Елена Лобачева - Хроники Птеродактиля
За стеклом вагона стало стремительно светлеть, поезд въехал на станцию, остановился, и Любовь Ивановна медленно поковыляла к эскалатору.
— Нина, милая, все пройдет. Ты только скажи, когда ты проглотила горошину? Что-что?! С ума сошла — проглотить всё разом! — Люба в растерянности продолжала вытирать пот на лбу Нины, лихорадочно вспоминая, можно ли дозвониться до Варвары или все-таки придется съездить.
В одном она была уверена: Татьяну от своих «секретов» Варвара уберегает и по сей день. «Ничего, — решила Люба, — спрошу у Татьяны только про телефон. А начнет допытываться, для чего да почему, прикинусь глухой, переспрашивать замучается», — Люба улыбнулась, вспомнив любимый прием с глуховатостью, который еще при Николае выручал… И палец призрака снова погрозил откуда-то сбоку. Или ей показалось?
Наутро, проснувшись в квартире Виктора, Люба решила не будоражить ни брата, ни Нину. За ночь Нине стало легче: температура снизилась, вся она как-то успокоилась и заснула.
Люба согрела чайник, заварила некрепкий кофе, отрезала кусок сыра, достала хлеб, масло.
— У тебя как с холестерином-то? — Виктор вошел неслышно, и Люба от неожиданности вздрогнула. — Не жирно масло намазала? Да ты что, мне не жалко, я о тебе думаю.
Виктор присел рядом, положил в свой бокал лимон, четыре куска сахара и налил заварки.
— А у тебя с диабетом как? — ехидно хмыкнула Люба и принялась за бутерброд. — Нине твоей врачи не помогут. Вот Варвара знает, что это за хворь, придется ехать. Может, вместе?
К вечеру у Нины начали слезиться глаза, а на подушке войлочным комком остались лежать вдруг начавшие выпадать волосы. Однако чувствовала себя она лучше, вспомнила о замоченном накануне белье, выстирала почти шутя то, что обычно стиралось целый день и, не давая себе передохнуть, принялась за уборку квартиры.
Она знала, что Виктор и Люба отправились навестить Варвару. Путь в Валентиновку легкий, адрес Татьяна, наверно, напомнила пусть прогуляются. «И все-таки, что с волосами? Почему глаза так слезятся? — Нина чувствовала себя нашкодившим ребенком. — Догадалась Люба, ну и ладно. Сознаваться ни в чем не собираюсь, к врачам больше не обращусь: посмотрю, что будет дальше. Уж если сразу не умерла — значит, жить буду долго, в здоровье и силе. А волосы-то — новые отрастут, да и глаза, может, просохнут».
— Не для Нины твоей, а для тебя смастерила я эти горошины! — Варвара редко гневалась, но сейчас, что называется, вышла из себя. — Мало мне своих грехов, так теперь за твои расплачиваться. А Виктору, Виктору-то зачем знать об этом? Я от родной дочери весь свой век умалчивала, и — на тебе: всему свету теперь растрезвонилось.
Виктор сидел на кухоньке, обхватив голову руками, жмурился от каждого громкого возгласа и в который раз жалел, что отправился в эту поездку. Нельзя помочь Нине — это он понял, как только Люба рассказала об истории с горошинами. Придется жить как получится, приспосабливаясь к новым причудам, связанным с непонятными и, как теперь осознал Виктор, богопротивными деяниями Варвары. Все, что могла объяснить эта старуха: если сразу не умерла его Нина, покоптит еще небо, а может, и многих переживет. Но… бесследно такое не проходит, поэтому лучше будет, если обо всех изменениях с Ниной ей, Варваре, будет доложено.
На том и порешили.
Домой вернулись за полночь. Нина спала. Виктор потрогал лоб, поправил одеяло и решил, что худшее позади. Люба, заметив клочья волос на подушке, насторожилась, но виду не подала. Стараясь не шуметь, приготовила постель себе и брату и, аккуратно сложив одежду, с удовольствием залезла под одеяло. Любе нравилось ночевать у брата. Нравилось легкое тепло перины и пухового одеяла. Нравились завтраки за одним столом.
Нравилось быть не одной.
Прошел месяц. Нина заметила, что на месте выпавших волос стали отрастать новые, какие-то тонкие и мягкие. Как у ребенка. Изменился вкус к еде: мясо уже не вызывало прежнего аппетита, влекло к сладким фруктам и все время хотелось мороженого. Фильмы с любовными сценами стали вызывать у Нины брезгливость и отвращение, куда приятнее передачи о животных и путешествиях… Виктор подумал-подумал и купил второй телевизор.
Варвара наведалась дважды. Каждый раз заглядывала Нине в зрачки, трогала кожу, перебирала волосы и вздыхала.
