Тацухико Такимото - Добро пожаловать в NHK!
Так мне открылась новая истина.
Как бы там ни было, ночь в парке очаровывала. Хотя единственными источником света были уличные фонари, парк сиял и мерцал как на фотографии с большой выдержкой. Парк был полон жизни. Во всём здесь билась жизнь: мягкие скрипы старой скамейки, ровное дыхание огромных деревьев по сторонам дорожки, широкие колебания ветвей и листвы. Всё это, всё до последнего, было живым.
— Я застыл, поражённый этим зрелищем. Ямазаки сказал:
— Я слышу музыку.
Я тоже её слышал. Откуда-то из парка лилась невыразимо прекрасная музыка.
Мы стали искать её источник — вытаптывая траву, засовывая головы под скамейку, и довольно долго прочёсывая парк — и, наконец, мы нашли динамик. Он был погребён меж корней самого большого дерева у дорожки.
Но что-то было не так. Мы никак не могли понять механизма динамика. Ямазаки и я вместе исследовали его. Мы заключили, что динамик был «белой дырой», — той, что выталкивает материю, вместо того, чтобы её засасывать.
Мы зашли в эту белую дыру и очутились возле прекрасного озера. Ямазаки медленно разоблачился и ласточкой прыгнул в воду. Однако…
— Аргх! Это песочница!
На поверку озеро оказалось просто старой песочницей. А сначала выглядело прямо как озеро. Я решил, что не стоит больше доверять словам Ямазаки.
Так или иначе, казалось, будто время играет с нами злые шутки. Сначала мы летели в прошлое, затем неслись обратно в будущее. Я глубоко задумался. Сейчас — это вообще когда?
— Эй, Ямазаки. Какой сейчас день недели?
Ответа не было. Похоже, Ямазаки уже ушёл домой.
Опечалившись, я забрался в заросли, выбрав то самое место, где мы подорвали бомбу в субботу вечером.
В кустах уже сидели мы с Ямазаки — трёхдневной давности!
— Отлично, она рванёт через три минуты. Пожалуйста, отойди подальше.
Мы с Ямазаки и ещё один я отошли в сторону.
— Я хотел перевернуть мир, но этой мечте не суждено было сбыться. Я хотел стать солдатом, но этой мечте не суждено было сбыться. Мой папа умирает и вскоре у меня не останется выбора, придётся возвращаться домой. Знать бы, чья это вина. Наверное, виноват какой-нибудь злодей. Я бы взорвал его этой бомбой, как в голливудском кино. Знаешь…
Отсюда было видно только наши затылки, так что я не мог видеть выражение лица Ямазаки. Но я и так всё знал.
— Э? Три минуты прошло, а она не взрывается, — Ямазаки вылез и пошёл к бомбе. В ту же секунду я услышал громкий хлопок, и Ямазаки упал на землю.
Я знал. Я знал, что он плакал.
— Вообще никакого эффекта. Я так долго в поте лица собирал бомбу, а получилась какая-то дешёвая петарда. Тьфу ты. Я домой. Пока.
А потом он уехал домой к себе в деревню.
Когда я вернулся в свою квартиру, меня ждала только кукла в полный рост, которую подарил Ямазаки. Она спросила меня:
— Тебе не одиноко?
— Ничего подобного…
* * *Как-то тёплым, солнечным днём я ходил на свидание с Мисаки. Всё прошло настолько целомудренно, насколько могло бы пройти свидание между школьниками из провинции.
На поезде мы поехали в город. Было так людно, что мы чуть не потеряли друг друга из вида. Ни у кого из нас не было мобильного, так что стоило нам раз потеряться, и сделать мы бы ничего уже не смогли. В таком большом городе нам ни за что не найти друг друга снова. Нужно было быть внимательней.
И всё же Мисаки продолжала беспечно блуждать. Я, по большей части, лишь брёл за ней.
— Куда пойдём? — спросил я.
— Куда-нибудь.
— Может, пообедаем?
— Мы же только что перекусили?
— Тогда в кино?
— Ага.
Мы пошли в кино. Шёл оглушительный голливудский экшен. Кого-то отшвыривало взрывом бомбы, и он, размахивая руками, уносился высоко в небеса. Потом он умер. Хотел бы я быть на его месте.
— Было очень интересно. Может, купить буклетик с дополнениями?[48]
Однако Мисаки отпугнула бирка с ценой в тысячу йен, так что в итоге буклета она не купила.
— Почему они такие дорогие?!
— По-моему, буклеты всегда столько стоили.
— Вот как? — похоже, она не знала об этом.
Выйдя из кинотеатра, мы снова стали ломать голову, решая, чем бы заняться.
— Куда пойдём?
— Куда-нибудь.
— Может, пообедаем?
— Мы же только что перекусили.
