенью.
Стояла ночь, и невозможно было ничего разглядеть, услышать или сделать. Хоть сейчас было лето, в этой лишённой мебели и прочих вещей комнате царил холод. Закрытое помещение наполнял мрачный и пугающий мороз. Я поднял голову, дрожа.
Я сказал:
― Я одинок.
― Я не одинок.
― Врёшь.
― Не вру.
― Я так одинок.
― Да, я одинок!
Один «я» дрожал, трясся и клац–клац–клацал зубами. Другой «я», стоявший в центре комнаты, наблюдал за мной. Мне казалось, я свихнулся. Но я не свихнулся.
Только две вещи я понимал: я был один, и мне было ужасно одиноко. Я не хотел, чтобы так всё оставалось. Я не хотел быть одиноким.
― Однако,― воскликнул я,― в этом и дело!
― Быть одиноким естественно!― кричал я дальше,― Разумеется, я ненавижу одиночество! Поэтому я и спрятался от всего мира, поэтому и заточил себя наедине. В долгосрочной перспективе это наилучшее решение. Понимаешь, да? Эй! Понимаешь меня, да?
Ответа не было.
― Не понимаешь? Слушай меня внимательно. Если постараешься, поймёшь. Это несложно понять. Попросту говоря… попросту говоря, я избегаю контактов, поскольку мне одиноко. Поскольку я не хочу сталкиваться с ещё большим одиночеством, я прячусь от других. Эй, слышишь меня? Вот тебе решение проблем!
Никто не ответил.
― Я самый жадный человек на свете. Половинчатое счастье меня не устраивает. Мне не нужно частичное тепло. Я хочу такого счастья, которое длилось бы вечно. Но это невозможно! Не знаю уж, почему, но в нашем мире счастью обязательно что–нибудь помешает. Хорошие вещи быстро ломаются. Двадцать два года живу, и хотя бы эту истину усвоил. О чём бы речь ни шла, что угодно― всё испортится. Так что лучше с самого начала ничего не ждать.
