Поколение Х - Коупленд Дуглас

– Эй, – ревет Дег. – Да ведь это вроде похоже на жизнь, а?

Машина катится дальше.

– Иногда, – говорит Клэр, пока мы проезжаем мимо «Ай. Магнин», где она работает, – когда на службе я смотрю на нескончаемые волны седых волос, кулдыкающих над драгоценностями и парфюмерией, у меня возникает странное ощущение. Мне кажется, я смотрю на огромный обеденный стол, окруженный сотнями жадных детей, таких избалованных и нетерпеливых, что они не могут дождаться, когда еда будет готова. Им надо хватать со стола живых цыплят и пожирать их прямо так.

Ладно-ладно. Это жестокое, однобокое суждение о том, что же такое в действительности Палм-Спрингс – городок, где пожилые люди пытаются купить себе вторую молодость да еще и подняться на несколько ступенек по социальной лестнице. Как говорится, мы тратим молодость на приобретение богатства, а богатство – на покупку молодости. Этот Палм-Спрингс – не такое уж плохое место и, бесспорно, красивое – как-никак, я живу здесь.

Только в этом городке что-то меня беспокоит.

В Палм-Спрингс нет никакой погоды – как на телевидении. Нет здесь и среднего класса, и в этом смысле здесь настоящее средневековье. Дег говорит, что каждый раз, когда на планете используют клочок бумаги, добавляют в стиральную машину ароматизаторы или смотрят по телевизору повтор юмористического шоу, кому-то из живущих в Коачелла перепадает грошик. Дег, вероятно, прав.

Клэр замечает, что здешние богатеи нанимают работников, чтобы те обрезали с их кактусов колючки. «Я заметила также, что они скорее выкинут домашние растения, чем будут ухаживать за ними. Господи! Вообразите, каковы же у таких людей дети».

Тем не менее мы трое выбрали это место, поскольку Палм-Спрингс, без сомнения, – тихое убежище от той стадной жизни, которую ведет большинство представителей среднего класса. И уж точно мы не живем в одном из респектабельных районов города. Ни в коем разе.

Здесь есть райончики, где, если заметишь что-то блеснувшее на подстриженной ежиком траве, можешь быть уверен: это серебряный доллар. Ну а там, где живем мы, у наших маленьких бунгало с общим двориком и бассейном в форме почки, блеск в траве означает лишь разбитую бутылку из-под виски или пакет от мочеприемника, избежавшие затянутых в резиновые перчатки рук мусорщика.

Машина выезжает на длинный отрезок шоссе, ведущего к хайвею, и Клэр обнимает одну из собак, втиснувшую морду между передними сиденьями. Эта морда вежливо, но настойчиво просит внимания. Клэр говорит, глядя в обсидиановые собачьи глаза: «Ты, ты – милое создание. Тебе не надо беспокоиться, где купить снегомобиль, раздобыть кокаин или приобрести третий дом в Орландо,

Флорида. Правильно. Тебе это и не нужно. А хочешь ты всего лишь, чтобы тебя приласкали, слегка потрепав по голове».

Между тем на собачьей морде читалось то веселое выражение готовности услужить, какое бывает у коридорных в чужих странах, которые не понимают ни единого сказанного вами слова, но все равно хотят получить чаевые.

– Правильно. Зачем тебе заботиться о стольких вещах. И знаешь почему? (На звуки обращенного к ней голоса собака навостряет уши, делая вид, что все понимает. Дег настаивает на том, что все собаки втайне говорят по-английски и разделяют вероисповедание унитарианской церкви, но Клэр не соглашается, утверждая, что, когда она была во Франции, убедилась, что все живущие там собаки говорят по-французски.) Потому что все эти предметы просто взбунтовались бы и съездили тебе по роже. Они просто напомнили бы тебе, что твоя жизнь уходит лишь на коллекционирование предметов. И больше ни на что.

Мы живем незаметной жизнью на периферии; мы стали маргиналами – и существует масса вещей, в которых мы решили не участвовать. Мы хотели тишины – и обрели эту тишину. Мы приехали сюда, покрытые ранами и болячками, с кишками, закрученными в узлы, и уже не думали, что когда-нибудь нам удастся опорожнить кишечник. Наши организмы, пропитанные запахом копировальных машин, детского крема и гербовой бумаги, взбунтовались из-за бесконечного стресса, рожденного бессмысленной работой, которую мы выполняли неохотно и за которую нас никто не благодарил. Нами владели силы, вынуждавшие нас глотать успокоительное и считать, что поход в магазин – это уже творчество, а взятых видеофильмов достаточно для счастья. Но теперь, когда мы поселились здесь, в пустыне, все стало много, много лучше.

Хватит пережевывать прошлое

На собраниях «Анонимных алкоголиков» братцы-алкаши сердятся, если человек не изливает душу перед аудиторией. Я имею в виду – не выворачивается наизнанку, не вычерпывает ведра с нечистотами забродивших терзаний и убийственных поступков, лежащих на дне омутов наших душ. Члены «Анонимных алкоголиков» хотят слушать ужасы о том, как низко вы пали; но нет дна, которое было бы для них достаточно глубоким.

Истории о надругательствах над супругами, растратах, неприличиях приветствуются и ожидаются. Я знаю это точно, потому что бывал на таких собраниях (сумрачные подробности моей собственной жизни последуют позже), видел процесс уничижения в действии злился на себя за то, что не был неисправимым подонком и не мог потому поделиться по-настоящему жуткими историями. «Никогда не бойся выкашлять кусочек пораженного легкого слушателям, – сказал однажды сидевший рядом со мной мужчина, чья кожа напоминала корочку недопеченного пирога и чьи пятеро взрослых детей прекратили с ним всякое общение. – Как люди могут помочь себе, если они не хотят дотронуться до кусочка твоего ужаса? Люди жаждут получить этот кусочек, они нуждаются в нем. После этого маленького кусочка кровавой блевотины их меньше пугают собственные струпья». Я до сих пор ищу столь же яркую метафору, когда рассказываю подобные истории. Вдохновленный собраниями «Анонимных алкоголиков», я ввел похожую практику в свою жизнь – практику «сказок на сон грядущий», которые мы сочиняем вместе с Дегом и Клэр. Все просто: мы придумываем истории и рассказываем их друг другу. Единственное правило – нельзя прерывать рассказ (в точности как у «Анонимных алкоголиков»), а по завершении – никакой критики. Такой подход идет нам на пользу, поскольку каждому из нас сложно демонстрировать свои чувства. Только с этой оговоркой среди нас воцаряется атмосфера полного доверия.

Клэр с Дегом пристрастились к игре, как утята к речке.

– Я твердо верю, – сказал однажды Дег (это произошло в самом начале нашей игры, много месяцев назад), – что у каждого есть глубокая, темная тайна, которую не расскажешь никому, ни единой душе. Ни жене, ни мужу, ни любовнику, ни священнику. Никому. У меня своя тайна. У тебя – своя. Да, своя – я вижу, как ты улыбаешься. Ты и сейчас думаешь о ней. Давай откройся. В чем она? Надул сестру? Дрочил в кругу себе подобных? Ел свои какашки, чтобы попробовать, каковы они на вкус? Спал с незнакомыми людьми и собираешься продолжить это дело дальше? Предал друга? Расскажи мне. Возможно, сам того не зная, ты сумеешь помочь мне.