Наталья Арбузова - Можете звать меня Татьяной
Обзор книги Наталья Арбузова - Можете звать меня Татьяной
Можете звать меня Татьяной
Наталья Арбузова
Контакты
E-mail: [email protected]
Изменить прошлое
Ужель совсем нельзя испечь иного торта?
- Ужель нельзя испечь тебе иной судьбы?
Наталья Арбузова, «Мы все актеры»
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
К спинкам двух кроватей привязана бельевая веревка. На ней прогнутая потрепанная книга «Гуси-лебеди», в довольно крепком переплете. Таня качается на самодельных качелях. Недокормленное тельце еле прижимает книжку к веревке. Иной раз книжка и соскользнет. Комната узенькая, просвет между детскими кроватями невелик, но для качелей четырехлетнего ребенка в самый раз. В окне ничем не заслоненное небо – блеклый голубец. Туда и глядеть. Безобидное небо: бомбить Москву перестали. Качается белый свет вместе с качелями. За спиной, за маминой кроватью – стена со сложной мозаикой из пятен от раздавленных насосавшихся крови клопов. Можно различить сказочные фигуры. Выше висит пейзаж Похитонова «Морской отлив в Нормандии» - тоже блеклый голубец. Малиновая бархатная рама, щадимая клопами. В углу напротив образ святой Анны – ангела Таниной бабушки, ныне покойной, Тани не увидавшей. Опять блеклый голубец, малиновый бархатный оклад, и клопы не осмеливаются. Грязно, скудно, голодно, унизительно. Сотворенное человеческим талантом остается единственным прибежищем. Вот на Лермонтове Таня не качается. Чтит. Читает. Встряхивает головой, поет чисто и правильно: «По камешкам, по желтому песочку протекала быстрая речка. В быстрой речке гуляют две рыбки, две рыбки, две малые плотички. А слыхала ль ты рыбка, рыбка-сестрица, про вести наши про речные?» Танина сестрица Лена, года на полтора постарше, сейчас придет со двора. Кончится Танина воля. Таня спешит покачаться, отталкиваясь ногами в драных чулках от полированных подошвами половиц. Мать в комнате рядом листает книгу с золотым обрезом «Паж Наполеона». Мать не натаскана на борьбу с житейскими трудностями. Охота на бабочек, начавшись в семнадцатом, будет длиться и длиться.
Сестра Лена со двора – Таня во двор. Меркнет день на верхушках терпеливых тополей. Отец – заводской инженер – прошел домой, не заметив дочери. Становится холодно. Соседка вытирает у Тани соплю, бранит Танину мать резкими словами. Но теперь, по прошествии многих десятилетий, Татьяна может сказать с уверенностью: всё, что она вообще получила, получила от матери. С материных крылышек пыльца.
Двух лет – фьють – как не бывало. Таня уже бегает не спросясь через трамвайную линию на бульвар. Пленные немцы ставят бульвару тяжелую чугунную ограду – сколько металла в победившей стране! Горка выкопанной земли выросла возле акаций, усыпанных бедными желтыми цветочками. Таня становится на нее, смотри поверх стандартной грубо-ажурной решетки. На Таню, чуть приподнявшуюся, слетает явственное ощущение бесконечности жизни. При ней и остается. Окрыленная открытием, что жизнь нескончаема, Таня бежит уже не через улицу, а через площадь в сквер у бензоколонки. Там новое чудо: лиловые ирисы. У каждого сквера сторожиха: поливает и бдит. Сколько суровых женщин в отвоевавшейся стране. А сорвать хочется, черт его знает почему. Унести, присвоить и (Таня еще не знает) до времени сгубить. Поняв тщету желания, Таня спешит через площадь (машин-то нету) в ближний свой сквер у аптеки. Вдруг небо – усмиренное небо, повидавшее победный салют – становится устрашающе желтым. Люди прячутся в аптеку, и Таня – как все. Прижавшись носом к стеклу, видит в изумленье: деревья сквера поднялись в воздух, показав корни. Немного повисев таким манером, упали кто куда. Это уже разрушительная сила природы. Не перечь Ему - неведомо кому.
Таня натягивает резинки на ручку чугунного утюга – пытается сделать арфу. Ничего не получается. Но при советской власти принято нести искусство в массы. Репродукторы из чужих окон нежно возглашают: «Мои стада, не буду вам оградой – без пастыря бродить вы суждены». Таня едет в пионерлагерь от отцовского завода. Чистит зубы, стоя ногами в речке – хорошо, холодно. Перекинула полотенце через плечо, пошла из утра в летний день. Поет под баян худрука: «Уж вечер, облаков померкнули края».- «Ой, си!» - говорит худрук с радостным испугом.
В Москве теперь у Тани вроде сестры Валя Разгонова. Отец Вали – научный сотрудник музея Ленина. О Ленине в семье предпочитают не говорить. Валя уговорила Таню пойти в математический кружок при университете. Сама тут же перестала ходить, а Таня осталась. Стоит на галерее, уставилась в квадраты пола – там, внизу. Пропустила занятие кружка. Сколько времени прошло? может быть, целая вечность, а может, вода не успела вытечь из кувшина. Но математика-королева успела убедить Таню в своей исключительности. В любой науке ровно столько от науки, сколько в ней от математики. А в дальних своих разделах математика подобна Эйфелевой башне: стройна и бесполезна. Пока что.
