Жильбер Сесброн - Елисейские поля
Время в этот первый рабочий день тянулось бесконечно, как бывало когда-то в школе после летних каникул. С приближением вечера Д. охватила паника. Гнусное место это министерство, но мысль о том, что надо куда-то снова идти, еще непереносимее. И потом, эти ранние сумерки — напоминание об осени, а за осенью последует зима. О весне Д. как-то не вспомнил. «А может, жениться? На ком попало, ну хоть на той же Мариетте? Но что это, собственно, изменит?» Коллеги посматривали на часы, начинали собираться; две девушки пошли в туалет: они вернутся оттуда слишком ярко накрашенными, распространяя вокруг запах дешевых духов, который прежде волновал Д., но теперь его уже заранее мутило. «Значит, ты окончательно зачерствел, только с самим собой и носишься, идиот!» Впрочем, и сам-то себе он противен… Сидя за столом и склонившись над бумагами, он ждал, пока все разойдутся. Ну что он сделал сегодня полезного? Каждый, проходя мимо, говорил ему: «До завтра!» «Неужели они не понимают, как ужасно то, что они говорят?» — недоумевал Д.
Комната опустела, и тогда он вдруг ощутил ее запах, запах пыльной бумаги, окурков, пота. Остывая, он усиливался, как в опустевшем театре. Лучше уж работать в больнице или на фабрике удобрений, да где угодно, только чтобы не было этого запаха.
В комнату заглянул начальник, наверно, намечал, кому завтра дать нагоняй: кто забыл выключить свет, закрыть картотеку, накрыть машинку чехлом…
— Мое почтение, Д., значит, вы поправились? Нам вас очень не хватало, — сказал он любезно. (Только с девушками, словно мстя им за то, что вынужден терпеть грубость своей собственной дочери, он бывал нарочито невежлив.)
— Мне тоже, — трусливо поддакнул Д. — Мне тоже не хватало вас всех.
— Правда?
Для чего он сказал эту ложь? Ведь ему все равно не поверят. Значит, трусость вошла в его плоть и кровь? Д. в бешенстве выбежал из комнаты, нарочно оставив гореть свет. Он презирал себя. Зеленый сигнал светофора погас, когда он был еще на мостовой, — машина проехала совсем близко, и парень за рулем опустил стекло и обругал его кретином.
У входа в метро, загораживая дорогу остальным, болтали и смеялись несколько молодых людей. Пожилой мужчина в берете сказал им: «Отойдите в сторону, вы всем мешаете», и они тотчас послушались. А Д. рассердился на себя за то, что обошел группу, не осмелившись сделать им замечание. Внизу полицейские с каменными лицами проверяли документы у всех парней с курчавыми или длинными волосами и у всех, кто нес гитару. Пассажиры трусливо сторонились их, будто зачумленных; Д. обратил на это внимание, только когда сам поступил точно так же. Он шел по длинному переходу, стены которого, насколько хватал глаз, пестрели одинаковыми плакатами с широкими белыми полями. И какой-то озорник методично нарисовал на каждом белом поле устрашающих размеров фаллос. Пассажиры упорно делали вид, что ничего не замечают. Только дети смотрели на рисунок во все глаза, и ему стало стыдно за них, а впрочем, он и сам-то сразу подумал о Мариетте. Он заработал локтями, чтобы пройти быстрее, заранее уверенный (отчего злился еще сильнее), что кто-нибудь обязательно бросит ему в спину: «Этот, конечно, торопится больше всех!»
Да, он торопился больше всех, торопился выбраться из духоты, из толчеи, подальше от шарканья ног, от музыки, орущей откуда-то из глубины лабиринта и преследующей пассажиров по всем переходам. Торопился домой, чтобы запереть ставни, задвинуть засов и не видеть «всех этих людей»…
Грузный, медлительный мужчина задерживал его: когда Д. пытался обогнать его справа, тот тоже забирал вправо, а потом точно так же влево, неизвестно почему, и это повторилось дважды. Д. рассердился на него, хотя совершенно напрасно — не мог же тот видеть спиной. И не просто разозлился, а возненавидел этого толстяка, другого слова не подберешь, возненавидел его широкий зад, его жирный затылок и даже кургузую шляпу.
— Вы что, не можете побыстрее?
— Если вы торопитесь, — буркнул толстяк, даже не оборачиваясь, — возьмите такси!
— Кретин!
Оскорбленный толстяк обернулся, и Д. увидел его лицо, как раз такое, каким он себе его представлял и какое заранее ненавидел.
— Как вы смеете?!
