Изабель Фонсека - Привязанность
— Торин. Торин! Иди сюда, познакомься со старой подругой мамы.
Значит, все-таки Старая Матушка Хаббард. Иона умна, но для дружбы, как давно решила для себя Джин, чересчур уж склонна к состязательности. Что не имело смысла: именно у нее и развивалась некогда серьезная карьера. Она была успешным адвокатом в Сити, пока наконец не покончила с этим, с ребенком номер три на руках, чтобы посвятить себя школьным делам. «Является ли преступлением закапывать в землю свои таланты?» — таков был один из вопросов, поставленных в их выпускном экзамене по философии нравственности, и все эти прошедшие годы они стремились ответить на него утвердительно. Что-то ответили бы они на него теперь?
— Роберт отправился в Эдинбург — у него, помимо всего прочего, стипендия за успехи в гольфе, даже как-то неловко. Хотя, конечно, Дом без ума от радости, и, что там еще, Катриона говорит, что была первой на вступительных экзаменах — новейшая история, церковь Христова.
— Ничего удивительного — она всегда была способнейшей из способных, — сказала Джин, не желая отсылать в роли мяча новости, касающиеся Вик. Вместо этого она спросила еще об одной выпускнице колледжа Св. Хильды, их подруге Элли Антонуччи, которая ныне была модельером в Нью-Йорке. — Кстати, если об Оксфорде, ты что-нибудь слышала от Элли?
— Не только слышала, но и видела: вместе с ее великолепным карапузом. Да, у нее малыш, ты не знала? Малыш в нашем возрасте, представляешь? Мужчинки на картинке, разумеется, нет. — Иона задрала брови.
Джин слышала, что Элли была в положении, но не знала, чем все закончилось. И теперь самодовольное выражение лица Ионы привело ее в ярость. На мгновение отвернувшись, она попыталась совладать с собой: почему она такая мелочная и невеликодушная, почему не в силах этому противостоять? Иона была хорошей подругой, подругой редкостной — несравненной, но также и равной. Она вспомнила, как долгими вечерами они, сидя на оксфордском крытом рынке с поджаренными сандвичами в руках, страстно спорили о Роулзе в сравнении с Дворкином, о Нейгеле и Денете, о «Языке, правде и логике» и «Анархии, государстве и Утопии»…
Неожиданно, когда Торин спрыгнул с пятой ступеньки, ее кольнуло чувство, которого она не испытывала уже многие годы, то самое, что прежде мучило ее, словно заусеница. Где мой красавец-великан, где мой сын? Даже у работающей на полставки Элли Антонуччи, известной тем, что не выдерживала отношений с мужчинами, имелся наследник. Когда Вик была еще маленькой, а у Джин спрашивали о будущих детях, она отвечала, что «все в руках Божьих» или что «свободных мест нет». Собственно говоря, остальные ее беременности, а их было несколько, обрывались, когда эмбриону не удавалось прикрепиться к стенке матки. Виктория, как выяснилось, была своего рода чудом.
Между тем Торин уже прыгал с шестой ступеньки, заставляя служащих цепенеть от испуга.
— Тори! Торин. Иди сюда сейчас же, — воззвала Иона. Мальчик подпрыгнул и поскакал к ним огромными шажищами, словно Супермен, собирающийся пробежать сквозь невидимую электрическую злодейку, главную из своих врагов. Иона схватила его за шиворот, когда он на манер каратиста вскинул ногу в сторону Джин. — Ты что, хочешь домой и прямиком в постель? — Она буквально оторвала его от пола, держа за шею. — Торин только сегодня выздоровел. Мы собирались пойти в «Фортнамз» за пломбиром.
— Торин, тебе сколько лет, девять? — спросила Джин, подавшись к нему и восхищаясь брешью на месте его передних зубов и разделительным гребнем, шедшим на десне подобно шву, щипками сделанному из пластилина. Торин театрально осел и вздохнул, запрокидывая голову.
— На этой неделе будет семь! — ответила за него мать, прикрывая свою усталость некоей похвальбой, меж тем как мальчик исчез под столом.
— Подумать только! — сказала Джин, понимая, что это звучит так, словно она никогда прежде ни с одним из детей не разговаривала и, вероятно, никого из них не видела.
— Да, он великан. Все они просто монстры, — сказала Иона, подчеркнуто склоняясь к книге, раскрытой в руках у Джин, и фыркая, так же театрально, как Торин, словно застала свою старую приятельницу над «Радостью секса». — М-м-м, — протянула Иона, глядя на роскошный сиреневый силлабаб[46]. — Такое тебе по вкусу?
