Иван Сабило - Предел прочности
Мои размышления прервал голос Гены Кускова из окна:
— Юр, тебя главный кличет.
Вернулся в редакцию, захватил на всякий случай свежий номер газеты и пошел к Михаилу Бирюкову. Это он два года назад пригласил меня стать литературным сотрудником, напечатав в своей газете несколько моих статей. И часто говорил в редакции: «Вот один из примеров того, что журналисту не обязательно иметь специальное образование. Важно иметь мозги и пользоваться ими, когда это нужно». Вначале меня смущали такие слова, но потом привык. Он тоже вскоре перестал отпускать подобные похвалы. На первый взгляд рубаха-парень, но, общаясь с ним, скоро замечаешь, сколь глубок и сообразителен этот человек. Потому и газету сделал во многом отличную от других. Никакой желтизны, никакого либерализма и псевдопатриотизма. Государственная мораль и защита человека от хищников. Я разделяю такой подход, при котором не приходится сводить счеты с прошлым и опускаться до восхваления рыночно-мелочного настоящего. Оказывается, в городе и в стране много людей с подобным подходом. Вот только с материальной частью у газеты немалые сложности, и они часто приводят к заметной хромоте. Впрочем, и здесь главному удается находить костыли для поддержки.
Я вошел. Бирюков сидел за столом — тощий, лысый, ел краснобокое яблоко. Пепельница полна крупных огрызков. Вскинув на меня голубые, чуть навыкате глаза, показал на стул.
— Есть дело, — сказал он и устроил в пепельницу с огрызками недоеденное яблоко. — Нам предлагают напечатать рецензию на роман Сергея Неструева «Мясной отдел». Я бы как желал… Я знаю, ты прочитал, бурно возмущался, и кому, как не тебе, а?
— Мы же отказались рецензировать такую мерзость?
— Да, было, но Неструев собирается хорошо заплатить. Он разбогател, имеет в собственности два или три магазина.
— И что?
— Предлагает полтораста тысяч за полосу. Двадцать процентов тебе. Как говорится, деньги не пахнут.
— Такие пахнут тухлятиной. Ему ведь нужна положительная рецензия?
— С чего ты взял? Пиши разгромную. Мы живем в особое время. Теперь, как никогда раньше, почитается скандал. Скандал — значит слава. Помнишь турка, что стрелял в папу римского Войтылу? Сел в тюрьму бандитом, а вышел героем: мильёны долларов готовы заплатить за его мемуары. Так и с книгой: сегодня в пух-прах разнеси ее, а завтра за ней в книжные лавки хлынут толпы обывателей. Одни — чтобы в курсе быть, другие — чтобы кинуться защищать того, на кого якобы нападают. Таков наш русский характер. Нет, характер в прошлом, теперь менталитет. Если кого ругают, даже преступника, у нас бросаются его защищать. В общем, тридцать процентов тебе, и, считай, договорились.
— Не знаю, противно как-то.
— Смешной ты, право. Если не согласен, предложу Кускову. Он сделает хуже, чем ты, но сделает. Итак?
Я вспомнил объемистый, страниц на четыреста, роман Неструева — добротно изданный, в твердой обложке, на хорошей бумаге. На обложке — сытый рыжеволосый и рыжеусый господин в зеленом халате и с бордовой бабочкой на воротнике белой манишки. Он протягивает изящной блондинке букет красных роз, но, если присмотреться, можно понять, что не розы это, а куски говядины, ловко упакованные под букет. Собственно, роман не что иное, как мемуарное повествование мясника Неструева о жизни и людях, с которыми его сводят обстоятельства на почве торговли мясом. Начинается книга эпизодом, когда в мясной отдел к нему приходит его бывшая одноклассница Лера и он, поставив на прилавок табличку «Сейчас буду», уводит ее в чрево магазина. К Лере он неравнодушен со школьных лет, а когда выросли, даже предлагал ей руку и сердце. Но Лера заупрямилась, окончила университет и вышла замуж за военного моряка. У них родились двойняшки, и, как это часто бывает с военными, моряк молодым вышел в отставку. Долго не мог устроиться на работу, и семья пребывала в сокрушающей бедности. Неструев работал в магазине рядом с домом, в котором жила Лера. И Лера стала приходить к нему как покупательница, которой он отпускал лучшие куски, иногда бесплатно, но зато она стала посещать бытовку при магазине и делить с ним любовь. Такой вот, по авторскому выражению, бартер. И это рецензировать? А там еще такие же мясные дела со студенткой Инной, с бывшей актрисой Эммой… В общем, тихий ужас на крыльях порнографии.
— Не слышу ответа, — поторопил Бирюков.
— Да пошел он на хутор, — сказал я. — Такие шизоидные поделки унижают человека, делают его мельче и гаже. Предлагай Кускову. Лично у меня только одно желание — плюнуть в морду так называемому автору.
