Иван Сабило - Предел прочности
— Спасибо, — сказал капитан и стряхнул пепел на стол. А затем приставил пепельницу к крышке стола и смахнул в нее пепел ладонью. При этом я не понял, зачем пепел сначала стряхивать на стол и только затем — в пепельницу. Наверное, чтобы не чувствовать на себе моего влияния. — Вы расслышали вопрос?
— Я никого не грабил, — сказал я. — Меня ограбили.
— Да? Как же такое случилось?
Я не хотел говорить, но в моем трезвеющем мозгу была надежда, что они все-таки махнут рукой на свои милицейские условности и скажут: «Черт с тобой, иди к своей маме». И решил рассказать:
— Мы с девушкой были в ресторане, так? Она заревновала, что я танцевал с другой, и ушла. Обиделась, наверное, не знаю. А когда и я собрался уходить, то увидел, что у лестницы, которая ведет в бар, стоит швейцар и считает деньги. Я попросил его разменять пятитысячную купюру. Он сказал: «Сейчас». Достал из кармана еще денег и стал считать. Посчитает, посчитает, посмотрит на меня и начинает пересчитывать. А я подумал, что он слишком долго считает, будто не собирается отдавать. И стукнуло в мою хмельную голову: «Он видит, что я пьян, и ждет, когда я свалюсь и усну или просто забуду про деньги». И взял со стола то, что он уже насчитал. А вы как поступили бы на моем месте, а? Разве иначе?
Капитан кивнул, как будто поверил.
— Бывали у нас и такие, — усмехнулся он. — То ли швейцары, то ли иные, которые на самом деле никаких денег не давали, а затем грабастали то, что им не принадлежало.
— Я правду говорю, — сказал я.
— Сперва все говорят правду. Потом выходит, что выдумка и обман… Я вам советую пока помолчать. Мы позвоним и узнаем, когда приедет следователь. А сейчас тихо, потому что у нас тоже нервы.
Он закурил новую сигарету и стал набирать номер.
— Алло, дежурненькая? Еще раз приветик… Да, буднично: каково место, таковы господа. Есть один. В «Каравелле» швейцара ограбил. Нет, четыре тысячи… Что? В пять? Ну, давай… Что? Нет, литературный сотрудник, в газете пашет. Газета… сейчас гляну в удостоверение… «Камертон» называется, хорошая газета. И не подумать, до чего народ разноплановый: и писать, и грабить мастак. Ну так ждем-с… Кого пришлете? Корреспондента? Давай и его. Пока…
Увидев, что капитан положил трубку, я сказал:
— Товарищ капитан, моя вина еще не доказана. Однако вы уже обзываете меня грабителем. И называете газету, в которой я служу. Неужели не понимаете, что пойдут слухи?
— У нас это не чешется, — сказал капитан. — Следователь приедет к пяти, а сейчас, наверное, вашего коллегу пришлют, корреспондента.
— Коллегу? — вскочил я к барьеру. — Из моей редакции?
— Не знаю, многие газеты интересуются подобными происшествиями. Вы, щелкоперы, почитай, без всякого удержу на нас, на милицию, бочку катите, мол, вся милиция преступная. Позорите нашего брата, гады писучие. А тут представитель СМИ попался. И на чем? На грабеже! Так что готовьтесь отвечать. Верно, сержант?
— И не одному корреспонденту, — рубанул кулаком воздух сержант. — Можно и на суде этаким манером.
— Посмотрим, — сказал я, не понимая, нужен мне сейчас «коллега» или нет. Это же огласка, и какая! Журналист-грабитель. Хотя еще не факт, может, наоборот, жертва?..
Я сел и закрыл глаза. Поначалу слушал, как милиционеры говорили о каком-то Соколове, который был значительным лицом в Управлении внутренних дел. Они его называли толковым дядькой, но соглашались при этом, что полковник Воробьев был толковей Соколова.
В дежурную часть вошли еще два сержанта, рослые, краснолицые, с могучими бицепсами под форменными рубахами и кителями.
— Хмелеуборочная машина прибыла, товарищ капитан! — доложили они. — Который из них?
— Вот, на скамейке, — показал капитан на пьяного парня.
Сержанты подошли к нему, сначала посадили, потом легко взяли под локти и поставили на ноги. И вскоре в дежурной части остались мы трое — капитан, сержант и я.
— Ребята, отпустите, а? Даю слово, что утром приду. Мама ждет…
— Хватит, гражданин! — повысил голос капитан. — Желаете разговаривать — разговаривайте. Если о чем интересном, и мы поговорим. Приедет следователь — просите его. Плохо здесь — откройте дверь и ступайте туда. Там стулья, можете лечь и поспать. Ничего лучшего предложить не можем.
Не успел он договорить, как в дежурную часть явился мой хороший знакомый Витя Бочкин из газеты «Невская перспектива». В куртке табачного цвета, в узких вельветовых штанах и серой кепке с коротким козырьком. Острое, худощавое лицо устремлено на капитана, а меня он еще не видит. Мы с ним давно знакомы, наши профессиональные пути пересекались много раз на различных встречах, презентациях, журналистских расследованиях. И хотя моя газета считается более серьезной, его «Невская перспектива» тоже в ходу.
