Дмитрий Лычев - (Интро)миссия
Завтра было так же. И послезавтра тоже. Мишка привел показать Сергея. Это наш новый коллега. Будет помогать нам с технической стороны. Это не конкурент, значит, я могу поваляться еще, ссылаясь на вновь выдуманные болезни.
Назавтра случилось выздоровление. Почти чудо! В отделении появился новый доктор. Мой доктор. Только мой. Сашка ворвался в мою уже ставшую скучной жизнь как смерч, ногой открыв дверь палаты. Я дремал. Очнулся от стука. Он не мог открыть иначе. В одной руке — ведро, в другой — тряпка и бутылочка. Он пришел мыть окна. Я видел его раньше, но не мог вспомнить, где и когда. Я видел его в своих снах. Кроме того, он здесь лежал однажды. Выписали его три недели назад, а сейчас обратно стало плохо. И вот он здесь. Я язвительно спросил, неужели в этом возрасте взаправду может болеть сердце. Или он такой же, как и я? Откровенность моя Сашку слегка смутила. Конечно, и он слегка преувеличивает степень своих недугов, но только чуть-чуть. Он углубился в работу. Проворные руки заскользили по стеклу. Выглянувшее солнце осветило его прекрасную фигуру. Среднего роста, волосы ежиком. Беленький. Губки слегка пухлые. Носик — просто обворожительный. Щурится от отражения. Я тоже прищуриваюсь, закрываю глаза. Страшно! Сейчас открою — а его нет. Вдруг это действительно видение? Приоткрываю один глаз. Здесь! Переходит на второе окно. Грациозно вскакивает на подоконник. Христосе, я же люблю его! Да, это Он! Это Его я ждал. Это в ожидании Его была такая депрессия. Я чувствовал Его приближение. Я вижу Его, такого реального. Это Он, очищающий окно от пыли со старых отставных мешков, приносит свет. Я готов целовать эти руки. Я готов опуститься перед Ним на колени в самом грязном и вонючем клозете. Я готов на всё ради одной только Его милой улыбки… Бред! Всё — бред. Иду курить…
…и возвращаюсь, не докурив половины. Надо говорить! Хоть что-нибудь! Мысли проносятся мимо головы. Я молчу и смотрю на Него. „Скажи, ну отколи что-нибудь смешное, ты же хочешь видеть, как Он смеется“, — твержу себе почти вслух. Но молчу. Боюсь, что не получится. Нет, просто не могу ничего сказать. Не нахожу ничего лучшего, как притвориться спящим. Засыпающим, которому мешает шум, издаваемый Им. Вскоре Он уходит.
Я не могу представить его в военной форме. Слишком детским кажется его лицо. Детским и светлым. Совсем не для армии. Самый красивый солдатик в моей жизни…
Слоняюсь по коридору, пытаясь узнать, в какой палате он обитает. Явно не в солдатской — та вчера была переполнена, а сегодня никого не выписывали. По дороге попадается Мыш. Недовольства не выказывает, но особенно и не льнет ко мне. Скорее из вежливости осведомляется, где я пропадал. „Депрессия, — говорю. — И деградация“. „Отчего же?“ „Влюбился. Да нет, не пугайся — не в тебя. Спятил, что ли? И не в девочку. Хуже…“ Обалдевший, смотрит на меня, а я тут же добавляю: „В ребенка“. „Разыгрываешь?“ „Да нет. Может, ты видел в нашем отделении мальчишку с детским лицом?“ Боже, Мыш его знает! Более того, он лежит в соседней с ним палате. „Мышонок, лапочка, познакомься с ним! А потом и меня познакомь. Ну, пожалуйста!“ Кажется, Мышонок ревнует. Говорит, что не будет потакать моим пидовским козням. „Ну почему сразу пидовским? Я просто хочу с ним подружиться. Через неделю у меня день рождения. Это будет лучшим твоим подарком“. Он соглашается, и мы расходимся.
