Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
Гай намочил носовой платок в стакане с водой и провел по лицу. Порез на лице защипало. Гай посмотрел на порез в зеркало. Появилась кровь в виде тонкой красной линии на подбородке. Гай встряхнулся, резко встал и пошел расплатиться.
Но раз его мысли занесло в ту сторону, им стало легче возвращаться туда. Бессонными ночами он разыгрывал убийство, и это успокаивало его, точно лекарство. Это было не убийство, а действо, с помощью которого он отделывался от Бруно, легкое движение ножа по удалению злокачественной опухоли. По ночам отец Бруно был не человеком, а предметом, как и сам Гай был тоже не человеком, а некоей силой. Воплотить план в жизнь, оставив „люгер“ в комнате и ускорив осуждение и смерть Бруно, было бы очищением.
Бруно прислал Гаю маленький бумажник из кожи аллигатора и золотыми уголками. Внутри были нанесены инициалы Гая — ГДХ. „Я подумал, что тебе это понравится, Гай, — говорилось на вложенной записке. — Пожалуйста, не усложняй вещи. Я очень люблю тебя. Как всегда твой Бруно“. Первым движение руки было выбросить бумажник в мусорный ящик на улице, но затем Гай сунул его в карман. Он не любил выбрасывать красивые вещи. Он найдет этому бумажнику другое применение.
Тем же утром Гай отказался участвовать в радиопрограмме, посвященной вопросам архитектуры и строительства. Он был не в состоянии работать и прекрасно сознавал это. А зачем он продолжает приходить в офис? Он с большим удовольствием проведет весь день подшофе, особенно ночь. Он смотрел на свои руки, безостановочно вращающие на столе сложенный циркуль. Кто-то ему когда-то сказал, что у него руки — как у монаха-капуцина. Тим О'Флагерти в Чикаго. Однажды. Когда они сидели и ели спагетти в квартире Тима на первом этаже, беседовали о Ле-Корбюзье и природном даре речи, присущем архитекторам и неизбежно сопутствующем их профессии, и о том, как они счастливы, что имеют возможность выражать себя по-своему. Но тогда всё это было возможно, даже несмотря на Мириам, высасывавшую из него соки, впереди была борьба, вселявшая в него силы, и в этой предстоящей борьбе он ощущал собственную правоту… Он крутил и крутил циркуль, пока до него не дошло, что шум может мешать Майерзу, и прекратил это занятие.
— Брось ты это, Гай, — дружелюбно произнес Майерз.
— Это вовсе не то, что можно взять и выбросить. Тут или сдаются, или нет, — ответил Гай с убийственным хладнокровием в голосе, а затем, не в силах остановить себя, добавил: — Мне не нужны советы, Майерз. Спасибо.
— Послушай, Гай…
Майерз встал — улыбающийся, высокий, худой, спокойный. Но он не успел дойти до угла стола. Гай сорвал с вешалки у дверей свое пальто.
— Извини, — сказал он. — Забудем об этом.
— Я знаю, в чем дело. Предсвадебная нервотрепка. Я тоже прошел через это. А как насчет спуститься вниз и выпить по маленькой?
Фамильярность Майерза зашла, по мнению Гая, за границы приличия, на что раньше он не обратил бы и внимания. Он уже не мог смотреть на спокойное, пустое лицо Майерза и слушать дальше его самоуверенные банальности.
— Нет, спасибо, — сказал Гай. — Правда, не хочется. — И тихо закрыл за собой дверь.
Двадцать третья глава
Гай еще раз всмотрелся в ту сторону улицы, где стоял дом, облицованный дорогим железистым песчаником. Глаза болели и слезились, борясь с темнотой. Он был совершенно уверен, что только что видел там Бруно — у железных ворот. Потом Гай развернулся и побежал вверх по ступенькам домой. На сегодняшний вечер он купил билеты на оперу Верди. С Энн они собирались встретиться у театра в половине девятого. Ему не хотелось видеть Энн сегодня вечером, не хотелось слышать ее ободряющих слов, не хотелось изводить себя притворством, будто ему лучше, чем на самом деле. Энн сильно беспокоила его бессонница. Не то чтобы она много говорила об этом, но и то немногое раздражало его. Вдобавок ко всему прочему, ему не хотелось слушать Верди. И что на него нашло, что он купил билеты на Верди? Ему хотелось сделать что-нибудь приятное для Энн, но и для Энн это был как минимум не самый лучший способ времяпрепровождения. И разве не был нездоровым сам по себе тот факт, что он купил билеты туда, куда ни ему ни ей не хотелось идти?
В холле миссис Маккосленд протянула ему телефонный номер, по которому ему следовало позвонить. Это был вроде бы телефон одной из тетушек Энн. У Гая появилась надежда на то, что Энн может быть занята сегодня вечером.
