Ли Су - Сказание о новых кисэн
Когда она, резко выпрямившись, встала, обвязав пояс юбки веревкой, собралась повернуться, перед ней возникла толстушка, нагло загородив ей дорогу. Как человек, который впервые собрался начать переговоры о первом почине, она, нервно теребя руками фартук, серьезным голосом спросила:
— А нельзя ли мне приготовить хобакчжон?[8]
«Черт возьми, амбиции этой толстушки простираются выше неба, — подумала Табакне, неожиданно для себя, спокойно восприняв ее слова. — Не справляясь даже с работой сиды — простой помощницы, она уже хочет работать средней кухаркой!» Как ни странно, она не разозлилась, как обычно, а молча продолжала перебирать продукты для приготовления гарнира к рису.
— Для еды кибана очень важен вкус, но не менее важен вид. Ты справишься? — строго спросила она толстушку после некоторой паузы.
В свое время она получила не очень почетное прозвище «Табакне»[9] из-за того, что часто ругала других, но надо признать, что она не всякого ругала. Но даже бранясь, она следовала определенным принципам: ругала только тех, кто подавал хоть малейшую надежду, что может стать лучше. Уже долгое время она не возлагала никаких надежд на толстушку. И правда, приготовление даже таких простых на вид блюд, как хобакчжон или дальгальцим[10], было намного труднее, чем это казалось на первый взгляд: не всякий мог правильно их приготовить. «Если посмотреть, как готовится дальгальцим, то после того как поднимется горячий пар, надо отодвинуть на одну треть крышку кастрюли, сделать огонь чуть слабее, и через пять минут вытащить яйцо. Только если строго выдерживаешь такую последовательность и время, поверхность яйца получается гладкой и мягкой, и только тогда можно получить настоящий дальгальцим. Но в девяти из десяти случаев, неправильно контролируя огонь, на стол подают нечто жесткое, с бугристой поверхностью, с пупырышками, дырочками насквозь и при этом еще смеют настаивать, что это — дальгальцим».
— Хобакчжон — это что, сложное блюдо? — все так же серьезно спросила толстушка, но по тому, как она покусывала губы, нервно теребила край фартука и не знала куда девать руки, было видно, что очень сильно волнуется и, вероятно, боится, что ей не дадут такой возможности. — И вообще, — решительно сказала она, — нет такого правила, по которому я все время должна работать в качестве сиды.
— Хорошо, — сдалась Табакне, видя ее упорство и не желая с ней больше спорить, — попробуй.
Получившая шанс толстушка радостно принялась за работу. Она обмочила нарезанные и обсыпанные пшеничной мукой кабачки в воде с разведенными яйцами. Затем на хорошо прогретую сковороду положила нарезанные кабачки и не забыла даже в качестве украшения уложить наверху листья хризантемы и нарезанный красный перец. Надо сказать, что до этого момента у нее все шло хорошо: она, улыбаясь, жарила кабачки, но тут ее лицо внезапно исказилось.
— Твое рвение к работе весьма похвально, но во всех делах нужны руки мастера, — сказала Табакне, наблюдавшая за ней и, опустив руки, которые она держала сцепленными за спиной, подошла поближе и спросила: — Ты хоть понимаешь, что ты сделала неправильно?
— Я… Я не понимаю, ведь я… делала все точно так же, как делала тетушка Кимчхондэк, — растерянно сказала толстушка, явно не понимая, почему у нее не получилось.
Она была по-детски расстроена, и, казалось, еще немного, и она заревет.
— Ну, если так, — спокойно сказала Табакне, — то скажи мне, пожалуйста, почему в том, что ты сделала, лишь наполовину сняты корочки из муки? Почему даже украшение на блюде выложено не так красиво, как у Кимчхондэк?
— Вот и я говорю, — все так же растерянно, недоуменно хлопая глазами, ответила толстушка. — Я ведь вроде все сделала так же, как она.
— Если вывернуть наизнанку толстую корочку, то она обязательно снимается. Самое важное в блюдах — его цвет, посмотри, как красив желтовато-зеленый цвет кабачка! — чуть повысив голос, с едва заметным раздражением, сказала Табакне. — О чем ты думала, когда вместо того чтобы сохранить этот красивый цвет, насыпала столько муки, а? Для чего тебе даны глаза? Скажи, нижнее белье у кисэн толстое или тонкое? — спросила она, видя ее долгое молчание, — скажи что-нибудь, если у тебя есть язык!
— Тонкое, — буркнула толстушка.