Наутро Мишка был потрясен моей работоспособностью и веселым расположением духа. На обед я позвал его с Сергеем в кафе „Три Ночных Генерала“ — так прозвали мы буфет при госпитальной офицерской столовой. Ночными генералами мы обзывали старших прапорщиков. Три звезды на их погонах располагались в ряд, совсем как у генерал-полковников — ночью и перепутать можно. „Ночные генералы“, привозившие из частей больных и покалеченных армией солдат в госпиталь, коротали время в буфете, ожидая решения судеб своих сопровождаемых. Вот мы и пировали в окружении толстозадых вояк, не брезговавших не только мерзкими вторыми блюдами, но и пирожными, которые были если не их, то моими ровесниками. Нам же за счастье было съесть пару булочек и запить их „фантой“. Верхом шика считались сушеные вьетнамские бананы, по рублю пачка. От них пахло не только мылом, но и „гражданкой“.
После пира я уселся на родную скамейку у клумбы в ожидании обещавшего появиться вместе с Сашкой Мыша. Время приближалось всё к тому же злополучному тихому часу, и я судорожно мял пачку бананов в кармане. Я увидел их, когда уже отчаялся и ругал Мыша последними словами. Мой новый принц протянул руку, как бы невзначай поздоровался и с благодарностью принял вьетнамское угощение. Разговора особого не получилось, да и времени было мало. Оказалось, и Сашка не теряет времени даром: в отделении функциональной диагностики, что на первом этаже, потребовалось оформить пару стендов, и он напросился на эту почетную работу. Правда, его шеф (несколькими рангами ниже, чем мой Бадма) оказался намного требовательнее, дав неделю срока — вот Сашка и торопился. Я выведал, в каком кабинете он работает, и напросился в гости. После полдника зайду к нему, и мы потом пойдем погулять. На его мордашке печать удивления не нарисовалась (с чего это так сразу в гости?). Он воспринял это как жест коллеги по стендам.
Хорошенько размыслить о плане дальнейших действий мне помешал Бадма-Холгаев. Мишка поднял меня с постели, сказав, что Главный всех нас хочет видеть, причем немедленно. Как-то сразу мне стало не по себе: недобрые предчувствия вихрем пронеслись в голове. За последнюю неделю я почти не продвинулся в производстве стендов. Может, Мишка что-то знает? Нет, сам удивлен. На днях он отколол небольшую шутку: на одном из стендов, отображавших тактическое размещение военно-полевого госпиталя в военных условиях, он отобразил в названиях населенных пунктов все наши фамилии. И это рядом с поселком Ленинск! Лычёвск и Ленинск выглядели, как близнецы-братья, только „мой“ населенный пункт был на пару домов больше и уже считался городом. Своим именем Мишка назвал самый большой город на стенде. Вдруг Бадма узрел и сейчас будет нас трахать за надругательство над светлым именем вождя мирового пролетариата? Мурашки на коже высыпали. Пахнет выпиской и родной частью! На всякий случай напущу-ка я на себя смертельную бледность. К тому же и вправду страшно.
Глаза Бадмы излучали ту же порцию отеческого тепла, что и при первом нашем свидании. На душе сразу полегчало. Он расстелил прямо на Мишкином стенде секретную карту и стал объяснять, что еще нужно добавить в наши художества. „Думаю, передвижное хирургическое отделение нужно вынести за Лычёвск“, — спокойно, деловым тоном рассуждал полковник. Мы с Мишкой впились друг в друга глазами и не могли понять, дурачится он или вправду ничего не замечает. Когда Бадма попросил меня дописать слово „лазарет“, я почувствовал, что мои трясущиеся руки выведут сейчас что-то другое. Выручил, прочувствовав момент, Мишка: сказал, что отдельные слова писались им (а почерк менять не следует), и он сделает это за меня. Через несколько минут поток ценных указаний иссяк: работы стало много больше. Какие-то пожарные стенды, дабы больные и персонал учились быстро эвакуироваться не только при пожаре, но и при угрозе светового излучения. Да, я-то, конечно, вам это нарисую, но вряд ли кому-то из вас это пригодится… Повозиться с этим придется изрядно, а с другой стороны, вряд ли я с этими пожарными штучками совладаю до поздней осени. Бадма сказал, что срочности особой нет. Но тут же осекся и добавил, что незаменимых людей не бывает. Прямо мысли мои читает! Вот бы и мне влезть в его голову. Там наверняка сидит идея, как уехать домой. По правде говоря, особо и не хочется.
