Изабель Фонсека - Привязанность
Она отвернулась от Макея — быстро осматривая ближайших соседей на случай, если ей понадобится помощь. Киски, снова подумала она, когда ее взгляд вобрал в себя группу фигуристых женщин за соседним столом — сплошь молодых и провокационно одетых, — в соблазнительных позах рассевшихся вокруг уродливого мужика в темных очках. Профессионалки, решила Джин, поскольку одна только власть не могла привлечь эти тела к такому лицу. Эта живая картина внушила ей мысль о совершенно другой серии колонок, о серии, посвященной семи смертным грехам, некоторые из которых она уже исследовала: похоть, гнев, зависть, гордыня.
Макей, до тех пор тупо жевавший, ненадолго оживился, услышав такое предложение.
— Великолепная идея, — сказал он. — Немного греха — это мне по вкусу.
Джин было все равно — она полагала, что эта серия может стать для нее последней.
Потому что недавно, после того как познакомилась с Брюсом МакГи в Центре разведения в неволе, она предложила серьезной английской газете статью об исчезающей популяции пустельг на Сен-Жаке. Редактор выказал живой интерес, и во время ленча с Макеем эта поддержка обеспечивала ей постоянный приток внутренней энергии. Это было подобно трепету адюльтера, и она не могла удержаться от мысли: пряча что-то у себя в рукаве, ни с кем этим не делясь, можно помочь себе выдержать долбежку буден. Если в газете опубликуют ее материал, она сможет уйти из «Миссис», уйти от Макея, который почти двадцать лет был ее основным спонсором — стражем, как это ни парадоксально, ее независимости. Но она не вполне готова была уволиться. Перед их отъездом на Сен-Жак она подслушала на рождественской вечеринке, как заместитель Марка одарил молодую работницу, хотевшую попытать свое счастье в качестве танцовщицы, таким советом: «Не бросай постоянной работы». Вероятно, он был прав. Но как можно в свободное от работы время выяснить, танцовщица ты или нет? Является ли преступлением или, может быть, грехом закапывать свои таланты в землю?
— По греху в месяц. С точки зрения здоровья, — добавила она для большей убедительности, полагая, что управится и с колонкой, и с пустельгами, ведь лунного света у миссис Мунлайт все равно не убудет. Макей, скорее всего, никогда даже не просматривал газету, отличную от таблоида. Она воспользуется своей девичьей фамилией, Уорнер, пускай себе ее собственный агент говорит, что она «либо Джин Хаббард, либо никто».
Хотя в меню, к сожалению, не было borsa della nonna, Джин порадовалась, увидев, что ее блюдо penne e formaggio al forno — попросту говоря, макароны с сыром, или то, что Филлис привыкла называть обедом Крафта — стоит 22 фунта 50 пенсов. Она не могла уйти до кофе, а потому собиралась вместо кофе обычного заказать серьезный десерт: шоколадный мусс каппучино (16 фунтов 50 центов). Когда его подали, она вспомнила великолепную сумку Ионы. Охваченная еще не угасшим сожалением о своих упущенных возможностях, которое возникло в книжном магазине, она жаждала вырваться из силовых полей роскошных, словно мусс, товаров и даже давних подруг. Ей не терпелось вернуться к дочери, оказаться дома в Кэмдене, где красить волосы в розовый цвет до сих пор считалось клевым, а вместо «круто» можно было говорить «классно».
Снаружи шел сильный дождь, но ничто не могло заставить ее мешкать. Макей не пожелал дать чаевых девушке в гардеробной и теперь моргал и тужился, просовывая руки в рукава полушинели, которая была для него слишком мала; он был похож на чайку, пытающуюся взлететь из лужи разлившейся нефти. Выходя через вращающуюся дверь, Джин едва ли не чувствовала, каких усилий воли стоило ему удержаться от того, чтобы притиснуться к ней сзади, а когда она повернулась, чтобы попрощаться, то увидела в его выкаченных глазах соразмерное желание вознаградить себя за проявленное самообладание — жирным и влажным поцелуем в губы. За жирными и влажными губами последовал жирный и влажный язык. Все кончилось, прежде чем Джин успела вознегодовать, и она, бросившись по Эйлбмарль-стрит, завопила и замахала рукой при виде чуда — свободного черного такси, давая слово не давать себе думать об этом снова, никогда.
И она поклялась, что если газета опубликует ее материал о пустельгах, то она бросит свою работу, что бы за этим ни последовало. Она наконец осознала этот опасный факт: «Миссис» был не просто скучным, основанным на успешной формуле журналом, возглавляемый редактором с извращенным мозгом размером с горошину, он был идеальным средством выражения отвердевшего склада ума порабощенной им ведущей колонки. Ей надо прекратить быть этой самой «Миссис». Она знала, что Иона и Элли удивились бы тому, что она просто не ополчилась на Марка. Но ведь они его не любили. Выдвигать справедливые претензии легко, куда труднее любить людей, даже когда они так мало этого достойны. Продолжала ли бы она любить Викторию, если бы та подделывала чеки своей матери, или превратила дом на Альберт-стрит в бордель, или тайно приняла индуизм и вышла замуж за своего бой-френда в Мумбаи? Надеялась ли бы сама Вик, что будет прощена и любима?