У Таниного отца в картонном пенале диплом дармштадского политехнического института на немецком и в русском переводе. Herr Elias Winogradow aus Viatka прослушал курс профессоров таких-то и таких-то. Оценки (в двенадцатибальной системе): детали машин – весьма похвально и т.д. А Таня уже на мехмате МГУ. Постоянно в состоянии транса. Бесконечность – заваленная на бок восьмерка. За ней - трансфинитные числа. За далью даль. Преподаватель доказывает несчетность отрезка – Таня впадает в неописуемый восторг. Бесконечность вовне и вглубь. Стихи Таня пишет давно, но математика переплюнула поэзию. Живая, растущая. Когда у Льва Толстого («Детство и отрочество») брат Николенька поступил в университет, там изучали какие-то синусы. Математика – непрерывно конструируемый каркас для описания мира. Для объяснения, предсказания и предвиденья. И московская математическая школа достойна сугубого уваженья. Через тридцать лет профессор, читавший теорию информации, вспоминал: была на мехмате девочка, ни на кого не похожая – ни на до, ни на после учившихся. С большим чернильным пятном на малиновом шерстяном сарафане. Так это Таня и была. Таню приглашают в аспирантуру философского факультета. Чем заниматься? проблемами пространства и времени. Ну конечно. С охотою и удовольствием.
С любовью обстояло сложнее. Она встречает Таню криво-косо. Взрослую свою жизнь Таня начинает не с того конца. Еще в математическом кружке рядом с Танею сел его руководитель – молодой человек красивый, умный и самоуверенный. Положил руку ей на колено. На следующем занятии Таня села не с краю. Но на первом курсе он встретил Таню в пустом коридоре. Быстро оглядел, каково она переменилась, огладил по всем по этим изменениям. Таня молча разминулась с ним по левому борту и ушла. Потом, когда Таня уж получила рекомендацию в аспирантуру философского факультета, он подошел к ней в открытую. Положил руку ей на плечо. Сказал: «Я тебя выбрал. Ты станешь моей женой». И Таня подчинилась. Несмотря на всё прочитанное, у ней сложилась личная, невесть откуда взявшаяся концепция. Темным силам, бушующим в человеке, надо бросить кость. Так стае волков, преследующей сани, выбрасывают что попало. Дамский шарф – пусть разорвут. Таня выбросила волкам себя. И еще приговаривала: «Не нужно, чтобы муж приносил тебе тапочки. Стерплю мужа тирана, лишь бы дети получили сильные гены для предстоящей трудной жизни». Вот такие сложные мысли роились в Таниной голове. Поистине на философском факультете Тане самое место. Туда ей и дорога. Но замуж-то она вышла без любви. Стало быть, впереди тот еще взрыв. Вырвет ее с корнем, подержит- подержит в воздухе и швырнет. Костей не соберешь.
И вот ввели в семью чужую. Там Тане не обрадовались. Дочь беспечной матери, она за собой следить толком не умела. Успешная семья Проталиных занимала по Таниным меркам огромную квартиру в сером доме на Покровском бульваре. У семьи имелась дача, машина, домработница. Всё это Тане было в диковинку. Над домработницей за глаза посмеивались: она сыр ест как хлеб. Что же говорили про Таню в ее отсутствие? Уж про Таню было что сказать. Не приобретенье, отнюдь не приобретенье. Красивый Танин муж Вячеслав охотно принимает участие в перемыванье ейных косточек. Дескать, никогда не знаешь, когда лучше потерпеть – днем или ночью. Бульвар за окном застыл в ноябрьском скорбном молчанье, и ни одна собака не поднимет ногу на стандартную чугунную ограду, напоминающую Тане ее неласковый дом. А в новой семье разговорчивый отец-профессор, по специальности гидродинамик, всегда обращается к Тане с издевательской интонацией: «моя сладенькая». Что ж, слышит Таня из кухни, где моет посуду, если она ни в чем ином не хороша, стало быть, хороша в постели. Вячеслав хмыкает. Таню еле научили мыть тарелки с обеих сторон. Поначалу мыла только рабочую поверхность. У домработницы Нюры вечно что-нибудь болит с тех пор, как в семье появилась Таня. Мать Вячеслава преподает марксизм-ленинизм. Считает, что по окончании философского факультета Таня пойдет по ее стопам. Видно, к математике девчонка оказалась неспособна. Свекровь строга к Тане и сладенькой ее вовсе не считает. Только кот, огромный, по прозванью «батюшка кот» любит Таню. Не отходит, греет пушистыми боками худые Танины ноги. «Нет, вы посмотрите на ее ноги», - кипятится свекровь. У Тани вострый слух, всегда был. Прокручивает в простой мясорубке куриное мясо для котлет – велели – и глотает слезы. Вот наконец белая-белая зима ложится. Всё немножко посветлеет. Когда в квартире никого нет, Таня поет. Стучится старая седая соседка по площадке. «Что, мешаю?» - «Нет, очень хорошо. Я преподаю в Гнесинке». Таня благодарно кивает, но пригласить старушку зайти не решается.
