Михаил Брыжинский - Обручи
— А то нет? — вопросом ответил Володька.
Пекшин отчего-то вздохнул и сказал раздумчиво и негромко, будто самому себе:
— Вольному — воля, только в городе ли рай?.. А у меня к тебе, Владимир, просьба одна есть. Не откажи.
— Валяйте! — великодушно разрешил он.
— Да для тебя, думаю, и не просьба даже будет, а так, просьбица… Понимаешь, запарка у нас. С посевной никак не управимся. Трактора годные стоят — хоть счас в борозду, да сажать на них некого. Совсем обезлюдели. А народ каждый день теребит: когда огороды пахать начнешь? Я-то их понимаю, а как с поля трактор на огороды снять, когда с зерновыми зашиваемся? Ведь на дворе — май кончается. Хоть один сыми — в тюрьму упекут. За срыв посевной. Да сам соображаешь.
— Понятно, — солидно согласился он и даже лоб наморщил, показывая свою озабоченность делами председателя.
— А коли понятно — выручай. Дай людям со своим картофелем управиться. Садись на любой трактор из тех, что в гараже стоят — вспаши огороды.
— Хм, — неопределенно хмыкнул Володька.
— Да успеешь в свой город, — нахмурился Пекшин, поняв его по-своему. — Не за себя прошу — за людей. Сделай им доброе дело.
Садиться на трактор в Володькины расчеты вовсе не входило, но он прекрасно понимал председателя: прав на все сто. И раньше с трактористами в колхозе перебивались кое-как, запаздывая каждый год и с весенним, и с озимым севом, а теперь, видно, и вовсе туго стало. Посевной агрегат, действительно, расформировать не дадут, пока последний клин не будет засеян. И для картофеля все сроки проходят. А усадьбы — дело тоже не последнее, он знает.
— Тебе долго, что ли, огороды-то? — еще больше нахмурился Пекшин. — За неделю разделаешь. Я же знаю, как можешь, когда захочешь. Помню, — подольстил он Володьке.
— Не надо, Петр Васильевич, — отмахнулся тот. — Не дите, чтоб по головке гладили… А насчет огородов — согласен. Только условие — начну с Пармаева.
— Ну конечно, — обрадовался председатель. — Никакого разговору…
Недели на огороды не понадобилось — управился за пять дней. Он набросился на работу, точно проголодавшийся на еду, и почувствовал, как соскучился по трактору. В машине, конечно, свой интерес, но и в тракторе есть свой. Закончив, пригнал дизель в гараж и, чуть сожалея, что работа вся выполнена, заглушил.
И вот тогда-то случилось так, отчего все его расчеты полетели вверх тормашками. В тот самый момент, когда в последний раз по-хозяйски обходил трактор, подкатил Пекшин.
— Молодец, Володя, — крепко пожал ему руку. — Спасибо за выручку.
— Да ну, что там, — небрежно отмахнулся он и просто так, ради пущей вежливости, поинтересовался. — А как у вас? Заканчиваете?
Председатель скривил лицо в горестной усмешке и обстановка с посевной прояснилась без слов.
— Вот, мотаемся с Татьяной, — кивнул он в сторону «уазика», — ругаемся, суетимся, да толку, коли людей нет.
Пока разговаривали подобным образом, из машины выскочила девушка, стройная, ладная. Подойдя поближе и поздоровавшись, с любопытством уставилась на тракториста. Володьку немного даже смутил этот ее бесцеремонный взгляд. Девушка была хорошенькая, ему глянулась, а еще понравилась своей смелостью. Надо сказать, он вообще не любил тихонь.
Взаимное разглядывание продолжалось с полминуты, не меньше, пока председатель не заговорил просительно:
— Володя, может, ты того… поработаешь еще чуток, а? Нам бы только с посевной управиться. Там полегче станет… Как ты на это?
— Хм! — произнес Володька и сбил кепку на лоб, а затем снова сдвинул на затылок и бормотнул: — Тут крепко надо подумать.
Девушка стрельнула своими бойкими глазищами и неожиданно тоже встряла в разговор:
— А что, Вовка, действительно — помоги.
— Здра-асьте! — снял он кепку и поклонился девушке. — Для чего, по-вашему, после службы месяц отдыха дается? Чтобы солдат, после ать-два, к гражданской жизни адаптировался, — блеснул перед девушкой мудреным словечком. И пояснил: — Освоился чтобы, значит. А вы его из огня да в полымя хотите. Может, я еще не адаптировался, — опять с наслаждением ввернул он это слово.
— Так-то оно так, — озабоченно произнес председатель. — Адаптация, конечно, необходима, да ведь хлеб нужнее. А время не терпит.
