Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
В четверг вечером, когда Гай вернулся с собрания в клубе архитекторов, хозяйка дома миссис Маккосленд сообщила ему, что ему было три звонка. Телефон снова зазвонил, когда они стояли в холле. Звонил Бруно, злой и пьяный. Он поинтересовался, готов ли Гай говорить по делу.
— Ну, я так и думал, — сказал он, услышав ответ Гая, — а поэтому уже написал Энн. — И повесил трубку.
Гай поднялся к себе и сам немного выпил. Он не верил, что Бруно уже написал письмо Энн или собирается написать. В течение часа он читал, потом позвонил Энн и спросил, как она поживает, потом пошел в кино на поздний сеанс. На душе у него было неспокойно.
В субботу во второй половине дня Гай условился встретиться с Энн в Хемпстеде, на Лонг-Айленде, чтобы пойти вместе с ней на собачью выставку. Если Бруно уже написал письмо, то Энн к утру субботы его уже получит, рассуждал Гай. Но она, очевидно, ничего не получила. Он понял это по тому, как она махала ему рукой из машины, где сидела, дожидаясь его. Гай поинтересовался, как она попраздновала вчера день рождения Тедди, своего двоюродного брата.
— Чудесно. Плохо только, что никто не хотел расходиться. Я засиделась и осталась у нее. Я еще даже не переоделась. — С этими словами она завела машину и выехала через узкие ворота на улицу.
Гай сжал зубы. Письмо может дожидаться ее дома. Внезапно он подумал, что письмо наверняка уже дожидается ее, и от невозможности помешать дальнейшему развитию событий он почувствовал слабость и лишился дара речи.
Пока они ходили по рядам, он всё пытался придумать, как бы начать разговор.
— От «Шо риэлти» было что-нибудь? — поинтересовалась Энн.
— Нет, — ответил Гай, уставясь на беспокойную таксу и пытаясь слушать Энн, рассказывающую о таксе, которая была у кого-то из ее родственников.
Гай понял, что она пока еще не знает, но если она не узнает сегодня, то, скорее всего, узнает в течение нескольких ближайших дней, это всего лишь вопрос времени. И что же она узнает? — спрашивал и спрашивал он себя, и находил один и том же ответ — то ли чтобы убедить себя в чем-то, то ли изводя себя: что прошлым летом в поезде он встретил человека, который убил его жену, и что он согласился на это убийство. Вот это Бруно и скажет ей, да еще снабдит рассказ для большей убедительности деталями. А в суде, если Бруно даже чуть-чуть извратит их беседу, разве картина не приобретет характера сговора двух убийц? И в памяти Гая вдруг со всей ясностью восстановились те часы в купе Бруно, в том микроаду. Это ненависть к Мириам подтолкнула тогда Гая рассказать так много, та же самая ненависть, которая вызвала в нем взрыв тогда, в июне, в парке «Чапультепек». Энн тогда здорово рассердилась на него — не так за то, что он сказал, а за ненависть, прозвучавшую тогда в его устах. Ненависть — это тоже грех. Христос проповедовал против ненависти, как и против измены и убийства. В ненависти — семена зла. Разве по христианскому правосудию он не будет признан хотя бы частично виновным в смерти Мириам? И разве не так же скажет Энн?
— Энн, — прервал ее Гай. Он решил, что надо подготовить ее. И ему надо знать, как она отреагирует. — Если кто-нибудь обвинил бы меня в том, что есть и моя доля вины в смерти Мириам, что бы ты?.. Ты бы?..
Энн остановилась и посмотрела не Гая. Казалось, весь мир перестал двигаться, и они стояли в центре этого неподвижного мира.
— Доля вины? Что ты имеешь в виду, Гай?
Кто-то задел их: они застыли на самом проходе.
— Только это. Обвинил бы меня, и всё.
Энн, казалось, не могла найти слов.
— Понимаешь, обвинил бы меня, — продолжал Гай. — Я просто хочу знать. Обвинил бы меня без всяких оснований. Это будет иметь для тебя значение или нет?
Выйдет ли она за него или нет? — хотел он спросить, но этот вопрос выглядел бы таким жалким, слезливым, что у него язык не повернулся задать его.
— Гай, а почему ты заговорил об этом?
— Просто я хочу знать, вот и всё.
Энн от вела Гая в сторону от основного потока посетителей.
— Гай, тебя кто-нибудь уже обвинил?
— Нет! — остановил ее Гай. Ему стало тревожно. — Я говорю «если». Если вдруг кто-то попытается затеять возню против меня?..
Она посмотрела на него с той смесью разочарования, удивления и недоверия, как это бывало с ней, когда он говорил что-то во гневе или возмущении, чего Энн не одобряла и не понимала.
— Ты ожидаешь этого с чьей-то стороны? — спросила она.
— Я просто хочу знать! — торопливо выпалил он. Чего тут не понять? Это же так просто!
— В такие времена, — спокойным тоном произнесла она, — ты заставляешь меня думать, что мы совершенно чужие люди.