— Повезло вам, милые мои: Бог уберег и от тюрьмы, и от сумы, и от казни смертной. Не гневите его, примите это испытание с покорностью и терпением. Глядишь, испытание и повернется к вам другим боком. Милостью или даром каким. А глазки-то твои, Нина, поди забыли о начавшейся глаукоме? Вот тебе и первая милость. Принимай эту милость и радуйся.
Вадим Иванович подошел к зеркалу, улыбнулся и положил в рот вторую горошину. Месяц прошел в приятной суете, помолвка помогла освоиться с новыми родственниками, а юная Вероника самозабвенно готовилась к жизненным переменам, начало которым должна положить предстоящая на днях свадьба.
О Лиле Вадим Иванович старался не вспоминать.
— Я хочу ребенка, — Вероника лежала, уткнувшись носом в плечо Вадима. — У нас должен получиться классный карапуз.
Вадим Иванович блаженно перебирал пряди волос Вероники. Посмотрев на часы, вздрогнул и бросился одеваться:
— С тобой часы превращаются в минуты, карапузом займемся вечером. Пока!
«Вечером так вечером», — подумала Вероника и, потянувшись, закрыла глаза, убаюкиваясь приятными мыслями о начале неведомой жизни, где будет создано все самое лучшее для ее бесконечного счастья.
— Скрытое унижение пережить трудно, но можно. Публичное унижение — непереносимо, — Борис разглядывал аспиранта. «Какой-то он испуганный», — пронеслось в голове. — Я прав, молодой человек? Конечно, я прав. Поэтому мой вам совет: никому не позволяйте себя унижать. А вы позволили. Вчера. И публично. Что значит — это не унижение, что значит — никто не заметил? Я заметил.
Аспирант тихо встал и, бросив на ходу:
— Мне пора, извините, — направился к двери.
Борис не заметил, что аспирант ушел. Спустя час он забыл и о том, что аспирант вообще приходил. Радуясь, что занятий в институте к концу семестра поубавилось, Борис все чаще оставался дома. Дома рецензировал статьи, дома принимал аспирантов, знакомых, коллег. Однако в последнее время он с удивлением стал замечать, что многих из них как будто видит впервые.
«А я женат или нет? Ну хоть женщина у меня есть?» — этот вопрос начал занимать Бориса недавно. Вспомнил: есть. Зовут Карина. Почему не навещает? Потому, что я уже не болею. Навещают больных. Так принято. Успокоившись этим логическим выводом, Борис открыл записную книжку и набрал номер Карины.
— Почему меня не навещаешь? — голос Бориса приобрел трескучесть, и Карина не сразу догадалась, кто звонит.
В хлопотах, связанных с женитьбой сына, беременностью новоиспеченной снохи и присутствием Федора, Карина просто забыла о существовании Бориса. Легкое чувство вины кольнуло и тут же отступило: кто я ему? Однако Борис, шмыгнув носом, затянул жалостливую историю о несправедливой судьбе, болезненных напастях и всеобщем предательстве, которое царит сейчас в мире.
— А царить, — продолжал Борис, — должно сострадание и милосердие.
Карина, сидя на кухне, попыталась настроить себя на сострадание и милосердие. Поняв, что не получается, решила хотя бы изобразить сострадание и милосердие: открыла холодильник, достала свежую нарезку семги, лимон, несколько яблок, остальное решила докупить по дороге. «Вперед» — скомандовала себе и двинулась навстречу сама не зная чему.
Дверь в квартиру Бориса была незаперта.
Чувство тревоги появилось внезапно. Карина повернула голову прежде чем мягкая ткань шарфа быстрой петлей откуда-то сверху упала на шею и начала затягивать горло. Руки Карины сумели отвоевать небольшое пространство, в которое нырнул подбородок, и она смогла вздохнуть. За спиной щелкнул замок. Борис, скривившись в воспаленной улыбке, загородил дверной проем. Карина метнулась к окну: высоковато.
Вдруг все успокоилось, и усталое безразличие заставило сесть напротив друг друга Карину и Бориса. Борис поигрывал ключами от запертой двери.
— Поговорим? — Карина вопросительно посмотрела и почему-то улыбнулась.
Эта улыбка вызвала у Бориса сначала удивление, потом что-то похожее на доверие. Впалые щеки покрылись румянцем, мутные глаза посветлели, и Карина поняла, что приступ угас.
— Но сначала пообедаем. Я вкусненькое принесла, тебе понравится, да и я не откажусь. Карина почувствовала легкость, оттого что может свободно пройти на кухню и хоть на какое-то время остаться там одной. Поставив сковородку на плиту, Карина лихорадочно думала, как вернуться в комнату и вытащить из сумки мобильный? Ответ пришел сам собой, когда Борис, почувствовав запах жареного антрекота, вошел в кухню и Карина, со словами «совсем забыла, там у меня…», вернулась в комнату, выудила из сумки мобильный и стала судорожно набирать эсэмэску стараясь не напутать в адресе и сообщить об угрожающей ситуации, в которую она вляпалась.
