Елена Лобачева - Хроники Птеродактиля
Володя шел по усыпанной желтым листом аллее, нес тяжелую сумку и тяжелые мысли. Ему тридцать пять, и сегодня он в третий раз стал отцом.
«Назову-ка дочь Еленой», — Володя замученно улыбнулся и ускорил шаг.
Жениться пришлось из-за непредвиденных обстоятельств. В одну точку сошлись и угроза армии, и внезапная смерть матери, и запущенная беременность, а главное — безграничная настырность медсестры Татьяны, которая, как Володе подсказывало его внутреннее чувство, могла и вытащить его, если понадобится, из любого дерьма, и затолкать его туда же, если подвернется случай. Попросту — Володя боялся Татьяны.
Однако первобытная грубость жены в иные минуты вызывала такой восторг, который открывал границы, снимал запреты и перемещал в совсем другие ипостаси. Эти ипостаси легко совмещались с обильной едой, обильным питьем, лежанием и… чтением на ночь. Вид мужа с книгой в руках вызывал у Татьяны благоговейный трепет. Как-то Володя в окружении родственников жены процитировал латинское изречение. Возникла минутная тишина, родственники замерли, жена распушилась гусыней. Володя цепко ухватился за этот случайный эпизод как главный и верный шаг всей будущей семейной жизни. С тех пор он главенствовал, глубокомысленно изрекая как итоговый вердикт любую несусветную чушь, лишь бы она, эта чушь, не мешала благополучию его собственной жизни и сопутствовала множеству не всегда безобидных затей. Если какая-то из затей получалась, Володя снова и снова так и эдак возвращался к своей удаче, подчеркивая значимость и своей смекалки, и своей прозорливости. Но весьма нередкие провалы его начинаний как-то удобно укладывались в просчеты родственников, знакомых да и самой Татьяны, в конце концов…
Рождение детей Володя принимал как осознанную необходимость, как вечное желание утвердиться своими генами среди серого сообщества окружающих особей. Даже имена детям подбирались по-семейному: сына-первенца, естественно, назвали Владимиром, дочь, — пусть потешится жена, заслужила, — Татьяной. И вот третий ребенок — снова дочь.
Перед глазами всплыла овечья обреченность немного подзабытого облика Елены. Как она сейчас? Где? С кем? Володя испугался самой мысли просто заехать в ту квартиру, где жила Елена, — выгонят, с лестницы спустят, а про Ленку все равно ничего не расскажут… Мерзкая семейка!.. Володя сплюнул на собственный ботинок и остановился.
Спустя неделю младшую дочь назвали Еленой, и счастливая семья, завершив подготовку необходимых документов, стала радостно дожидаться переезда в просторную квартиру нового дома. Трое детей все-таки…
У каждого в жизни случается нечто, о чем не хочется вспоминать.
Володя гладил по голове свою Аленушку и в который раз просил сам не зная кого: «Переведи на меня ее боль, ну пожалуйста, пожалей ребенка…»
Скарлатина не прошла бесследно, дала осложнение на ноги. Перед каждым изменением погоды ночами Леночку, как древнюю старуху, мучили боли. Володя не хотел отпускать дочку в тот злополучный поход. Да уж очень просилась, с обещаниями и заверениями: и скоро вернемся, и взрослых много, и медсестра с нами. Уступили и отпустили. А приступ боли — тут как тут: скрутил и испортил настроение всему классу. «Не пойду больше в эту школу! — Леночка, рыдая, рассказывала, как обзывали ее в походе одноклассники, с каким раздражением возилась с ней медсестра. — Ненавижу, всех ненавижу и жить не хочу!»
«Ненавижу и жить не хочу» — эти слова всплывали вновь и вновь в назойливых воспоминаниях Володи, уводя его в то памятное лето, когда его ноги в последний раз переступили порог Ленкиного дома.
— Куда мчишься? — окликнул Володя, медленно поднимаясь со скамейки и морщась от падавшего на лицо солнца. Больше часа провел он у Ленкиного дома, даже нога затекла. Ему нужны были деньги. И не когда-нибудь, а сегодня. Сегодня вечером. Володька знал, что у Ленки нельзя просить денег. У нее вообще ничего нельзя просить, потому что она не умела отказывать. И если не могла помочь, то переживала долго и мучительно.
— Ты не могла бы одолжить денег? — Володя опустил глаза. — Только у родителей не проси, — Володя схватил Лену за локоть и потянул в подъезд.
— Стой, парень, я первый! — сумрачный подъезд дыхнул перегаром, и чья-то шершавая ладонь оттащила ничего не понимающего Володьку от Ленкиного локтя. Открылись двери лифта и в то же мгновение две тени обступили Елену, потерявшую от страха разум и волю.
