Ричард Йейтс - Влюбленные лжецы
В конце концов они достигли компромисса: сперва стоит попытать счастья на левом берегу — времени у них в запасе оставалось достаточно, — а потом уж перебраться на правый.
— Ого! — воскликнул Мюллер, когда они пришли на станцию метро (он всегда все примечал быстро). — Видал, как эта штука работает? Жмешь кнопку станции, где ты, затем той, куда хочешь попасть, и весь твой чертов маршрут высвечивается. В этом городе может заблудиться только дурак.
— Да уж.
Вскоре Пол вынужден был признать, что его приятель оказался прав насчет левого берега. После двухчасового странствия по нескончаемым улицам и бульварам не осталось никакой надежды, что там способно произойти нечто чудесное и приятное. Им попадались сотни радостных людей, сидевших в многочисленных кафе, которые занимали чуть ли не всю ширину тротуара. Люди беседовали и смеялись, и среди них было немало хорошеньких девушек. Но их холодные взгляды, которые они тут же отводили в сторону, показывали, что эти девушки принадлежат к тому большинству нации, что относилось к американцам неприязненно. А если случайно встречалась симпатичная девушка без провожатого и они пытались перехватить ее взгляд, хотя бы и самым невинным образом, выражение ее лица становилось таким, будто она вот-вот вытащит из сумочки полицейский свисток и примется в него дуть, если ее спросить, занимается она этим или нет.
И окрестности вокруг Пляс-Пигаль действительно были что-то с чем-то. В темноте, только что окутавшей улицы, там все буквально пульсировало от любви и секса. И вместе с тем эта темнота таила в себе нечто зловещее — оно сквозило в тенях и в настороженных лицах всех тех, кого они встречали. От железных решеток уличных люков поднимался пар и тут же в огнях электрических фонарей и неоновой рекламы окрашивался то в красный, то в голубой, то в зеленый цвет. Повсюду попадались девушки и женщины, они прохаживались или ждали на месте, а вокруг рыскали в поисках добычи сотни солдат, проводящих, так сказать, «рекогносцировку».
Колби с Мюллером не торопились, они как следует приглядывались ко всему, посидели за столиком в кафе, поглаживая бокалы со льдом и содовой, а также тем напитком, относительно которого официант пообещал им, что это будет «американский виски». Ужинать приятели не собирались и лишь ненадолго заглянули в Красный Крест, чтобы помыться и наскоро перекусить. Мюллер оставил там свой фотоаппарат (не хотелось ему выглядеть в такой вечер туристом), поэтому пока заняться им, кроме как наблюдать, было нечем.
— Видишь девушку, которая только что вышла из дома на той стороне улицы вместе с вон тем парнем? — спросил, прищурясь, Мюллер. — Вишь их? Ну вон ту, в голубом? И парень сейчас идет прочь от нее?
— Ага.
— Могу поспорить, что они зашли в тот дом через вон ту дверь всего минут пять назад. Вот придурок! Она дала ему всего пять минут… да нет, даже меньше пяти… и, скорей всего, слупила с него целых двадцать баксов.
— Ничего себе!
Колби отхлебнул из бокала, чтобы справиться с пакостливыми картинками, промелькнувшими у него в голове. Что могло произойти за эти пять минут? Да столько времени уйдет, чтоб просто сначала раздеться, а потом снова одёться! И как отнестись, если он кончил раньше? Может, она минет ему сделала, но и на это, судя по разговорам в палатке, должно уйти, черт возьми, всяко больше пяти минут. А может… И от одной этой мысли у него похолодело сердце. Может, этот парень просто спасовал там, в комнате? К примеру, увидел, как она готовится, и вдруг понял, что не может сделать то, чего она ждет от него, — бесполезно даже пытаться или хотя бы делать вид, что пытаешься, — а потому сбивчиво извинился на своем школьном французском и сунул ей в руку деньги, а она шла за ним следом и все время что-то говорила ему (хрипло? презрительно? сурово?), пока улица не освободила их от общества друг друга.
Для себя Колби решил, что ему лучше выбирать уличную проститутку — даже при условии, что она согласится остаться с ним подольше, — не по таким качествам, как молодость, здоровье и приятная внешность. Надо найти девушку в баре, немного поговорить с ней, ну хоть совсем чуть-чуть, а потом пройти через славный ритуал заказа алкоголя. Потому что, даже если девушки во всех барах на самом деле все равно отдыхающие там проститутки (или они, кто знает, могли оказаться жрицами любви более крупного пошиба и с более высокими ценами? И как вообще можно что-нибудь выяснить насчет различий подобного рода?), — увы, даже при всем этом человеку необходимо чувствовать себя хоть мало-мальски знакомым с той, с кем он собирается лечь в постель.
