Эрик Орсенна - Долгое безумие
Четверг или пятница, утро
В кабинете Элизабет, куда она добралась после бессонной ночи, раздается звонок.
— Обнимаю тебя, — говорит Габриель.
Едва различимое дыхание на том конце провода означает, что жизнь не кончена.
— Я тебя тоже.
Был и второй тип окончательного разрыва, проповедником, последователем и исполнителем которого являлся Габриель.
Неведомая муха могла его укусить даже в момент наивысшего блаженства, и он внезапно уходил. Потому как ему всегда приходилось делить Элизабет с ее золотым правилом: Разводиться нельзя.
Он так и не прекратил своей битвы за нее.
Если уж говорить все, и самое интимное тоже, Элизабет было несладко. Габриель плохо знал женщин, а уж «законниц» и подавно. Его стратегия заключалась в мощной атаке. Он по-детски верил, что никакой внутренний закон не устоит перед мощной атакой, и потому предлагал ей свои невероятную выносливость, изобретательность и мощь в интимные минуты.
Как все это вынес его организм? Бог свидетель, еще немного — и он бы сломался.
Но всегда ли Элизабет была довольна? Как хорошо воспитанный человек, она благодарила. Тогда эталон мужской силы подходил к окну и, подобно горилле из чащоб Бурунди, бил себя в грудь, возвещая на весь мир о своей окончательной победе над ее внутренним законом.
Уверенный в том, что цель достигнута, он произносил:
— Дорогая, вот увидишь, у нас будет самая распрекрасная совместная жизнь.
Осчастливленная подруга собиралась с последними силами, чтобы пробормотать перед тем, как кануть в сон (или пойти в душ):
— Габриель… прошу тебя… не начинай сызнова.
Либо:
— Габриель, так ты все еще не понял? Либо:
— Габриель, ты и вправду хочешь все испортить? И так до бесконечности.
Внутренний закон появлялся на свет божий, выходя из глубин, где прятался во времена любовных безумств, и лукаво обращался к Габриелю: «Мой бедный друг».
Казалось, можно было ожидать от садовника большей мудрости. Ведь садовники избегают заранее проигранных баталий, к примеру, не сажают деревья в августе или ми-лоцвет в известковую почву. Этому их учит профессия.
Как же в таком случае объяснить глупое упрямство Габриеля, его отчаянную битву с численно превосходящим противником? Ответ прост: любовью.
А что такое любовь?
Это такая область жизни, где опыт бесполезен. Более того: ощущение новизны составляет часть головокружения. У кого при каждом свидании не возникает впечатления, что это рассвет первого дня творения, тот не любит.
Можно было подумать, что со временем многочисленные окончательные разрывы прекратились или по меньшей мере приглушилось отчаяние, сопровождающее каждый из них.
Ничего подобного.
Каждое прощальное письмо писалось искренне и торжественно. И за каждым таким письмом следовал настоящий ад: дрожащие руки, лед в сердце, остановившееся время, бессонница, мрак в разгар дня.
Как описать состояние Габриеля, когда от одной общей знакомой он узнал о новом назначении Элизабет в Вашингтон, где она могла полностью раскрыть свое донкихотство и отстоять место Франции в мировом торговом процессе?
После возвращения из Англии и произошедшей там безобразной сцены она не подала ни единого знака, не отвечала на его послания, в которых он просил прощения, на присылаемые ей полное собрание сочинений Баха, корзину орхидей, предложение провести вместе отпуск, приглашения в новые, только что открывшиеся рестораны, которые не могли ей не понравиться: русский и итальянский, где он ждал ее допоздна всякий раз, так что персоналу приходилось просить его покинуть помещение.
Тяжелая и мглистая тишина окутала город, похожая на весенний слежавшийся снег. Она поглощала все, даже звук шагов.
XL
Минуло пять лет. Он ждал. Отдыхая и бодрствуя, день и ночь, в будни и праздники.
Ждал даже тогда, когда занимался любимым делом. Ожидание ведь не лень, не праздность. Он никогда еще так не вкалывал. Агентство «Ля Кентини» процветало, переехав в трехэтажный особняк на улице Вьё-Версаль и жужжа, как улей (людям его профессии редко присуща громогласная манера говорить). Заказов становилось все больше, так что стало нелегко управляться со всем. Частные парки, общественные места отдыха, скверы, въезд в город, посадки вдоль линий скоростной железной дороги, обновление предместий… Словно во французах пробудилась глубокая потребность в общении с природой, до тех пор дремавшая. Да и не только у французов, а вообще у европейцев. Они нуждались в своих корнях, в убежище, предчувствуя великие потрясения, перевороты, смещение ценностных критериев, и были правы.