— Гай, я не вижу, как мне выпутаться из положения, — сказала Энн. Те два человека, с которыми я собираюсь встретиться по просьбе тети Джулии, придут поздно.
— Хорошо.
— И я не смогу увильнуть.
— Ничего, ничего.
— Мне так жаль. Кстати, ты знаешь о том, что не видел меня с субботы?
Гай прикусил губу. Неприязнь к ее заботливому отношению к нему, даже к ее чистому и нежному голосу, которым раньше он так восторгался, — всё это, казалось, свидетельствовало о том, что он ее больше не любит.
— А почему бы тебе не сводить миссис Маккосленд? По-моему, это выглядело бы очень мило.
— Не хочется, Энн.
— А писем больше не было, Гай?
— Нет.
Она уже в третий раз спрашивает его об этом!
— Гай, я люблю тебя. Ты не забывай об этом, ладно?
— Нет, Энн.
Он взбежал к себе, повесил пальто, принял душ, причесался — и дальше делать было нечего. И ему захотелось Энн, ужасно захотелось. Как это он мог подумать такую глупость, будто не хочет ее видеть? Он покопался в карманах в поисках записки миссис Маккосленд с телефонным номером, потом сбежал вниз и поискал на полу холла. Но ее не было — словно кто-то нарочно подобрал ее, чтобы доставить ему неприятное. Он вгляделся в матовое стекло входной двери. Бруно, подумал он, Бруно взял.
Фолкнеры, конечно, знают телефон ее тетушки. Он увидит ее и проведет вечер с ней, даже если ради этого придется терпеть компанию ее тети Джулии. Телефон в Лонг-Айленде звенел и звенел, но никто не подходил. Гай попытался вспомнить фамилию тети, но не смог.
Комната казалась наполненной осязаемым напряженным молчанием. Он оглядел низкие книжные полки, которые соорудил по периметру комнаты, несколько бра с вьющимся по стенам плющом, которые дала ему миссис Маккосленд, пустое плюшевое кресло с настольной лампой рядом с ним, на свои черно-белые наброски над кроватью, названные им "Воображаемый зоопарк", на драпировку, скрывавшую его крошечную кухню. Гай заставил себя подойти к драпировке и отдернуть ее: у него было чувство, будто кто-то поджидает его в комнате, хотя страха он от этого не ощущал. Потом Гай взял газету и стал читать.
Спустя короткое время он уже был в баре и пил вторую порцию мартини. Надо поспать, убеждал он себя, пусть для этого придется выпить в одиночестве, чего он терпеть не мог. Затем он прошел на Таймс-сквер, постригся, а по пути к дому купил молока и пару таблоидов. Написав и отправив письмо матери, он подумал, что надо будет выпить молока, почитать и лечь спать. Если на полу не будет записки с номером телефона Энн. Но, когда он вошел, ее не оказалось.
Около двух ночи Гай встал с постели и походил по комнате. Он был голоден, но есть ему не хотелось. Такой же ночью на прошлой неделе он встал, открыл банку сардин и съел их с ножа. Ночью просыпалась животная свобода, можно было побыть самим собой. Гай вытянул с полки альбом для рисования и стал быстро перелистывать его. Это был его первый нью-йоркский альбом, ему тогда исполнилось всего двадцать два года. Он тогда зарисовывал всё без разбору — здание компании "Крайслер", психиатрическую больницу "Пэйн Уитни", суда на Ист-ривер, рабочих с буровыми молотками, вгрызающихся в скалу. Здесь была серия рисунков зданий "Радио-сити" с заметками на пустых местах, на другой стороне — то же здание с поправками, которые он сделал бы, или совершенно новое здание, основанное на его концепции. Гай быстро захлопнул альбом — потому что альбом был хорош, а теперь Гай сомневался, смог ли бы он сделать так же. "Пальмира" была последним всплеском щедрой и счастливой энергии молодости. Ему хотелось разрыдаться, как не раз бывало с ним за годы после Мириам, но он себя сдерживал до боли в груди, ставшей такой знакомой ему боли. Он лег на кровать, чтобы легче было бороться с болью.
Проснулся Гай, почувствовав в темноте присутствие Бруно, хотя он ничего и не слышал. Он слегка вздрогнул от неожиданности, но не больше, потому что такое явление не оказалось для него сюрпризом. В другие подобные ночи он представлял, как приходит Бруно, и был весьма доволен его воображаемым приходом. Но это действительно Бруно? Гай увидел горящий кончик его сигареты над письменным столом.
— Бруно?
— Привет, — тихо произнес Бруно. — Я воспользовался отмычкой. — В голосе Бруно звучали спокойствие и усталость. — Ты теперь готов?
Гай приподнялся на локте. Конечно, здесь Бруно. Здесь оранжевый огонек его сигареты.