— У меня тоже, — усмехнулся редактор. — Но мало ли какие у нас желания. Их нужно соизмерять с нашими возможностями. А возможности таковы, что вынуждены… В общем, зови Кускова.
Я вернулся в отдел и направил Кускова к редактору. Он пошел и тут же снова предстал перед моими глазами. По его довольной физиономии с ходу видно: согласен.
* * *Машина остановилась, раскрылась дверца, и я увидел прежних конвоиров — лейтенанта и сержанта. Это они забирали меня из ресторана.
— Выходи! — приказал сержант.
Я спрыгнул первым. Не оглядываясь и не качаясь, поднялся по каменным ступенькам крыльца и вошел в отделение милиции. Поздоровался с дежурным капитаном — крепким, лысым здоровяком, который стоял возле стола, сцепив пальцы рук на собственном затылке.
— Задержанные доставлены, товарищ капитан, — доложил лейтенант. — Волосатик — за нетрезвый вид и попытку подраться, а литературный сотрудник — за грабеж. Вот его паспорт и журналистское удостоверение, — положил он на стол капитана мои документы. — А также его наличные деньги и деньги, отнятые им у швейцара. И мобильный телефон.
— Того пока здесь посадите, — кивнул капитан на парня. — Этого, — показал на меня, — в клетку, за барьер.
Мне показалось, капитан что-то путает, я хотел присесть на стул, но меня цепко схватил за предплечье сержант и втолкнул в полутемную комнату за высоким деревянным барьером. Звякнул запор.
Парень опустился на скамейку. Посидел, повалился на бок и захрапел. Длинные жирные волосы упали ему на лицо и колыхались от пьяного дыхания.
— За ч-что меня сюда? — старательно выговаривая слова, чтобы казаться трезвым, спросил я. — У меня ма-мать дома.
— О матери нужно было думать раньше, — сказал капитан.
— Верните мобильник, мне надо ей срочно… Не имеете права лишать общения с ма-матерью.
— Сядь и молчи, — сказал сержант. — Иначе таким манером в другое место пойдешь.
Я сел на табурет и ощутил устоявшийся запах мочи: слева, под стульями, расползлась небольшая лужица.
«Нужно уговорить их, чтобы отпустили. Должны же они понять, что мама не спит, переживает. У них тоже есть матери. Жаль, денег нет, а то предложил бы откуп… Да, откуп или выкуп? Нет, в моем случае откуп, откупиться».
— Понимаете, я сказал маме, своей маме, что отлучусь на два часа. Или на три. И это было в семь вечера, а сейчас… Дайте позвонить хотя бы с вашего телефона.
— Прекрати хамить, — сказал сержант. — Товарищ капитан, может, мы его таким манером в отдельный номер?
— Пускай там, — сказал капитан. Он сидел за столом и что-то записывал в широкий журнал. В пепельнице догорала сигарета, и бледный столбик пепла норовил упасть на полированную крышку стола. — Поедет следователь к его маме, поговорит по душам. Ну и кого же вы ограбили?
— С моей матерью следователю нужно разговаривать при мне, — сказал я. — Десять лет я живу отдельно, она про меня многое не знает. А я про себя знаю то, чего не знает она.
— Следователь выяснит, — сказал капитан.
— Да, выяснит, и вы меня выпустите из вашей уборной.
— Несомненно, если прикажет, — подтвердил капитан.
— У вас пепел сейчас упадет, — сказал я, не понимая, зачем я это говорю.
— Спасибо, — сказал капитан и стряхнул пепел на стол. А затем приставил пепельницу к крышке стола и смахнул в нее пепел ладонью. При этом я не понял, зачем пепел сначала стряхивать на стол и только затем — в пепельницу. Наверное, чтобы не чувствовать на себе моего влияния. — Вы расслышали вопрос?
— Я никого не грабил, — сказал я. — Меня ограбили.
— Да? Как же такое случилось?
Я не хотел говорить, но в моем трезвеющем мозгу была надежда, что они все-таки махнут рукой на свои милицейские условности и скажут: «Черт с тобой, иди к своей маме». И решил рассказать:
— Мы с девушкой были в ресторане, так? Она заревновала, что я танцевал с другой, и ушла. Обиделась, наверное, не знаю. А когда и я собрался уходить, то увидел, что у лестницы, которая ведет в бар, стоит швейцар и считает деньги. Я попросил его разменять пятитысячную купюру. Он сказал: «Сейчас». Достал из кармана еще денег и стал считать. Посчитает, посчитает, посмотрит на меня и начинает пересчитывать. А я подумал, что он слишком долго считает, будто не собирается отдавать. И стукнуло в мою хмельную голову: «Он видит, что я пьян, и ждет, когда я свалюсь и усну или просто забуду про деньги». И взял со стола то, что он уже насчитал. А вы как поступили бы на моем месте, а? Разве иначе?