Мы всё бродили и бродили без всякой цели. Нам некуда было податься, и я не знал, чем занять себя. Мисаки тоже, и это беспокоило нас обоих. Через некоторое время мы добрались до обширного городского парка. Разумеется, тут было много людей, а в самом центре парка стоял большой фонтан. Вокруг нас порхали голуби.
Я отдыхал на скамейке. Мы мило болтали до заката. Когда у нас закончились темы для разговоров, и воцарилась неловкая тишина, Мисаки извлекла из сумки свой Секретный дневник.
— Нужно стремиться к своим мечтам!
Я ответил:
— Это уже неважно. Такими вещами ничего не изменишь.
— Не будь таким пессимистом.
— Даже если я заставлю себя поверить в это враньё, в конечном счёте, я всё равно ничего не смогу поделать.
— Но мне-то оно помогло.
— Это где же оно тебе помогло?
— По-твоему, я не похожа на нормальную девушку? — спросила она.
— Ты странная, — ответил я, — Всегда была странной. Ещё впервые тебя увидев, я решил, что с тобой что-то не так.
— Нда…
Мы замолчали.
Прямо перед нами важно прогуливался голубь, и Мисаки попыталась поймать его. Естественно, голубь сбежал. Мисаки пробовала снова и снова, а когда все попытки кончились ничем, просто уставилась на фонтан перед нами.
Затем она произнесла:
— Скажи, Сато, вот если взять тебя и меня, и посмотреть, кто из нас никчёмнее, ты же, наверное, будешь никчёмнее меня?
Я был с ней полностью согласен.
— В этом и дело. Поэтому я выбрала тебя для своего проекта, Сато.
Кажется, она решила, что хочет, наконец, раскрыть мне суть дела. Теперь, впрочем, разницы не было никакой, поскольку это всё равно ничего не могло изменить. Во всяком случае, так я считал.
Мисаки улыбалась настолько фальшиво, что любому стало бы не по себе. Улыбка была неуверенной, искусственной, она касалась лишь её губ, неестественно выгибая их вверх.
Мисаки заговорила:
— Начнём с того, что ни один человек никогда не полюбит девушку вроде меня.
— Серьёзно так думаешь?
— Так уж повелось с самого моего рождения. Даже папа с мамой ненавидели меня, а со всеми остальными людьми было ещё хуже.
Я ничего не ответил.
— Тётя и дядя взяли меня к себе, но и им я причиняю одни лишь проблемы. Их отношения становятся всё хуже, они говорят, что собираются разводиться. Во всём виновата я, и мне ужасно неловко за это.
— Ты просто забиваешь себе голову ерундой.
— Ничего подобного, — сказала она, — Наверно, я просто родилась бесполезной, и обычным людям нечего связываться со мной. Рано или поздно все начинают меня презирать, и я вызываю у каждого только неприязнь. У меня есть доказательства моей правоты.
Мисаки закатала рукава и вытянула руки. На белой коже виднелось множество старых болезненных ожогов.
— Мой второй отец постарался. Я даже не помню его лица. Он всё время пил. Напившись, он чувствовал себя лучше — но даже в хорошем настроении всегда злился на меня и жёг меня сигаретами, — её яркая улыбка не дрогнула, когда она говорила всё это.
— Меня даже школа пугала, я не могла туда ходить. Неудивительно, что я боялась… мне ни за что было не ужиться с другими школьниками. Я была в ужасе. Ведь они все были нормальными людьми, а значит, вне всякого сомнения, возненавидели бы кого-то вроде меня.
— А прихожане из твоей церкви?
— Они хорошие люди. Все совершенно нормальные, стараются изо всех сил. Так что, разумеется, они стараются держаться от меня подальше.
Я промолчал.
— И вот, наконец, мне удалось найти ещё более жалкое существо: совершенно никудышного человека. Настолько бесполезного, что подобного ему так просто не сыскать. Неспособного смотреть людям в глаза при разговоре и страшно напуганного в чужом присутствии. Человека, живущего среди отбросов общества, человека, на которого даже мне можно было бы смотреть с презрением.
— И кого же ты нашла?
— Тебя, Сато, — такого ответа я и ждал.
Затем Мисаки достала клочок бумажки из сумки и протянула его мне. Это был второй контракт.
Я плохо представлял себе, что делать. Солнце почти скрылось за горизонтом, и гуляющих людей в парке заметно поубавилось. Мисаки дала мне маркер и красную штемпельную подушечку,[49] сказав:
— Достаточно отпечатка пальца.
— Ведь такому человеку, как ты, я могла бы нравиться, а, Сато? — спросила она, — Ты ведь, всё-таки, ещё хуже меня. И я столько времени приводила в исполнение этот план, так что теперь ты должен быть моим пленником, верно? Пожалуйста, будь добр ко мне, и я тоже буду к тебе добра.
