Герман Кох - Ужин
— Паул, — сказала она. — Мы знаем, как тебе тяжело. Тебе и Мишелу. Теперь, когда Клэр в больнице. Мы, конечно, надеемся на лучшее, но сейчас трудно предсказать, как долго все это продлится. Поэтому мы подумали, что для тебя и для Мишела будет лучше, если Мишел какое-то время поживет у нас.
Я ощутил одновременно приступ обжигающей ярости и ледяную волну паники. Эти чувства явно считывались с моего лица, поскольку Бабетта легонько стиснула мою руку и сказала:
— Успокойся, Паул. Мы лишь хотим тебе помочь.
— Да, — вторил ей Серж.
Он сделал шаг вперед, будто хотел взять другую мою руку или похлопать меня по плечу, но в последний момент передумал.
— У тебя достаточно забот с Клэр, — улыбнулась Бабетта, проведя пальцем по тыльной стороне моей ладони. — Если мы ненадолго заберем Мишела, у тебя будет возможность прийти в себя. И Мишелу будет легче. Он держится молодцом, но ребенок многого не произносит вслух, хотя все прекрасно видит.
Я несколько раз глубоко вздохнул. Главное, чтобы голос не дрогнул.
— Я бы с удовольствием пригласил вас поужинать с нами, — сказал я, — но, к сожалению, еды на всех не хватит.
Бабеттин палец на тыльной стороне моей ладони застыл на месте; она хоть и продолжала еще улыбаться, но улыбка эта словно отделилась от сопровождающей ее эмоции, если таковая вообще имелась.
— Да мы вовсе и не собирались оставаться на ужин, Паул, — сказала она. — Мы просто подумали: завтра Клэр оперируют, и, может, Мишела лучше отвезти к нам…
— Мы с сыном как раз намеревались сесть за стол, — сказал я. — Вы выбрали не самый удачный момент для визита. Поэтому я хотел бы попросить вас немедленно покинуть мой дом.
— Паул… — Бабетта сжала мою руку, улыбка исчезла. Она с мольбой смотрела на меня, что ей совсем не шло.
— Паул, — вмешался мой брат. — Ты же понимаешь, что это не самые идеальные условия для четырехлетнего ребенка.
Я вырвал руку из пальцев Бабетты.
— Что ты сказал? — спросил я. Мой голос звучал спокойно, без дрожи, даже, возможно, слишком спокойно.
— Паул! — засуетилась Бабетта.
Может, она заметила то, чего сам я не замечал. Может, она боялась, что я наброшусь на Сержа с кулаками, но такого удовольствия я бы ему не доставил. Ледяная волна паники пусть и окончательно уступила место обжигающей ярости, но кулак, которым бы я с наслаждением звезданул по его благородной, столь озабоченной моей судьбой и судьбой моего ребенка роже, явился бы веским доказательством того, что я не способен управлять собственными эмоциями. А тот, кто не владеет своими эмоциями, не очень-то подходит на роль одинокого (временно) отца семейства. В течение одной минуты я уже раз пять услышал свое имя. Из опыта я знаю, что если люди часто произносят твое имя, значит, они чего-то от тебя хотят. Причем ваши желания, как правило, не совпадают.
— Серж имел в виду, что сейчас на тебе колоссальная нагрузка, Паул. — (Шестой раз!) — Мы прекрасно знаем, как ты стараешься обеспечить Мишелу душевный комфорт. Но это тяжело. Ты должен быть опорой и для Клэр, и для своего сына. Никто не ждет от тебя, что при таких обстоятельствах ты будешь все успевать по дому. — Порхающим движением пальцев она вскинула руку вверх, подразумевая разбросанные игрушки, бельевую корзину, незастеленную кровать с газетами. — Отец — вот что сейчас для Мишела самое важное. Его мать больна. У него не должно сложиться впечатление, что его отец больше не справляется.
— К сожалению, должен еще раз попросить вас удалиться, — сказал я. — Мы с Мишелом уже четверть часа назад собирались приступить к ужину. У нас здесь заведен определенный распорядок, которого мы хотели бы придерживаться, особенно при таких обстоятельствах, — добавил я.
