Момо Капор - Рассказы
— Так.
— Как — так?
— Так, просто…
— Ну ладно, а что тебе так смешно?
— Мне все смешно… — говорит Саша и смеется, пускай про себя, но все равно — смеется!
Что мне делать? Дети парикмахеров всегда подстрижены, сапожников — обуты, у детей дантистов зубы запломбированы, у футболистов даже дочки пинают мяч, французские дети — французы! Что остается детям юмористов, кроме как хихикать? Что им еще могут дать родители?
— Слушай, ты, — говорю я Саше, — не смейся!
— Не буду, — говорит он, но и дальше смеется.
— Смотри, сынок, — советую я Саше, — каждый раз, как тебе смешно, представь себе что-нибудь грустное, и сразу перестанешь смеяться!
— А что грустное?
— Ну, например, представь, что у тебя папа юморист!
— Представил, — говорит Саша.
— И?
— Мне все равно смешно! — говорит ребенок и просто покатывается со смеху.
— Ты должен с ним работать, — сказала Сашина мама. — Ты совершенно запустил ребенка…
И я начал работать.
Я читал ему вслух газеты, водил по улицам, полным хмурых лиц, включал телевизор… Объяснял ему, где он живет. Что его ждет в жизни. Объяснял, как устроен мир и что люди делают друг другу.
— У малыша есть прогресс, — сказала на следующем родительском собрании учительница, — он меньше смеется. Но мы еще не совсем довольны! Продолжайте с ним работать! Прогресс налицо…
Мы считали мои доходы, читали сообщения о наводнениях, извещения о смертях, наносили скучные воскресные визиты родственникам. Фотографировались в автомате и потом рассматривали свои снимки — и наконец учительница была довольна.
— Да, — сказала она, — еще случается, что он засмеется, но в целом это как будто бы совсем другой ребенок! Он уже далеко не такой ребячливый. Мы его не узнаем! Он стал гордостью школы. Такой серьезный и дисциплинированный. Видите, чего можно добиться, если только немного поработать с ребенком…
— Ну давай, посмейся чуть-чуть! — смешу я Сашу. — Сегодня воскресенье, выходной, можешь смеяться, сколько хочешь! Сегодня можно…
— Не могу… — говорит он печально.
— Почему не можешь?
— Так, просто…
Перевод Анны РостокинойРадиосвязь
Жил да был один радиолюбитель, и была у него на мансарде радиостанция, и каждую ночь он разговаривал с другими радиолюбителями. Его жене это надоело, и решила она пойти в театр. Он-то её никуда не водил. Но что? Она забыла ключ от двери. Вернулась в одиннадцать часов и звонит, а он — ничего! Нацепил наушники и болтает с кем-то. Какое-то время жена звонила, звонила, звонила, стучала в дверь кулаками, а потом вспомнила, что в соседнем доме живет ещё один радиолюбитель со станцией, знакомый её домашнего сумасшедшего. Пришла она к нему и попросила передать по радио сообщение мужу, что не может попасть домой, так как у нее нет ключа. Тот попробовал, но не смог установить связь. Какое-то металлическое строение между ними не пропускало радиосигнал. «Щас всё будет, сразу», — утешил он женщину и начал слать свои позывные в эфир: YU 1 ANO, YU 1 ANO… Отозвался какой-то чех из Будеёвиц. «В чём проблема?» — «Прошу, скажи YU 16 ANO, что его жена стоит перед дверью и не может попасть внутрь потому, что у неё нет ключа». Чех OK-CRC-BOX 69 попытался, но не смог. Однако, он объяснил всю ситуацию какому-то французу из Лиона с позывным F-REF QSL-SERVICE-PO DOX 70, а тот поймал сигнал исландских рыбаков, которые сообщили про ключ американской подводной лодке, а её радиотелеграфист передал это сообщение токийскому радиолюбителю JA-JARL-PO-BOS 377, который переправил его в Сидней, и через Новую Зеландию, Бангкок и Сингапур пришло оно заново в Европу, где сигнал поймал один грек, который нашёл приятеля в Болгарии, а тот установил связь с мужем той несчастной и сказал ему так: «Что ты, блин, не откроешь жене дверь, на улице ждёт, без ключа!» Этот тогда снял наушники и открыл дверь:
— А, это ты… — сказал он жене и вернулся продолжить свои ночные разговоры.
Кофе, чай или сок
Она шагает по небу длинными ногами победительницы стометровок. Как же ей завидуют ровесницы, привязанные к готовке и кухне в городах, над которыми она пролетает!
Всё заворожено смотрят на неё, пока она исполняет пантомиму с маской.
