Лев Кузьмин - Осенью, при солнышке
Обзор книги Лев Кузьмин - Осенью, при солнышке
Лев Кузьмин
ОСЕНЬЮ, ПРИ СОЛНЫШКЕ
Осенним солнечным днём Таня и Дашутка играли дома.
С работы, с колхозной фермы прибежала мать.
На этот раз она не кинулась, как всегда, на кухню, не зашумела: «Ой, девочки, давайте обед собирать скорей! Вот-вот отец с поля придёт, да и мне обратно надо!» — а встала у порога и, прижав высоко к себе свёрнутый кульком фартук, сказала:
— Угадайте, что принесла? — По голосу матери было ясно, что принесла она что-то приятное.
Таня, которая была чуть постарше и чуть пошустрей, ответила сразу:
— Куклу! Наверное, шла с работы мимо магазина и купила куклу.
А маленькая Дашутка сперва подумала, а потом счастливо засмеялась:
— Телёночка!
Тогда мать засмеялась сама:
— Эх вы! Не угадали… Кукол у вас и так уйма, телят в эту пору не бывает, а выпросила я сейчас на ферме у нашей сторожихи Пелагеюшки вот кого…
Она осторожно присела, раскрыла фартук, и оттуда, не сильно цепляясь коготками, выкатился преудивительный котёнок.
Лохматый, ярко-ярко-жёлтый, с розовым оттенком, а всего чудесней у котёнка глаза. Большие, пронзительно-зелёные и при этом немножко сердитые.
Но вот гость опомнился, глаза подобрели, и котёнок мягко проскакал по золотым от солнца половикам в темноту под стол. Он мигом нашёл там пустую катушку и очень деловито покатил её через всю избу к печке, от печки назад к столу, от стола опять к печке.
— Вот каким сразу стал хозяином! Вот какой молодец! — снова засмеялась мать.
А девочки так и запрыгали:
— Молодец! Молодец! Только как его зовут?
— Придумывайте… — развела руками мать и побежала теперь на кухню собирать обед.
Имя котёнку придумывали всем семейством.
Даже когда примчался на мотоцикле с поля отец, и когда он, наспех ополоснув руки, сел к столу, придвинул к себе полную тарелку и так принялся работать ложкой, будто ему не на комбайн свой возвращаться надо, а на пожар лететь, — даже и тогда за столом речь шла всё о том же котёнке.
— Давайте котёнка по масти назовём — Палешок. Палевый, значит, — сказала мать, подливая отцу ещё поварёшку щей, придвигая тарелки и к девочкам, чтобы ели, не забывали. — Палешок имя красивое, ласковое…
— Красивое, да всё равно какое-то не очень понятное, — возразила Таня. — Назовём лучше Мурлыкин. Вон он на солнышке, на подоконнике угрелся, калачиком свернулся и, совсем как издали папкин мотоцикл, намурлыкивает.
— Мурлыкин — не имя! Мурлыкин — фамилия, — заспорила Дашутка, хотя сама ничего лучшего пока ещё не придумала.
А отец сидел рядом с Дашуткой, молчал, но всех слушал. Отец под этот спор доедал свои щи, подчистил огромную порцию масленой каши, поднялся, снял со стены, с гвоздика кожаную кепку и только тогда уж сказал:
— Да назовите Васькой и — шабаш! В деревне у всех коты — Васьки, пусть и наш будет Васькой. Подумаешь, делов-то… Ну, а я помчался опять.
И он выскочил за дверь, за гулкие сени, завёл на улице свой мотоцикл и сначала с треском, а потом и действительно со всё удаляющимся мурлыканьем хорошо отлаженного мотора умчался опять куда-то в поля.
Но и Васькой назвать котёнка девочки не согласились.
Не согласилась и мать. Собираясь после обеда снова на ферму, она сказала, что колхозные коровы и те имеют каждая свою собственную кличку — то Бурёнка, то Ромашка, а то даже и Звёздочка, так зачем же в этом обделять деревенских котят, когда они тоже все разные, все неодинаковые.
— Особенно наш, этакий красавец! Нет, вы, девочки, подумайте тут без меня ещё…
И девочки остались дома с котёнком, и стали думать ещё.
Но так как были маленькие, то думали не долго.
Они просто стали с котёнком играть и манили его к себе: «Кис-кис!»
На этот зов котёнок, конечно, оборачивался, но куда охотнее стал скакать за Таней и за Дашуткой, когда они привязали к нитке бумажку и принялись бегать взапуски.
Шум, весёлый топоток они подняли в избе такой, что вскоре все трое упыхались. А как упыхались, то влезли на табуретки и распахнули всё ещё не заделанное на зиму окно.
Мать сердилась, когда узнавала, что окно без неё открывали, но девочки обе половинки всё равно распахнули, навалились на подоконник, пристроился тут и котёнок.
Он уселся на самом краю, на самом солнышке, а Дашутка опять стала баловаться с ним. Она, как будто хитрая мышка, стала поскрёбывать по крашеному подоконнику пальцем, а котёнок стал слушать, на Дашуткин палец смотреть.