А как же Сашка, Мишка, Мышонок и все остальные? Мне хорошо с ними. Со всеми по-разному. Они удачно дополняют друг друга, образуя одно целое — такое идеальное, такое желанное, такое дорогое. На улице в разгаре лето, и на душе тепло и светло. Дни службы (если это так здесь называется) идут незаметно. Скоро, уже совсем скоро, мне стукнет девятнадцать, и я буду совсем взрослым. Я вдруг вспомнил, как отмечал свое 18-летие. Боже, сколько всего было за один год! Ничего особенного в том дне рождения не было. Уверен, этот будет лучше. Пусть сейчас я не совсем свободен, зато с верными друзьями. Да и посылка с водкой и сладостями от мамочки уже в пути. Пойду, кстати, проверю на почте… Нет. Пока нет.
И следующий день был насыщенным и тяжелым. Начался он с зычного (от слова „Зыкина“) голоса пожилой медсестры, на Зыкину, кстати, и похожей. Она притащилась за мной аж из отделения функциональной диагностики. Я вспомнил, что был выписной четверг. Недобрые предчувствия роем зажужжали в ушах. „Зыкина“ усилила их, сказав, что мне быстренько предстоит пройти контрольное обследование, и если кардинальных ухудшений не будет, я сегодня освобожу кардиологию от своего в ней присутствия. Ничего из таблеток я взять не успел, так что глупо было надеяться на кардинальные ухудшения. Да и бесполезно. Уж если решают выписать, даже инфаркт не поможет. Так, без таблеток, я и отдался беспристрастным приборам. Конечно, перед кардиограммой над собой немного поработал. Раз пятьдесят присел, несколько раз отжался от унитаза, а потом сбил ритм дыхания. Увы, этого не хватило. К обеду я уже знал, что в результате проведенного обследования и лечения мое состояние значительно улучшилось, и теперь уж точно нет никаких препятствий, чтобы достойно защищать Родину от посягательств внешнего и внутреннего врага. Вот тут уж мне действительно стало плохо! Я — бегом к Мишке. Вместе находим единственно правильное решение: бухнуться в ноги к Бадме. Поймал я его после обеда. Он даже с каким-то недовольством выслушивает мои жалобы на кардиологию, всё больше и больше хмурит брови, а потом спокойно спрашивает, не болит ли у меня еще что-нибудь. Господи, да всё болит! Я было начал перечислять все части тела с ног и выше, но он остановил меня уже на ногах. „Вены расширены, говоришь? Ну-ка покажи“. Да, действительно расширены. Набирает телефон начальника отделения сосудистой хирургии — и моя судьба благополучно решена. В этот же вечер я переселяюсь в „сосуды“, перед этим испытав еще одно разочарование. Как последний аккорд в кардиологии — консультация ведущего терапевта. Я было подумал, что мне вновь предстоит встреча с тем карликовым полковником, который не разглядел моих засосов в Волковыске. Нет, оказывается, ведущий терапевт и главный — это две большие разницы. И непонятно, кто из них главнее, и кто кого ведет. В госпитале было очень много полковников — больше, чем отделений. Вот и выдумывали они себе должности, причем генеральские. А по уму и сообразительности от Мойдодыра ушли, дай бог, на полшага.