— Заходи, — первая тень манерно указала рукой в сторону лифта.
— Помоги, — шепотом взмолилась Лена, — хоть позови кого-нибудь.
Вторая тень повернулась к Володьке:
— Кыш отсюда!
Двери закрылись. Равнодушный лифт в полной тишине увозил Елену. От него. Навсегда.
Как отголосок того дня ему три раза снился сон. Один и тот же. В том сне Лена поворачивалась к нему спиной, тихо произносила: «Ненавижу и жить не хочу», — и медленно уходила, заставляя просыпаться в середине ночи. Пробуждение после третьего сна вытащило Володю на улицу, где он стоял и курил, досадуя на расшалившиеся нервы. Тишина ночи усиливала шорохи, среди которых явственно прозвучал металлический лязг и деловитый шепот. Автомобильные воришки — решил Володя и строго окликнул:
— Мужики, я вам не мешаю?
— Мешаешь, еще как мешаешь!
Удар был не сильный, но точный. Очнулся Володя в больничной палате. Маленькая медсестра суетливо поправляла койку:
— Небольшое сотрясение, повезло, скоро выпишут.
— Как зовут-то?
— Таня. Ты лежи, лежи, хоть и легко отделался, да голова есть голова, поберечь надо.
Медсестра усердно заботилась, расспрашивала о родных, о знакомых и вскоре уверилась, что кроме нее ухаживать за больным некому. Володя не стал ее разубеждать.
Выписываясь из больницы, Володя снисходительно позволил навещать себя, потом оставаться у себя на ночь, потом перевезти вещи, все больше убеждаясь, что умение вкусно кормить — главное достоинство женщины, а готовность восхищаться его, Володиными качествами может сделать эту женщину близкой и полезной. И когда известие о беременности удивительным образом совпало с призывом к исполнению армейского долга, Володя выбрал семью и детей. Ну чем не служение Родине?
«Почему Таня так быстро стареет?» — Володя рассматривал разбухшие вены на ногах жены: жужжание пылесоса мешало думать. Спать не хотелось, газета перечитана, а новую книгу обещали принести только завтра. «Она когда-нибудь отдыхает? Кому нужна ее бесконечная чистота, бесконечная стирка, бесконечная беготня на работу, бесконечная готовка… Хотя насчет готовки я, пожалуй, не прав».
И тут же донеслось сочное потрескивание котлет. «С чесночком, — удовлетворенно отметил Володя и направился к кухне. — Не пригорели бы, а то с этим пылесосом и без котлет останешься». Вздохнув, Володя снял крышку, перевернул котлеты и присел за кухонный столик, приготовившись к терпеливому ожиданию ужина.
Таня, вспомнив про котлеты, влетела в кухню, сняла крышку и благодарно улыбнулась мужу. «Он похож на толстого кота, которого все любят, что бы тот ни натворил…» Прикрыла дверь, взяла тряпку, мельком взглянула на часы: «Успею до ужина, все равно без детей не сядем…»
Лестничный пролет Таня взялась мыть месяц назад. Деньги небольшие, но все-таки деньги. Сначала стеснялась соседей. Однако через неделю и к ней привыкли, и она освоилась.
— Леночка, дочка, а я здесь заработалась и не заметила, как ты прошмыгнула… что разнюнилась-то? Папа дома, накрывай на стол, я сейчас. Что, что? Как это «голова на столе лежит и храпит»? Таня, почувствовав неладное, бросилась в квартиру…
— Лен, а Лен, это правда, что твой отец от обжорства умер? — мальчишка ел мороженое и ухмылялся.
— Гаденыш, на тебе! — Лена с яростью бросилась на обидчика, выбила мороженое и для верности растоптала его ногой.
— Чего наделала? — твоей же матери мыть теперь, — мальчишка всхлипнул и вышел из подъезда.
Лена успокоилась, заметив, что от злости у нее перестали болеть ноги. Последние дни слились в одни непроходящие слезы: плакали дома, плакали приходившие посочувствовать соседи, а больше всех плакала мама. Лена не плакала. Она пыталась выдрать из головы навязчивую картину: голова отца лежит на столе, руки свесились, а изо рта исходит какой-то нехороший храп. Этот храп стал преследовать: он мерещился на улице, в троллейбусе… «Если я буду выходить замуж, — думала Лена, — то спрошу сначала, храпит или не храпит этот будущий муж».
— Дела наши идут за нами, — забыв про латынь, изрек Владимир. — Что удивительно: не о детях и не о жене мытарства терзают, Елена твоя — вот предмет искупления, верно?
В который раз пытался Владимир получить подсказку, уж и не помню. Да только, не у того он совета просит: хоть и жаль его, да помогать не хочется, — пусть сам докумекает, а я подожду. Да присмотрю за кое-кем.