— Да ладно выламываться, Вовка. Тебя по-человечески просят. Помоги… А еще солдат! — с укоризной бросила девушка. — Не думала, что из армии такими капризулями приходят.
— Хо! Это еще что за командир? — изумился он напористости девушки и задетый ее последними словами.
— Агроном наш новый, — тотчас же пояснил председатель. —Хотя какое там! Второй год уже у нас воюет. Это для тебя она новое лицо, — и, прищурившись, предложил: — Познакомьтесь. Таня. Таня Суркина. А это, Таня, наш бывший механизатор Владимир Каштазов. До армии рекорды бил, — опять польстил ему председатель.
— Жаль, что бывший, — каким-то особым тоном произнесла девушка, и эти слова, а вернее, тон, каким были сказаны, решили все.
И пошли-полетели денечки… На посевной Володька упирался, как вол, да и потом не сачковал. Когда не было работы для гусеничного трактора, пересаживался на «Беларусь» или Т-150, благо техники в колхозе было навалом и выбирай из свободной что по душе. Возил, косил, трамбовал, пахал. А зимой Володька женился. Стоит ли говорить, что женой его стала та самая Таня Суркина, из-за которой, собственно, и остался в селе.
И вот теперь везет ее в больницу, где должен появиться его сын. Их сын. И довезет, несмотря ни на что. Ни ночь, ни пурга, ни бездорожье ему не помеха.
Володя снова глянул на жену и увидел, что лицо ее исказила гримаса боли. Сердце дернулось.
— Больно? — спросил участливо.
— Терпимо, — ответила Таня. — Только холодно очень. Окончательно замерзла.
Она говорила слабым голосом, из-за рева двигателя почти не расслышал, но по шевелящимся губам догадался, что сказала именно так. Нисколько не колеблясь, снял с себя ватник и укутал им жену, заботливо подоткнув полы под нее, чтобы сберечь тепло, шедшее от нее же самой — другой возможности согреться в кабине не было. И хотя сам скоро продрог основательно, оставшись в одной рубашке, ни за что бы не согласился принять ватник обратно, даже если бы сама попыталась вернуть его. Снять ватник с Тани — значит, снять и с сына. Позволить себе такое он никак не мог.
«Бога в душу!.. — по-черному ругнулся про себя Володька. — Мало было печали — черти метель накачали, — рука потянулась к ручке газа, но тут же отвел ее обратно. — Прибавь ходу — дорогу потеряешь. Одно к одному. И впрямь, что ли, закон подлости существует?.. Может, успеем все-таки?»
С этой минуты он чаще поглядывал на жену. И от того, что видел на ее лице, зависело его состояние. Если боль прорывалась наружу — стоном ли, гримасой, весь холодел, когда же притихала, спокойней становилось и ему. И только одно пребывало неизменным: по-прежнему «держал дорогу». Ни слышать, ни видеть ничего не мог, не было никаких ориентиров, мог только чуять одному ему известным образом, что находится под гусеницами. Вот он и «вчуивался», ни на секунду не позволяя ослабнуть напряжению, владевшему им. Все чувства его спрессовались и превратились в один тончайший прибор, позволявший не сбиться с пути.
Управляясь с колхозными делами, Володька не забывал и про свое хозяйство, хотя и небольшое, но тоже требовавшее мужского догляда. Мало-помалу перечинил, поправил, отремонтировал все, что пришло в ветхость, пока служил в армии. Это только кажется, что два года — срок небольшой и ничего не может за это время измениться, на самом же деле дом и хозяйство требуют постоянного ухода. Что-то рассыхается, что-то гниет, ломается, рушится. Все время требуется что-то обновить, перебить, подрубить, перебрать. У сельского жителя инструмент не ржавеет. Сноровки Володьке не занимать, помаленьку перечинил все, что требовалось. Оставалась кровля. Дом крыт шифером давно уже, лет тридцать, пожалуй, прошло — он, конечно, не помнит, но знает от матери, что крыли отец, когда еще жив был, с дедом Романом. От времени и проросшего на нем мха шифер стал буровато-зеленым, потрескался. Мать, всякий раз, когда заходил разговор про новую кровлю, неизменно вспоминала, как прошлой осенью уставляла весь дом тазами, ведрами, чугунами — всем, что годилось для воды, ибо прохудившаяся крыша стала вовсе плохой защитой от непогоды. Володя, конечно, и сам понимал, что кровлю пора менять, и не раз обращался к председателю. Когда подошел впервые, Пекшин сразу же согласился выделить сотню листов и только попросил немного обождать, пообещав, что скоро начнут возить шифер для фермы, и с первой же машины получит свое.
Он тогда понадеялся и работал себе спокойно. А когда довелось проезжать мимо второй фермы, приметил с неприятным удивлением, что на ней белеет новенький шифер. Разыскал председателя и напомнил.