— Витя, привет! — обрадовался я. — Какая встреча!
— Какая? — спросил Витя и, показав капитану удостоверение, подошел ко мне. На его лице скорее брезгливость, чем любопытство. — Как ты сюда загремел?
— Как многие другие, без вины. И то особенно обидно.
— Ну, не совсем без вины, ты же кривой, — довольно развязно сказал он и достал из кармана крохотный «Panasonik».
— А что, из ресторана, как из церкви, прямыми выходят? — колко и в тон ему спросил я и тут же спохватился, что мы-то с ним по разные стороны барьера. — Ты теперь по ночам работаешь? — поинтересовался я, единственно чтобы выразить к нему свое сочувственное отношение. И тут же пожалел об этом, так как излишняя словесная суетность не могла пойти мне на пользу.
— М-да, по ночам и по горячим следам. Так, стало быть, хреново, да? Может, поделишься?
Я рассказал. Он стоял совсем близко, держа в руке записывающее устройство. Изредка покачивал головой, вздыхал. Он недоволен тем, что услышал. Он ждал сенсации, хотел событийной остроты. А тут всего информушка.
— Сказали — грабеж в ресторане, крупная сумма, задержание с поличным, а выходит…
— Чем богаты, тому не рады, — четко выговорил я и постарался улыбнуться. — Пиши как получится. Если что, я в своей газете дополню. Выручай, брат.
— Ох и запашок от тебя, хоть ноздри затыкай, — поморщился Бочкин.
— Да, не говори, тут до меня сидели…
Виктор пожал мне руку и пошел к двери. Там приостановился, усмешливо сказал:
— Спасибо, капитан. Поздравляю, что нынче занимаетесь такими пустяками.
— Смотря что считать пустяком, — усмехнулся капитан. — Вы, газетные писаки, любой пустяк раздуете и подадите как главную сенсацию.
— Нет, заблуждаетесь, — сказал Бочкин и ушел. А я порадовался, что он к моему задержанию отнесся именно так: дал понять капитану, что происшествие со мной — житейская мелочь, и ничего больше.
И снова я попросил капитана отпустить меня, но он неумолим:
— Не валяйте дурака, гражданин. Лучше пойдите, куда я вам указал, и успокойтесь.
— И на том спасибо, — сказал я и, открыв дверь, очутился в длинном темном коридоре, в конце которого чуть светлело узкое зарешеченное окно. У окна стояли два стула, я лег на них, держа ноги на полу.
«Уснуть. Утром — на работу, а я приду уставший и неспатый… невы-спатый. Неологизмы в голову лезут, черт бы их побрал. Как минимум, до утра, до прихода следователя, буду задержан. Спать, гражданин, спать, утро вечера мудренее».
Закрыл глаза, сложил под пиджаком руки на груди и, чтобы скорее приходил сон, стал считать:
— Раз — белая овца, два — белая овца, три — черная… — бормотал я, проваливаясь в пьяный сон.
* * *От окна дуло, я замерз и проснулся. И услышал тяжелые то ли вздохи, то ли стоны. Начал оглядываться, пока не понял, что это я стону и вздыхаю. Мгновение соображал, где я, а когда вспомнил, чуть не завыл. Встал и прислонился к стене у зарешеченного окна. Высоко в небе дрожат яркие звезды, не слышно уличного шума. Я остро почувствовал весь холод одиночества. Захотелось выйти к милиционерам, где было теплее. Но сразу отказался от этой мысли и поблагодарил их за то, что дали возможность побыть одному. Они могли держать меня там, в зловонном месте, но «этаким манером», как говорит сержант, поместили в коридор. Сиди и думай, что произошло. И обижайся на весь белый свет. Пьяному сознанию хотелось героического поступка, а телом вляпался в обычную уголовщину.
«Да, все так, — думал я, пытаясь спрятаться от холода в самом себе. — А как хорошо было вечером, когда я в приподнятом настроении ехал домой и радовался, что меня ждет мама. И это несмотря на осадок, что остался от разговора с Бирюковым. Я даже не понимал, от чего он. От порядков ли в стране, что позволяют издавать такие пакости, как „Мясной отдел“? От своего ли отказа писать рецензию — обездолил себя на полсотни тысяч. То ли от общей неустроенности жизни, где ты лишь функция, занятая подготовкой разной чепухи для публикаций в газете. И что лишь добавляет всеобщей неустроенности… Маме не надо говорить, что я недоволен своей работой. Она расстроится, она просила не бросать медицину, оставаться врачом. Она и так бывает у меня редко. Чаще я бываю в Москве у нее. Но там сплошной праздник, там отпуск. А здесь… Как случилось, что я за решеткой? И совсем невероятное — появление в ресторане автора „Мясного отдела“!.. Он, он вывел меня из равновесия. Сначала пошлым романом, затем своей прелюбодейской физиономией».