Джин никогда и в голову не приходило заказывать нечто подобно, не говоря уже о том, что готовить самой этот густой, там и сям пронизанный прожилками напиток.
— Слишком тяжелая, чтобы тащить ее на Альберт-стрит, а уж на Сен-Жак и подавно, — сказала она, опуская книгу на стол. Между ними вынырнула кудрявая черная голова, заставив Джин вздрогнуть.
— Смотри, мама! — крикнул Торин, воздевая сумочку Джин, словно мешок с золотом. — Я нашел смешную старую сумку. Можно, я возьму ее себе?
— Эта смешная старая сумка принадлежит мне, — призналась Джин, — а может, она — это я сама, — добавила она, глянув на Иону и ужасаясь тому, с какой силой та отдирает от ее сумки пальцы своего сына. Отвернувшись от этой схватки между матерью и ребенком, она снова взяла ту же поваренную книгу, раскрыла ее наугад и попала на рецепт рагу, приготовляемого из остатков — borsa della nonna, старушкиной кошелки. Она представила себе смесь из небрежно разломанных слабительных таблеток, выдавившихся из тюбиков кремов для фиксации зубных протезов и рассыпавшихся бисквитных крошек. А что же выдаст ее собственная неряшливая сумка? Густой голубой соус средства от загара и чернила из взорвавшейся ручки? Джин инстинктивно придумывала какую-нибудь шутку, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, но при виде Ионы, молотящей своего сына, ей самой захотелось залезть вместе с ним под стол. Бедный Торин, с этим его дырявым ртом, похожим на сандвич, который кто-то уже надкусил.
Хотя Джин и знала, что в ее давней подруге присутствует куда большее, нежели то, что сейчас можно было видеть, она ее ненавидела. И ненавидела саму себя. Она стала скелетом: настолько опустилась, что ненавидит лучшую, может быть, подругу из всех, что у нее когда-либо были. Потом, неподалеку от автоматической кассы, она увидела стопку книг Ларри. Она двинулась к ней, немного слишком нетерпеливо, и Иона последовала за ней.
— Ах да, старая ты воздыхательница! Я слышала, его книга просто чудо.
— Так оно и есть, — собственническим тоном сказала Джин, хотя сама почти и не раскрывала свой экземпляр. — Позволь купить ее тебе. — Она вспомнила их преподавателя нравственной философии. — В честь доктора Эрнста Ваттеркленкера.
— Хватателя-за-коленки! — взвизгнула Иона. — Он, должно быть, уже помер.
Джин пошла заплатить.
— Мне надо бежать, — сказала она. — Опаздываю на ленч со своим редактором.
Она понимала, что Иону впечатлит эта ее фраза, меж тем как саму ее перспектива оказаться лицом к лицу со второй мрачной задачей из ее списка повергала в полное уныние. Макей был старым эгоистом и распутником, но ее стесненность простиралась дальше этих рутинных обстоятельств, к неразборчивому чувству собственного ложного положения. Как сможет она снова просидеть с ним за ленчем, подогревая энтузиазм к своей колонке, «Наизнанку с Джин Хаббард»?
Она опоздала на встречу с Эдвином Макеем на двадцать минут, и ей на это было наплевать. Стоило ей, толкнув вращающуюся дверь, войти в ресторан, как она увидела его, попивающего персиковый сок возле стойки: он сделался толще и лысее, но, вне всякого сомнения, оставался все той же выдающейся задницей — «миссис Мунлайт с унитазными губами», как называл его Марк.
— Как насчет «Беллини»? — спросил он, помаргивая лягушачьими глазками. И с унитазными глазными яблоками, подумала она, с этой парочкой оттопыренных нижних век, подобной кошмарному лифчику-балкончику.
Еще двумя «Беллини» позже — порции были очень маленькими — Джин, которая в присутствии Макея обычно лишалась всех мыслей, обнаружила, что предлагает ему серию колонок по гинекологии.
— Меня читают в основном женщины, и это та информация, которая им требуется. Мужчины же заинтересуются ею по своим собственным резонам.
Теперь Макей смотрел на нее определенно похотливым взглядом. Джин дала себе торжественный обет никогда больше не разделять с ним ленч. Даже произнести слово «гинекология» было ошибкой. Типов вроде Макея оно заставляет думать о «кисках», а то и о «кошатинке» — последнее было самым нелюбимым ею словом, это обозначающим. Каждый термин плох по-своему, но этот был наихудшим, подразумевая нечто низкое и грязное. На мгновение она подумала о Джиоване, о том, как это удивительно, что она, не зная, как звучит ее голос, знает прическу ее лобка: аккуратный маленький квадратик, такой же темный и густой, как «After Eight Mint»[47].