Но Марк, может быть, меньше жаждал возвращения, чем освобождения. Может быть, можно любить кого-то и все же желать этого — свободы. Или, может, она простила бы его, к их взаимному огромному облегчению, а потом, к сожалению, лишь обнаружила бы, что призрак Джиованы столь же силен и ядовит, как и слух о ней… По существу, мои милые, сказала Джин своим воображаемым оппоненткам, здесь вообще нет ничего такого, с чем можно было бы с радостью согласиться. С необычайной ясностью она понимала, что стоит ей — тем или иным способом — вдохнуть жизнь в фантасмагорию Джиованы, как их брак завершится. Конечно, она сопротивлялась окончательному подтверждению предательства Марка; конечно, она предпочитала свой лоскут сомнения, такой же подлинный и инстинктивный, как любовь к своему мужу, и она цеплялась за этот лоскут, разглаживала его ладонью, заворачивалась в него каждую ночь, и каждую ночь, как знала она и без подсказок своих подруг, он прикрывал ее чуть меньше.
Такси катилось сквозь дождь, и Джин, отчаянно нуждавшаяся в воздухе и хорошем омовении, опустила окно и высунула голову наружу, тщетно пытаясь вспомнить, как давным-давно они с Марком крестили свой офис-дом на Сен-Жаке, ту «овацию стоя», устроенную его крышей под струями ливня.
Джин настолько устала, промокла и забрызгалась грязью к тому времени, как добралась до офиса Марка, занимавшего целое здание в переулке за Кларкенуел-Грин, что не поверила собственным ушам, когда согласилась на предложение Дэна «прошвырнуться в паб». Но он приветствовал ее, когда она вышла из такси, распахнув над их головами огромный оранжевый зонт, словно солнце, — как можно было после этого отказаться? Взяв у нее переделанные рисунки, он сунул их в конторку, формой напоминавшую полип, и запер за собой дверь офиса. Подкинув в воздух тяжелую связку с ключами, он поймал ее у себя за спиной, отзванивая начало уик-энда.
Ключики, ключики, думала Джин, принимая предложенную им руку, когда они пустились вниз по улице. Дэну, знала она, многое доверялось. Ей представилось, что она могла бы поговорить с ним о Джиоване. Не именно поговорить, не довериться, но как-то провентилировать этот вопрос. Он мог бы сообщить ей, какое значение могло нечто подобное иметь для Марка: изложить мужскую точку зрения. Но потом, чувствуя, как стремительно повышается температура ее тела, она вспомнила, что сама уже предоставляла Дэну мужское видение Джиованы, в тот день в Интернет-кафе… и молча зашагала с ним в ногу.
— Никогда не понимала, почему в пабах непременно должны быть эти чавкающие ковры, пропитанные пивом, а не легко моющиеся полы, как в американских барах, — сказала Джин, снимая свой промокший плащ. — Но он, конечно, выглядит здесь очень уютно.
В самом деле, этот узорчатый темно-красный ковер, протиравшийся от стены до стены, и послеполуденный огонь, отбрасывавший отблески в зал, на какое-то время предоставленный только им, внушали мысли о Надежде и Якоре Спасения.
Дэн только улыбнулся.
— Что вам принести?
Уже усевшись на софу с высокой спинкой, стоявшую возле камина, Джин, к собственному удивлению, заказав полпинты шэнди — имбирного пива, смешанного с простым. Именно это она обычно пила с Марком в сельских пабах в окрестностях Оксфорда, в «Окуне» и в «Форели», на протяжении тех беззаботных недель после выпускных экзаменов, прежде чем ее призвали в Нью-Йорк. Они выезжали на велосипедах из города, неторопливо насыщались за ленчем, а после полудня читали в высокой траве возле Порт-Медоу, навсегда позабыв о библиотеке.
Она вытянула руки и ноги, а Дэн пошел за выпивкой. Из ее списка были вычеркнуты два пункта, которых она страшилась: Скалли, который, если и был встревожен, ничем этого не выказал, и Макей, чье отталкивающие действия стали благословением, поскольку теперь она была полна решимости освободиться от него. И с Ионой ей удалось расстаться, не обнаружив, по крайней мере, миазмов своей души. Она пересекла весь Лондон под дождем и доставила работу Марка по назначению, а вскоре они с Вик будут обедать, наедине. Завтра суббота — она наконец могла расслабиться.