Смотрел, смотрел, да вдруг и цапнул. И Дашутка ойкнула, рассердилась, шлёпнула котёнка ладошкой:
— Вот тебе, вот! Не цапайся!
А он и ладошку хотел цапнуть.
Тогда Дашутка хлопнула его сильней, совсем уж по-правдашнему.
И тут котёнок разом встопорщился, сердито шикнул на девочек, с окошка сиганул в бурые лопухи и там исчез.
— Ты что наделала-то! — закричала Таня, а Дашутка заплакала:
— Я нечаянно, я не нарочно!
Суетясь и толкаясь, они кинулись к вешалке, кое-как, наспех, напялили пальтишки, всунули босые ноги в резиновые сапоги, выскочили на крыльцо, на холодный сквозняк.
Ветер сразу принялся трепать распахнутые одёжки, но Таня и Дашутка, низко пригибаясь и держа платки за длинные концы, всё равно побежали вокруг избы и за углом, за калиткой сада, попали в солнечный затишек.
Ветер пошумливал там лишь в больших, почти голых теперь черёмухах и рябинах. Он крутил вихорьками палую листву, и ничего, кроме этого шуршания, вокруг было не слышно. Раз или два где-то тенькнула синица, а потом опять стало тихо.
— Кис-кис… — позвала плачущим голосом Дашутка.
— Мурлыкин, Мурлыкин! Палешок, Палешок! Васька, Васька! — принялась выкликать Таня, но котёнок то ли не слышал, то ли по-прежнему обижался — отзыва не было никакого.
А тут ещё Дашутка добавила:
— Да-а, как же! Станет он тебе откликаться на эти имена. Он ведь знает, что эти имена все пока ненастоящие…
И девочки поссорились. Поссорившись, заплакали. А поплакав, помирились, стали котёнка опять искать.
Обшарили все лопухи под окном; излазили вдоль и поперёк сырые, до сей поры свежо и резко пахнущие кусты смородины — вылезли оттуда с грязными коленками, все в липучей паутине, в мусоре, а котёнка и там не услышали, не нашли.
Девочки весь сад исходили, все закоулки осмотрели, принимались плакать ещё не раз.
Порою под их крики «Кис-кис!» ветровой вихорь опять просыпался, подымал упавшие на траву ярко-жёлтые листья, катил их комом через пустые картофельные борозды, швырял через такие же опустевшие грядки капустника, и тогда девочкам казалось, что это и скачет их палевый котёнок. Они кидались вдогонку, но тут же останавливались.
И вот когда в саду осталась не осмотренной одна лишь старая, чёрная банька, Дашутка вздохнула, почти шёпотом сказала:
— Ничего не поделаешь, придётся заглянуть в баньку.
— Придётся, — ещё тише, ещё осторожнее согласилась Таня.
Осторожность была не пустой. В баньке жил бородатый мокрый мужичок по прозванию Плюх.
Плюха Дашутка придумала сама нынешним летом.
И Таня отлично знала, что Плюх придуман, но тоже его боялась.
Тем более что летом-то, в самую знойную пору, если совсем рядом с банькой затаиться да как следует прислушаться, то в ней и правда что-то поплюхивало и пошлёпывало.
Отец смеялся:
— Трусихи! Это половицы там совсем изотлели… Вот через дыры, когда баня давно не топлена, в неё и забираются от жары, от солнышка огородные лягушки. Осенью после уборбчной полы перестелю.
Но девочки всё равно считали, что в баньке хозяйничает Плюх.
Он, встав на цыпочки, начерпывает ковшиком из печного котла воды в цинковое корыто и пускает по корыту кораблики. Устраивает он кораблики из мокрых листьев, которые сощипывает с банных веников. Рубашка на нём уплёскана, бородёнка Плюха мокрым мокра, — она тоже как банный веник, но только маленький. Когда кто мешает Плюху — например те же лягушки, — то он сердится, трясёт бородёнкой, недовольно стучит босыми пятками по шатким влажным половицам, и в баньке раздаётся: «Плюх, плюх, плюх…»
Прячась за толстый косяк, девочки в баньку всё-таки заглянули. Двери в ней — наружная и та что ведёт из предбанника в мыльню, — обе нараспашку. Отец решил перед ремонтом баньку проветрить, и теперь там сухо, светло.
Там лишь звенит, полусонно тычется в крохотное оконце долгоногий осенний комар, а под оконцем на выскобленной добела скамье сидит себе посиживает, разглядывает комара беглый котёнок.
— Вот он! — обрадовалась Дашутка, но кинуться в баньку не решилась и теперь.
Она лишь поманила издали:
— Кисик, кисик, иди сюда, миленький кисик…
А «кисик» у себя там, на скамейке, даже не пошевелился, даже и ухом не повёл.
Тогда Дашутка стала шёпотом уговаривать старшую Таню:
