Музей суицида - Дорфман Ариэль

Орта замолчал, устремив взгляд в сгущающуюся темноту Дарема. Светильник на веранде включился автоматически, залив нас бледной патиной нездорового света, делая его еще более похожим на призрака на фоне умирающего пылающего неба.

– Впечатляющая история, – сказал я. – По правде говоря, вроде как неправдоподобная.

– Я так и подумал. И сказал Дэвису: «И вы мне это говорите, потому что?..» – «Потому что, – сказал Джеффри Дэвис, – я не могу снимать вашу свадьбу. Я беру клиентов только в том случае, когда мой талант предвидения будущего может принести радость, гармонию, мир. Таково мое искупление. Все те снимки трупов и боли – ни один из них не предотвратил ни единого убийства, ни единой катастрофы. Лучше исправлять мир постепенно, делать так, чтобы пары выдерживали первые восемь трудных лет брака, одна невеста плюс один жених плюс один счастливый ребенок где-то впереди, кто знает, чего сможет достичь этот счастливый ребенок, как моя работа превратит его в волну, которая достигнет других, что-то изменит. Счастье так же заразительно, как и боль, – сказал мне Джеффри Дэвис. – Теперь я играю во всемогущество на полях любви, а не во Вьетнаме, не в джунглях Колумбии, не на улицах Детройта». – «А мы не прошли отбор, мы с Тамарой, – сказал я, – вы не можете взять нас в качестве еще одного проекта, еще одного проекта всемогущего художника?» И он сказал: «Не могу. Не буду вам врать. Позвольте дать вам совет». Хоть он и понимал, что я ему не последую. «По крайней мере, бесплатный, – сказал он, возвращая мне чек на десять тысяч долларов. – Тамара, – сказал он, – чудесная женщина, я понимаю, почему вы в нее влюбились, я и сам влюбился бы в такую, если бы мне так повезло. Но она слишком травмирована, и вы слишком травмированы, чтобы помочь ей выправиться. Вам кажется, что вы сможете – вероятно, именно это вас влечет, – что вы сможете спасти ее вместо матери, которую спасти не смогли. Вот только у вас не получится. Вы Тамаре не подходите. Вы только ускорите ее недуг». Я спросил: «Вы хотите сказать, что мы разведемся?» А он ответил: «Гораздо хуже, в какой-то момент она настолько отчается, что… но я не стану больше ничего говорить. Только это: ваш брак не исцелит эту женщину, ей нужен кто-то другой. Само ваше вмешательство в ее жизнь ухудшит ее состояние». – «А если вы ошибаетесь?» – спросил я. Я опасался, что он имел в виду самоубийство, но не потребовал разъяснений: боялся, что он подтвердит мои страхи. Помню, как у меня дрожали руки. Мне хотелось его ударить, вот что я испытывал – я, который никогда не прибегал к насилию! «Надеюсь, что я ошибаюсь, – сказал он. – Но вот ответьте мне. Вы слышали про Одиссея, про Энея: как они спускались в подземный мир и, испив чашу человеческой крови, могли увидеть будущее, которое известно мертвецам, но которое запретно для живущих? Ну вот: поэтому я и могу видеть будущее. Я пил эту кровь так долго, что получил способность предсказывать, что будет. Но эта способность, это сознание теперь требуют, чтобы я перестал быть соучастником. Я не могу делать снимки якобы радостного события, если при этом знаю о маячащей впереди трагедии. Я не могу быть виновником или сообщником, не могу больше, не могу! – сказал Джеффри Дэвис. – Мой договор с будущим и кровью мертвецов прошлого требует, чтобы я приносил счастье – или хотя бы довольство. Жаль, что не могу сказать вам иного: я вижу всю глубину добродетелей – ваших и ее, – но точно так же, как я не мог отрицать то, что тот мальчик встретит ожидающую его пулю, так и сейчас не могу отрицать того, что я предвижу и чего не хотел бы предвидеть».

– Конечно, я женился на Тамаре. И, конечно, предсказание Джеффри Дэвиса относительно серьезности ее травмы оказалось верным… на самом деле она была еще более серьезной. Она, как и я, выжила во Второй мировой войне, хоть и была на четыре года моложе меня, но за ее выживанием не последовал такой период безмятежности, какой был у меня в Амстердаме, у нее не было стабильности. Сходство между нами было поразительным: ее мать нацисты убили в Бабьем Яре, ее отец был воинствующим коммунистом и героически сражался с захватчиками. Однако у него возник конфликт с партией, и его казнили при одной из послевоенных сталинских чисток, а Тамара несколько лет провела в ГУЛАГе с бабушкой и дедом и вырвалась оттуда только благодаря дяде в Соединенных Штатах, который устроил им визу. Это не заставило ее отвернуться от социальных перемен: я познакомился с ней на митинге против ядерного оружия в Нью-Йорке. Она поразительно напомнила мне мою мать, так что, возможно, оно было эдиповым, то притяжение, и мне хотелось спасти ее, потому что я не смог спасти свою мать. Я был влюблен, игнорировал все признаки ее неуравновешенности, переходов от приступа ярости к полной безмятежности, туда и обратно, без каких-либо причин и закономерностей. Я думал, что прогоню ее недуг своей любовью, относился к ней как к одному из химических соединений: правильное сочетание приведет к нужным результатам, словно человеческое существо, и в особенности женщину, можно свести к набору атомов или частиц. Мы решили пожениться вскоре после знакомства – и мне не надо вам говорить, как мой отец на это отреагировал. Жениться на дочери человека, которого его обожаемый Сталин заклеймил как предателя… Короче, он не стал знакомиться с Тамарой, не приехал на свадьбу, отговорившись тем, что ноги его не будет на империалистической земле Соединенных Штатов. Возможно, он решил, что моя женитьба – это мой бунт против него… Но я о том, что я игнорировал совет Джеффри. И через два года после нашей женитьбы Тамара утопилась. 26 августа 1970 года.

– Неудивительно, – сказал я, – что вы захотели…

– А вот и нет. Знаете, кто покончил с собой спустя десять лет? Джефф Дэвис. Дело замяли, в некрологе «Таймс» говорилось о взрыве в Бейруте, но Пилар разнюхала правду: он влюбился в одну из невест, которую фотографировал, стал манипулировать клиентами с помощью дурных советов, чтобы брак распался. А когда это случилось, он выплатил гарантию, сумел войти в жизнь разведенной жены и сбежал с ней. Она как-то про это узнала, бросила его… и, видимо, пришло раскаяние: трудно и дальше помогать парам находить счастье, оказавшись настолько преступно ненадежным. Так что он вернулся в Ливан, где раньше обитал, на этот раз без камеры, – вернулся и был убит. Попал под взрыв, под пулю, под перекрестный огонь: он искал смерти, и она его нашла. Он хорошо умел давать советы другим, но не увидел, что ждет его самого.

– Это прозвучало почти так, как будто он чем-то заслужил такой конец. Вы не простили того, что он сказал вам правду?

Орта покачал головой:

– Нет, нисколько. На самом деле я желаю ему всех благ. Я надеюсь, что он умер не напрасно – пытался помешать застрелить ребенка на какой-то ливанской дороге, может, на пути в Дамаск. Намеренно бросился в опасность не для того, чтобы снять идеально сбалансированное фото, а чтобы спасти чью-то жизнь. Возможно, это было неизбежно. У него была назначена встреча с тем ужасающим миром, от которого он пытался убежать.

– Так что порой знания будущего мало, – предположил я. – Он не предвидел собственной беды.

– Но предвидел мою, – задумчиво проговорил Орта, отмахнувшись от комара, нацелившегося на его щеку. – И я решил, что, если когда-нибудь снова получу возможность узнать о чем-то ужасном – о чем-то вероятном и ужасном, что принесет нам будущее, я прислушаюсь к этому предсказанию, постараюсь предотвратить такую трагедию, какую пережил я сам. Никаких сожалений на этот раз, как вы считаете?

– Я считаю, – отозвался я, – что вы слишком суровы к себе. Человеку свойственно не обращать внимания на пугающие предсказания, которые мы бессильны предотвратить. Может, ваша жена покончила бы с собой даже раньше, если бы вы на ней не женились.

– Позвольте задать вам один вопрос, – горячо отреагировал Орта. – Если бы вам встретился кто-то, кто намерен покончить с собой совершенно точно, – вы бы игнорировали признаки этого? Но погодите: а может, уже? Вы встречали такого человека? Были в подобной ситуации?