Его банкир, прежде скептически настроенный в отношении его дел, теперь восхищался: «Вот бы всем версальцам вашу энергию!»
Как ему было объяснить, что подобная сноровка — лишь результат ожидания?
Габриель всесторонне обдумывал линию поведения, и она была столь же логична, сколь и безумна: «Поскольку только время может вернуть мне Элизабет, поскольку любой сад, внешне неподвижный, совершает странствие во времени (каждый год из сезона в сезон умирает и вновь возрождается, совершая кругосветное путешествие по жизни), наверняка будет в моей судьбе такой сад, который вернет мне ее».
Чтобы сполна объяснить, если не оправдать лихорадку, снедавшую Габриеля в эти пять лет, нужно добавить, что соображения исторического порядка также сыграли свою роль. В битве за счастье есть своя изменчивая мода. В шестидесятые годы женщины особенно остро захотели быть любимыми. И он уступал их желаниям. Слышу твой насмешливый вопрос: какое же это ожидание?
Знай одно — каждый раз, уступая, я предупреждал: я жду.
Еще одна составная его стратегии — словарь:
1) называя, мы выделяем и тем самым сильнее наслаждаемся миром;
2) когда Элизабет вернется, я буду знать, как называть все, что она увидит;
3) ей останется лишь восхищаться: «Габриель на каждом шагу предлагает мне реальность во всем ее многообразии»;
4) нельзя уйти от такого великодушного человека;
5) так за работу!
В этой области Габриелю помог Марсель Лашиве, школьный учитель, приглашенный в университет на преподавательскую должность. У него с детства осталась привычка уходить в поля и прислушиваться ко всему, что происходит в природе, а также рыться в старинных альманахах. Он составлял словарь.
Раз в месяц они вместе обедали в «Звезде Тизи», где подавали лучший в Версале кускус.
— Ну, Марсель, выкладывайте, что у вас новенького.
— Пониматься. Говорится о зайцах, которые спариваются.
— Элизабет понравится. А что еще?
— Ловушка для угодников, иначе паутина.
— Представляю, как она обрадуется.
Каждая из встреч лингвистического характера шла проторенной дорожкой: за воодушевлением следовала меланхолия. Знания Марселя были бессильны перед ней. Хуже того: каждая находка неизбежно погружала Габриеля в состояние неизбывной тоски по Элизабет: почему, ну почему она не со мной в эти чудесные, неповторимые мгновения?
— Кёркать — подавать голос (о зайце или кулике).
— Ах, чудо! Сколько же она теряет!
— Клобучёчить сокола.
— Прелесть какая!
Он погружался в себя. Марсель продолжал свои магические заклинания: сутолока — толчея на воде, старушка — остатки большой воды, пучило — бездна, прытный — крутой, моргасйнница — морось.
Все это никак не влияло на окружающий мир, на погоду. В душе Габриеля навсегда поселилась зима. Ему открылось, что ожидание — ледяная страна, в которой он не один.
Поскольку несчастье делало его все более уязвимым, окружающие старались как-то занять его.
Простые трудяги, которым он по воскресеньям пособлял с их огородиками, не столько задавали ему вопросы, сколько старались накормить.
— Очень мило, что нам предоставили участки, однако… И речь заходила о политике. Участки участками, но надежда на лучшую жизнь продолжала жить в людях. Революция еще бродила в головах, как вирус или мелодия, от которой не отвязаться. У подножия форта Иври под звуки аккордеона люди ждали, когда же Союз левых раз и навсегда изменит жизнь.
Чайная церемония IV
XLI
Представляю, в какую краску вгоняет тебя чтение иных страниц, на которых речь идет о любовных свиданиях твоих бабушки и дедушки.
Ты волен перевернуть страницу. Знай только, что я рассказал всю правду. По правде говоря, г-жа Л., хозяйка кафе «Анжелина» (бывшего «Рюмпельмайер») тоже очень смущалась.
Однажды, пойдя навстречу пожеланиям двух сестер-англичанок, я был особенно точен в передаче подробностей своего последнего свидания с одной из моих клиенток, и хозяйка не выдержала.
— Простите, господа-дамы, но не могли бы вы переменить тему? На вас жалуются другие посетители.
— Кто жалуется? — приходя в бешенство, как всегда, когда кто-нибудь смел вставать поперек ее удовольствия, спросила Энн. — Вон та нелепая старушенция с фиолетовыми волосами? Или эта белобрысая лицемерка справа, увешанная двумя рядами жемчуга на кашемировом платье — униформе синего чулка?