— Верно, — смягчив немного голос, сказала Табакне. — Хобакчжон — как нижнее белье кисэн-красоток. Нужно, чтобы внутренний красивый цвет кабачка был ясно виден сквозь мучную корочку, поэтому ее надо обсыпать мукой так, чтобы она едва касалась ее поверхности. Кроме того, почему ты положила так много украшений? Когда на нарезанный длинными дольками красный перец сверху кладешь один тонкий лист хризантемы, словно ставишь на него точку, слегка втыкая его на поверхность кабачка, то это можно назвать украшением, ты поняла?
Еще до того, как она закончила говорить, толстушка с шумом плюхнулась на скамейку у водопроводного крана и, что-то бормоча про себя, со злостью начала чистить ножом морковку Если внимательно посмотреть на нее, то она не чистила морковку, а ковыряла ее как попало. Табакне, глядя на нее, махнув рукой, мол, безнадежно, с грустью подумала: «Бесполезно — снова читала сутры коровьим ушам!» Толстушка же, не в силах наброситься на нее со словами: «Почему вы только ругаетесь?!» — всю свою обиду и гнев обрушила на невинную морковь.
— Лучше почищу эту «тупую штуку», — ворчала про себя она, правда было непонятно, на кого злится: на себя, потому что не смогла приготовить такое простое блюдо, или на Табакне, которая отругала ее.
Кимчхондэк, беззвучно улыбаясь, оглянулась на Табакне, цокающую языком, и покачала головой. Это означало: «Если бы это была Кимчхондэк, то она бы уже все поняла и запомнила». Хотя, честно говоря, прожив почти 80 лет, она не видела еще девицы с такими большими ягодицами, у которой были бы столь сильные и ловкие руки, как у толстушки. «Ну, раз она поняла, где ее место, — подумала Табакне, — теперь не будет завидовать средней кухарке и не будет постоянно рваться заменить ее».
Почувствовав облегчение от этой мысли, она, оставив кухню на Кимчхондэк, вышла во двор. Не успела она ступить на вновь проложенную узкую дорожку, ведущую к отдельному домику, как в нос ей ударил резкий запах лагерстремии. Внутри клумбы, обсаженной со всех сторон вечнозелеными низкорослыми кустарниками бересклета, полностью распустились летние цветы. За то время, пока она не видела их, на верхних веточках одного кустарника мимозы, слегка изогнувшись, расцвели светло-розовые цветы, словно светло-розовое обернуто в зеленое. Треугольные глаза ее постоянно слипались. Ей вдруг показалось, что весь мир погружен в неясный туман, а ее тело, источавшее запах чеснока и зеленого лука, слегка колышется и вот-вот растает, опьянев от аромата цветов.
3— Так, протрите пол воском свечи до такого блеска, — гремел над деревянным полом оглушительный голос Табакне, — чтобы гости могли ослепнуть и поскользнуться на нем, ясно?! До блеска я сказала, поняли?
Когда голос человека стареет вместе с ним, это естественно, но, как ни странно, ее голос совершенно не думал стареть. Несмотря на то, что помощница Юнхине, выполнявшая разные поручения в Буёнгаке, и уборщица Ёнсонне, привлеченная на полдня, работали не покладая рук, конца работы не было видно. Натиравшая пол Юнхине уже ушла далеко вперед, а Ёнсонне, которая терла пол сухой тряпкой и шла вслед за ней, шагая на коленях, осталась позади. Судя по тому, как ее толстые ягодицы нервно подергивались, двигаясь вверх-вниз, было видно ее недовольство.
— Не легче ли было бы, — недовольно ворчала она про себя, — просто покрыть лаком?
Можно было не сомневаться, что ее тихое брюзжание дошло до впалых ушей Табакне, но, странное дело, та только раз мельком неодобрительно взглянула в сторону ягодиц Ёнсонне и отвернулась, словно всем своим видом говорила: «Сколько бы ты ни ворчала — бесполезно».
Вытащив сигарету из кармана женских брюк момпе[11], она зажала ее в губах, опустила усталые веки и прищурилась. Она пристально разглядывала пол, столбы и место под карнизом, словно хотела продырявить их взглядом. Наконец ее глаза, вечно красные от жара в кухне, посмотрели на пол, на который ей хотелось лечь и, вытянувшись, выспаться на нем от души. Каждый раз, когда ей бывало тяжело в жизни, она, словно жалуясь этому полу, ложилась на него; от него поднимался прохладный воздух и, лаская кожу, вызывал легкое покалывание в желудке, улучшал пищеварение, снижал давление на красные глаза.
«Где еще можно найти такой пол? — пронеслось в голове. — Если лежа на нем повернуть голову, то он становится темноватым, и кажется, что прямо сейчас в нос ударит пряный запах сухой травы. Не похож ли он этим на травяную могилу?»