С коротким рычанием, которое он сдерживал с самого утра, Д. бросился к толстяку и грубо толкнул его. Тот схватил Д. за руки. «Сумасшедший!» — взвизгнула какая-то женщина, и Д. еще больше обозлился. Ему захотелось влепить ей пощечину. Он ни разу не дрался со школьных лет, и толстяк легко взял над ним верх. «Надо вызвать полицию!» — сообразил кто-то. Вокруг дерущихся собралась толпа, точно такая же, как вокруг негра, который в переходе неподалеку играл на губной гармонике. Им только бы поглазеть!
При виде людей в форме зрители зашевелились. «Что тут у вас происходит?» Это были те самые полицейские, которые проверяли документы у подозрительных молодых людей.
— Вот этот… он толкнул меня… без всякой… причины, — объяснил задохнувшийся толстяк.
— Правда, — подтвердили из толпы. — Мсье спокойно шел, а этот ни с того ни с сего…
«Держи-хватай!» — злорадно усмехнулся Д. Его утра не оставляло чувство, что все в заговоре против него. Полицейские попытались развести противников.
— Не смейте меня трогать! — вскрикнул Д.
Но полицейский (со слишком длинными волосами и вислыми усами; будь он в штатском, у него наверняка потребовали бы документы) не отступил, и Д., взмахнув кулаком наугад, попал ему в щеку.
— Да он пьяный, — послышалось вокруг. — Наверняка иностранец.
Полицейский справился с ним без труда.
— Предъявите ваши документы… да, оба.
Оскорбленный толстяк, все еще тяжело дыша, вынул бумажник, такой же пухлый, как его владелец, и предъявил все доказательства своей благонадежности. На одном документе была даже трехцветная, как национальный флаг, полоска, что окончательно примирило с ним большинство зрителей, за исключением разве что самых молодых.
— А вы?
— Я ничего не обязан вам показывать, — огрызнулся Д. (просто так, чтобы еще больше навредить себе).
— Для вашей же пользы…
— Я ни у кого не прошу совета!
— Тогда вам придется пройти с нами. Нет, мсье, вы свободны, — сказал он толстяку. — Запиши имя и адрес этого господина, — обратился полицейский, понизив голос, к своему товарищу, — и срочно позвони в участок. Проходите-проходите! Нечего глазеть!
Люди не без сожаления начали расходиться, многие выражали толстяку свою симпатию, потом ушел и он, все еще тяжело отдуваясь. «У них будет что порассказать за ужином», — подумал Д. с неприязнью. Полицейский выпустил его руку и смотрел на него без всякого выражения.
— Зря вы так, показали бы документы, и все бы уладилось.
— Отстаньте! — Буркнул Д. и отвернулся.
— Ну как хотите.
Они ждали молча. Проходившие мимо люди оборачивались с опаской и с любопытством. «Люди…» Д. чувствовал себя как потерявшийся пес, который забился в подворотню и скалится на каждого, кто осмеливается подойти поближе.
— Машина пришла!
— Быстро сработали… Ну пошли!
Д. шел опустив глаза, пока они не поднялись на улицу. Тут он внезапно пожалел о том, что затеял эту глупую историю. Вот и темно-синяя машина, а в ней четверо полицейских да еще сержант на переднем сиденье. Восемь человек из-за него Одного! Он не мог сдержать смеха.
— Да он чокнутый, этот парень! — Буркнул один из полицейских. — Ну, влезайте!
— Не смейте ко мне прикасаться! — повторил Д. и оглядел кольцо зевак, собравшихся вокруг машины. Задние поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть. «Кретины!»
В участке стоял еще более тяжелый дух пота, чем в министерстве.
— Ну, комиссара мы из-за таких пустяков беспокоить не станем, — решил сержант. — Мишель, поди узнай, свободен ли инспектор Виньяль.
Мишель постучал к инспектору, зашел в кабинет, коротко доложил ситуацию.
— Мне надо позвонить, — сказал инспектор. — Пускай подождет. Он не скандалит?
— Да как сказать.
— Заприте-ка его в клетку. На таких это здорово действует. Я вас скоро вызову.
При виде решетки Д. побледнел.
— Вы собираетесь меня туда запереть? Вы что, не в своем уме?
— Да, старина, все не в своем уме — добродушно откликнулся Мишель. — Кроме тебя, конечно!
Инспектор положил трубку, потом набрал другой номер и начал новый разговор, уже не служебный. Он взглянул на часы («Семь минут, хватит с него») и, приоткрыв дверь, крикнул:
— Давайте сюда вашего субъекта!
Раздались шаги, кто-то выругался. Потом послышалось какое-то топтание на месте. Инспектор поспешно вышел из кабинета, прошел грязным коридором, повернул за угол и увидел через решетку свесившуюся набок голову скандалиста — лицо его приняло синеватый оттенок, в тон синим мундирам стоящих вокруг полицейских.
— Он повесился. Раз, два — и готов.