— При разгерметизации салона из отверстия над вашими креслами выпадет кислородная маска. В этом случае перестаньте курить и поднесите маску к лицу…
После того как мужчины освободились от первого страха, вырвавшись из домашних оков, они глотают обжигающими взглядами отблеск её икр, которые плавно удаляются в сторону кабины пилотов. Когда мужчины были детьми, то хотели летать. Теперь же они счастливы, когда ползут по чему-нибудь надежному. Тяжёлая это работа, говорят одни другим, кивая головой.
— Кофе, чай или сок?
— Кофе. Без сахара, пожалуйста!
«Не хотите ли без воды? Кофе без сахара, без кофе и без чашки?» — думает она, но говорит с улыбкой:
— Конечно, сейчас будет!
Она часто встречает известные лица знаменитых пассажиров, которые ждут, чтобы их узнали. Она с первого взгляда определяет знатоков виски — вечных обитателей аэропортов и магазинов duty-free; она видит детей, убаюканных высотой; ошарашенных бизнесменов, скрывающих страх перед полётом чтением газет и записок; различает тех, кто боится таможенной пошлины, и тех, других, которые пристально ее осматривают, ища на лице след возможной паники.
Она шагает над облаками с картин Рене Магритта и читает в глазах пассажиров скуку, тупость, желание прикоснуться к ней.
— Что вы делаете сегодня вечером?
— Сплю.
— С кем?
— Не с вами, это уж точно! Кофе, чай или сок?
О чём она думает, когда гуляет высоко над замёрзшей землёй? О городах, в которых она побывала, но которых при этом никогда не видела? О вечно одном и том же отеле для экипажа самолёта? Об автобусе на рассвете, который везёт ей по неизвестным спящим кварталам? О жадности, которая липкими пальцами сгребает парфюмерию и блоки сигарет? О ком-то своём на земле?
— Кофе, чай или сок?
— Какая погода за бортом?
— Переменная облачность.
— Когда мы прилетим?
— Вовремя. Кофе, чай или сок?
Она шагает по небу среди людей, охваченных дремотой, и собирает шуршащие картонные стаканчики.
— Уважаемые пассажиры, через несколько минут мы начнём снижение. Просим вас не покидать свои места и оставить ремни пристегнутыми до полной остановки двигателей. Спасибо.
Она находит свободное кресло рядом с окном, со вздохом пристёгивается, и смотрит на крыши ещё одного города, который её не радует.
— Выход через переднюю дверь…
— Что с тобой сегодня? — спрашивает её старший проводник.
— Да ничего — говорит. — Развожусь.
Благословенное время скуки
Раскаленная улица.
Мертвые, ссохшиеся тельца мух лежат в августовской пыли выцветших витрин, Бель Ами и Пуфко убивают время. Над ними вялый тент кафе «Парк» — перед ними теплое пиво, получившее награду на последней выставке в Брюсселе.
Затянутый в темный костюм, похожий на тень, улицу переходит старик.
— И куда это он собрался? — спрашивает вслух Бель Ами.
— Какое мне дело! — говорит сквозь зубы Пуфко.
— Как думаешь, куда он идет?
— Заткнись!
Бель Ами с усилием разворачивает тело в плетеном кресле. Старик пересекает сноп света и зноя, исчезнув на секунду в блеске витрин.
— Ищет что-то в карманах…
— Как тебе не лень в такую жару?
— А с чего бы мне было лень?
Очертания старика снова складываются воедино, выплыв из света, и он останавливается на участке, где до недавних пор стоял дом, а теперь лишь бетонная пыль со следами шин грузовика. Его черный костюм покрыт пылинками толченого кирпича.
— Откуда вдруг столько птиц? — спрашивает Пуфко. — А ведь еще не осень!
Старик превращается в памятник с улыбкой, отлитой из бронзы. У Бель Ами неожиданно пробуждается интерес, потому что он замечает, что из глубины Главной улицы приближается облако птичьих крыльев.
— Кажется…
Пуфко хватается за голову:
— Господи, сколько птиц! Облако все больше и больше.
— Кажется, они прилетают из-за него… — бормочет перепуганный Бель Ами.
— То есть как?
— Думаю, дело в его доме!
Все больше птиц прилетает по улице, разделенной тенью на острие ножа и оставленный им разрез. Можно почувствовать ветер на лице и сухой, шумный трепет их крыльев. Подобно косяку рыб, подобно теням, оставляемым этим косяком на песчаном дне, маленькие серые пятна прилетают, неся с собой волну запахов старого рынка; запах сухого сена, запах подгоревших блюд, называемых бамия, называемых шиш-чевап, называемых соган-долма, называемых паче[8]… Птицы толкают перед собой эти запахи крыльями по опустевшей улице, толкают их совсем низко вдоль блестящих рельсов, тонущих в растопленном гудроне, через гранитные плитки трамвайных путей. Эти птицы.