Колби потребовалась минута-другая, чтобы привлечь внимание бармена и дать ему понять, что наступает новый питейный раунд, но, когда он опять повернулся к другу, выяснилось, что тот оживленно беседует с женщиной, сидящей за соседним столиком. Эта женщина — назвать ее девушкой было уже нельзя — оказалась вполне симпатичной, и по долетевшим до него обрывкам фраз Пол догадался, что, похоже, говорит она в основном по-английски. Разговаривая с ней, Мюллер развернул стул и теперь сидел вполоборота к Колби, и все же тот заметил, как густо покраснел его приятель, и застывшую, напряженную улыбку у него на лице. Затем он увидел, как рука женщины медленно поползла вверх по бедру Мюллера.
— Слушай, Пол, мы, наверно, уже не увидимся сегодня вечером, — сказал ему Мюллер, когда они с той женщиной встали, собираясь уйти. — Так что давай встретимся завтра утром в этом, ну как его там? В Красном Кресте, ладно? Или не утром; в общем, сам понимаешь. Там видно будет.
— Идет.
Оказалось, что ни в одном другом баре в окрестностях Пляс-Пигаль больше не было девушек или женщин, сидящих в одиночестве. Пол Колби лично удостоверился в этом, обойдя их все, причем в некоторые заглядывал попытать счастья по два, а то и три раза. В процессе поисков он выпил столько, что в конце концов оказался в нескольких милях от места, откуда начались его странствия. Он попал в совершенно незнакомый район Парижа, и его внимание привлек разухабистый звук расстроенного пианино. Пол свернул с улицы во двор и наткнулся на небольшой странный бар в американском стиле.
Там он присоединился к компании из пяти-шести солдат, которые, похоже, были незнакомы друг с другом. Они стояли в обнимку, лобызая друг у друга мундиры, и что есть мочи орали песню «Опрокинь меня в клевер», не пропуская при этом ни одного из десяти положенных припевов, а пианино бойко барабанило мелодию куплетов и какие-то левые пассажи, вероятно призванные показать виртуозность исполнителя. На шестом или седьмом куплете Колби поразила внезапная мысль: наверное, для первой ночи в Париже это самый лучший способ времяпрепровождения. Но прежде чем он успел додумать эту мысль, он понял, что заблуждается, очевидно, как и остальные певцы.
Совсем недавно Джордж Мюллер сказал, что в Париже может заблудиться только дурак, но Пол Колби простоял на станции метро полчаса, нажимая на разные кнопки, при этом загорались все более изощренные и многоцветные варианты маршрутов, пока наконец один старичок не подсказал ему, как добраться до клуба Красного Креста. И вот он оказался в том месте, где, как всем известно, проводить время согласится только закоренелый идиот. Он дотащился до постели в общей спальне и залез в нее с таким чувством, словно это была последняя оставшаяся в мире постель.
На следующий день дела пошли еще хуже. Его так сильно мутило после вчерашнего, что он аж до полудня не мог заставить себя одеться; потом он с трудом добрел до первого этажа и заглянул там во все открытые помещения, пытаясь разыскать Джорджа Мюллера, хотя отлично догадывался, что не найдет его. Затем он несколько часов слонялся по улицам, сбивая в кровь ноги, и с мрачным удовлетворением раздраженно ворчал себе под нос: «Ну и чего особенного в этом чертовом Париже? Где его пресловутая красота и величие, черт побери? И почему у всех кишка тонка сказать, что это всего-навсего еще один город, такой же, как, к примеру, Детройт, или Чикаго, или Нью-Йорк. Шумный, провонявший выхлопными газами, где слишком много бледных, угрюмых людей в деловых костюмах, постоянно куда-то спешащих… и не в меру много обычной грубости и отсутствия элементарной культуры. Ну отчего никто до сих пор не сознался: гнетет это проклятое место, ставит в тупик, вгоняет в тоску и одиночество, а вдобавок заставляет чувствовать себя никчемным ублюдком».
К концу дня он открыл для себя белое вино. Это сухое, с мягким и приятным вкусом лекарство избавило его от похмелья и смягчило гнев, превратив оный в почти приятную меланхолию. Постепенно, переходя из кафе в кафе, он здорово напился. Присаживаясь за столики, он стал придумывать разные варианты поведения, и вскоре его заинтересовало, каким его видят со стороны случайные прохожие. (Насколько он себя помнил, это всегда было его страшной тайной и казалось ему самой навязчивой и ненавистной из всех пагубных привычек его ума.) Все чаще в голову приходило — по мере того как белое вино действовало все сильнее и сильнее, — что скорее всего он выглядит как сентиментальный молодой человек, погруженный в тяжелые раздумья о любви, о молодости и о смерти, — короче, как «интересный» молодой человек. И на волне столь высокой самооценки он возвратился в родную гавань, чтобы опять завалиться на боковую.