— Прости, мне жаль, — буркнул он, почувствовав, как она порвала невидимую связующую нить между ними.
— Не думаю, что тебе жаль, иначе ты не делал бы таких вещей! — Она в упор смотрела на него, стараясь при этом сдерживать свой пыл, хотя в глазах появились слезы. — Это вроде того дня в Мехико, когда ты разразился тирадой против Мириам. Мне такие вещи претят, я не такого рода человек! В такие моменты я чувствую, что совсем не знаю тебя!
«И не люблю тебя», — добавил про себя Гай. Ему казалось, что она отдаляется от него, оставляет попытки понять его, что ее любовь уходит. Гай стоял растерянный, неспособный пошевелиться или выдавить из себя словечко.
— Раз ты спрашиваешь меня, — продолжала Энн, — то, я думаю, это немаловажно, если кто-то тебя обвинит в таких вещах. И я хочу знать, почему ты ожидаешь такого оборота? Почему?
— Я вовсе не ожидаю!
Энн развернулась и пошла в ту сторону, где был тупичок, и там остановилась, опустив голову. Гай последовал за ней.
— Энн, ты меня не знаешь? Меня никто в мире не знает так, как ты. Я не хочу иметь секретов от тебя. Просто мне пришло это в голову, вот я и спросил тебя.
Он почувствовал, что сделал признание, и тут же с облегчением почувствовал, что у него внезапно появилась уверенность — такая же, как раньше, когда он думал, что Бруно уже отправил письмо, — что Бруно не отправил его и не отправит.
Энн смахнула слезу с уголка глаза и безразличным тоном произнесла:
— Гай, хочу тебя спросить об одном: ты кончишь когда-нибудь во всем ожидать худшего?
— Да, — сказал он. — Господи, да.
— Пойдем в машину.
Они провели весь день с Энн, вечером поужинали в ее доме. Письма от Бруно не было. Гай выкинул эту возможность из головы, считая, что был кризис и прошел.
В понедельник вечером, около 8 часов, миссис Маккосленд позвала его к телефону. Это была Энн.
— Дорогой… Мне кажется… Я несколько в замешательстве…
— В чем дело? — спросил Гай, уже поняв, в чем дело.
— Я получила письмо. Сегодня утром. О том, о чем ты говорил в субботу.
— Что такое, Энн?
— Насчет Мириам. Напечатано на машинке. И не подписано.
— О чем там? Прочти мне.
Энн читала дрожащим голосом, но, как всегда, четко:
— «Дорогая мисс Фолкнер, Вам, может быть, будет интересно узнать, что Гай Хейнз причастен куда больше к убийству своей жены, чем в настоящее время об этом думает закон. Но правда откроется. Я думаю, Вам это полезно знать, если у Вас есть планы выйти замуж за этого двуличного человека. Сверх того автор настоящего письма знает, что Гаю Хейнзу недолго оставаться на свободе». И подпись: «Друг».
Гай закрыл глаза.
— Боже!
— Гай, ты не знаешь, кто это мог бы быть? Гай! Алло!
— Я слышу.
— Так кто?
Гай по ее голосу слышал, что она напугана, что она верит в него и боится только за него.
— Я не знаю, Энн.
— Это правда, Гай? — спросила она полным беспокойства голосом. — Ты должен знать. Надо что-то делать.
— Я не знаю, — хмуро повторил Гай, мысли которого сбились в нераспутываемый узел.
— Ты должен знать. Подумай, Гай. Ты мог бы причислить кого-нибудь к своим врагам?
— А какой почтовый штамп?
— Центральный почтамт. Обычная бумага, ничего не говорит.
— Сохрани ее мне.
— Конечно, Гай. И я никому не скажу. В смысле, родителям. — Настала пауза. — Должен же быть кто-то, Гай. В субботу ты кого-то подозревал. Скажешь, нет?
— Нет. — У него перехватило горло. — Иногда такие вещи, понимаешь, случаются. После суда. — Гай сознательно прикрывал Бруно, как Бруно себя. — Когда я смог бы увидеть тебя, Энн? Можно я приеду сегодня вечером?
— Я… Понимаешь, мать с отцом хотят, чтобы я пошла с ними сегодня на одно благотворительное мероприятие. Я могу послать то письмо по почте. Со специальной доставкой. Ты получишь его завтра утром.
Так настало утро следующего дня — звено в цепи планов Бруно. И был абзац в его письме к Энн, где он обещал на этом не останавливаться.
Двадцать вторая глава
Гай сидел на краю кровати, закрыв лицо ладонями, затем заставил себя опустить руки. Это была ночь тяжелых раздумий, раздумий во тьме, раздумий бес сна. Но это была и ночь правды. Только ночью правда видится с другой точки зрения, но всё равно это правда. Если он расскажет Энн всю правду, разве не сочтет она его частично виновным? И пойдет ли за него? Как она себя поведет? А он — что же он такое, если может вот так сидеть в комнате, где в нижнем ящике лежит план убийства и пистолет для совершения убийства?