Бабетта снова вздохнула, а я подумал, что она сейчас опять обратится ко мне по имени, но она перевела взгляд на Сержа, а потом на меня. По телевизору звучала финальная мелодия спортивного обозрения. И вдруг на меня навалилась беспросветная тоска. Мой брат и невестка заявились в мой дом, чтобы учить меня, как вести хозяйство. Однако сейчас произошло еще кое-что, чего уже никогда не исправишь. Это может показаться чепухой — так оно и есть, — но все же от мысли о том, что мы с Мишелом уже не посмотрим сегодняшнее спортивное обозрение, у меня на глаза навернулись слезы. Я подумал о Клэр в ее больничной палате — несколько дней назад ее, к счастью, перевели в отдельную палату; до этого она лежала по соседству с вонючей, беспрестанно пукающей старой бабой; во время моих посещений мы с Клэр старались делать вид, что ничего не слышим, но однажды терпение Клэр лопнуло, и после каждого «залпа» она стала демонстративно брызгать вокруг себя дезодорантом. Смех сквозь слезы. Так что я выпросил у старшей медсестры одноместную палату для Клэр. Окна палаты выходили на боковое крыло больницы; с наступлением сумерек там зажигался свет, и ты видел койки других пациентов, поднимающихся с подушек, когда приносили горячий ужин. Мы условились, что вечером накануне операции я не приду в больницу, а останусь дома с Мишелом. Жизнь шла своим чередом. Но сейчас я подумал о Клэр, о моей жене, о сумерках и унылом виде из окна ее одноместной палаты. Может, все-таки стоило попросить няню посидеть с Мишелом. В этот вечер, именно в этот вечер, мне следовало быть рядом с женой.
Я решил, что позже ей позвоню. После того как уйдут Серж и Бабетта, а Мишел уляжется спать. Да, им действительно пора было проваливать, чтобы мы с Мишелом наконец смогли начать наш уже и так безвозвратно расстроенный ужин.
И тут ко мне в голову закралась новая мысль. Подобная ночному кошмару, от которого просыпаешься в холодном поту, подушка мокрая, сердце колотится… но вот в спальню проникает свет, и ты с облегчением понимаешь, что это был только сон.
— Вы сегодня были у Клэр? — спросил я как можно более беспечным и бодрым голосом, чтобы они не заметили моего волнения.
Судя по выражениям лиц Сержа и Бабетты, их явно удивил мой вопрос. Или тот факт, что я столь резко поменял свою позицию, ведь всего пару минут назад я еще настаивал на их уходе.
— Нет, — сказала Бабетта. — То есть… — Она глазами искала поддержки у Сержа. — Я с ней сегодня говорила по телефону.
Значит, так оно и было. Случилось немыслимое. Это был отнюдь не сон. Идея забрать Мишела исходила от моей собственной жены. Сегодня они беседовали по телефону с Бабеттой. Возможно, Бабетта первая заговорила об этом, а Клэр, не в состоянии сопротивляться и мечтая побыстрее от нее отделаться, согласилась. Не обсудив это прежде со мной.
В таком случае дела мои хуже некуда. Если моя жена без моего ведома принимает важные решения, касающиеся нашего сына, значит, виной тому наверняка я сам.
Мне следовало прибрать комнату Мишела, подумал я. Засунуть белье в стиральную машину, когда в дверь позвонили Серж и Бабетта, выбросить газеты в мусорный мешок и выставить его в коридор, словно я как раз готовился отнести его в контейнер для макулатуры.
Но сейчас поезд уже ушел. Что-либо менять было слишком поздно. Серж и Бабетта заранее все спланировали, и, даже если бы мы с Мишелом в костюмах-тройках и при галстуках сидели за столом, накрытым камчатой скатертью и серебряными приборами, они бы исхитрились и придумали что-нибудь еще, чтобы изолировать от меня сына.
«Вы говорили с Клэр о Мишеле?» — Я не задал этого вопроса, он, как говорится, повис в воздухе. Промолчав, я дал Бабетте возможность заполнить недостающее звено в ее ответе.
— Почему Мишел никогда не приходит к ней в больницу? — спросила Бабетта.
— Что? — сказал я.
— Почему Мишел никогда не навещает Клэр? Сколько она уже лежит в больнице? Это же ненормально — ребенок, который не хочет увидеться со своей больной матерью!
— Мы с Клэр это обсуждали. В самом начале Клэр сама не хотела. Она не хотела, чтобы Мишел видел ее в таком состоянии.
— Это было вначале. А потом? Потом-то можно было привести к ней Мишела? Клэр уже и сама ничего не соображает. Она думает, что ребенок ее забыл.
— Не мели чепухи. Никого Мишел не забывал. Он… — Я хотел сказать: «Он постоянно о ней спрашивает», но это была откровенная ложь. — Он просто не хочет ходить в больницу. Я часто ему предлагаю: «Давай сходим завтра к маме?» А он хмурится. «Может быть», — отвечает он, а когда на следующий день я снова завожу этот разговор, он качает головой. «Может быть, завтра», — говорит он. Я же не могу тащить его насильно! Да и не хочу. Ни при каких обстоятельствах. Я не буду заставлять его ходить в больницу против его воли. У него наверняка есть на то свои причины. Ему четыре года, но, возможно, он лучше знает, как поступать. Если в данный момент он хочет забыть о том, что его мать болеет, значит, так тому и быть. Это его право. Взрослые тоже так поступают.
Бабетта потянула носом и подняла брови.
