Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

— А что, эти люди не могут усердней трудиться и больше зарабатывать? — робко возразил старший калека, будто смутно догадываясь о каких-то сокровенных мыслях старшего брата. Голос последнего тут же похолодел:

— Извечное антигуманное оправдание, выдвигаемое богатыми. Богач — муравей, бедняк — стрекоза. Ленивый, как стрекоза, бедняк, естественно, умирает с голоду, и богач, работающий, как муравей, в этом не виноват, — ты это хочешь сказать?

— …

— Будете утверждать, что любой, стоит только захотеть, может стать богачом, но это вздор. Потому что количество всего в мире ограниченно. Если кто-то возьмет побольше, кому-то достанется поменьше или вообще ничего. Другими словами, благодаря этим самым беднякам ваши отцы смогли разбогатеть. Понятно?

— …

— Никогда не забывайте о них. О бедняках, которые изо дня в день испытывают страдания в несколько раз более тяжкие, чем ваши сегодняшние. Только высокая мораль сможет извинить вас.

— Э-э-э, ну… — не до конца все поняв, старший калека, подавленный серьезностью, с которой говорил старший брат, пробормотал что-то неопределенное. Младший калека с синчхонским идиотом поддакнули.

Только к вечеру старший брат купил им две бутылки ситро.

А младший всю вторую половину дня — за исключением редких моментов, в которые к нему подходили старший брат и дети, — отчаянно скучал. Вообще-то младший брат собирался занять часы одиночества чтением попавшего ему недавно в руки труда по французской поэзии. Полный амбиций совместить в себе впоследствии поэта и критика, он купил это издание на английском языке, приготовившись все лето проходить в единственных демисезонных брюках.

Но занятое младшим братом место под деревом оказалось не слишком подходящим для чтения. С открытой сцены шагах в двадцати от него вдруг донесся грохот. Спокойно тут было, судя по всему, только в обеденные часы.

Младший брат сразу обратил внимание на разнообразие цветов кожи мужчин и женщин, поднимавшихся на сцену под громкую музыку. Видимо, кто угодно мог, заплатив деньги, там потанцевать, и вот неожиданно светлая кожа перемешалась с темной. Подтянулись, наверное, американские солдаты в увольнении. Люди на сцене начали раскачиваться, будто их обуял какой-то дух.

«Удивительно! И это в такой душный день под жарким солнцем», — подумал про себя младший брат при виде их залоснившейся кожи. Но с течением времени его удивление сменилось неприязнью. Извивавшиеся танцоры напоминали покрытых слизью пресмыкающихся, а нескладные фигуры соотечественников, несмотря на численный перевес, почему-то производили впечатление случайно затесавшихся среди американских солдат.

«Ты, нацепивший черные очки и отпустивший редкие усики тщедушный сын Хвануна. И ты, дочь медведицы [24] с фальшивыми светлыми волосами, из которых йодной настойкой вытравлен меланин… Все равно ваша кожа слишком желта, а ноги слишком коротки».

И раздражавшая слух джазовая мелодия шла вразрез с чувствами младшего брата. Повторявшийся синкопический мотив, частое чередование регистров, вторжение странных голосов — все это, более противное, чем когда-либо, заставляло думать о джунглях, диких зверях, кораблях работорговцев и исступлении черных рабов, об Америке, взбалмошности и испорченности пресыщенной Америки.

«Америка, Америка, вопли Америки».

И вдруг кое-что отвлекло младшего брата, который, слегка нахмурившись, глядел на сцену.

— Что вам не нравится?

Погруженный в свои мысли младший брат встрепенулся и поднял глаза на обладательницу голоса. Незаметно подошедшая к нему молодая женщина, точный возраст которой было трудно определить, посмеивалась, стоя возле дерева. Не безусловная красавица, но интересная — в белоснежном платье и с выразительным лицом.

— Ну…

— Вам не кажется, что там весело? — снова спросила женщина смутившегося младшего брата, указывая длинным изящным пальцем на открытую сцену.

— Не кажется…

Женщина просто выразила свое мнение, но понемногу собравшийся с мыслями младший брат незаметно для себя передразнил манеру речи старшего:

— Это все равно что в жаркий летний день жевать свиное сало, запивая перебродившим макколи.

Женщина, одно время косившаяся на книгу в руках младшего брата, услышав эти слова, проявила заинтересованность:

— Вы, похоже, студент — и студента особо не трогает жизнь? Не радует ее телесное выражение?

— Никто не усомнился бы в том, что они живы, если бы они предавались полезным размышлениям под сенью деревьев или спокойно читали в кабинетах. А такая вот их жизнь производит не особо приятное впечатление.

— Странно. Вы непохожи на других современных молодых людей…

— Не думаю, что современность — уникальный этап в истории человечества. Если современными вы считаете молодых людей, которые извиваются и дергаются под грубые мелодии, то я от этого звания отказываюсь, — отрезал окончательно пришедший в себя младший брат, но женщина, вместо того чтобы прекратить разговор, впилась в собеседника еще более жадным взглядом.

Тонкое юное лицо, закатанные штанины и рукава, несколько худая, но крепкая фигура — женщина медленно разглядывала младшего брата, и глаза ее излучали жар и странный блеск. В них словно вспыхивали мириады маленьких огоньков.

— А ведь он девственник… — вдруг пробормотала она себе под нос. А потом, резко сменив тон, спросила грубо и фривольно: — Послушай, студент, а женщина-то у тебя есть?

— Я… слишком мо… молод еще.

Младший брат, не находивший себе места с тех пор, как женщина принялась внимательно его разглядывать, окончательно стушевался от этого наглого вопроса. Но женщина бросила на него очередной жаркий взгляд и подсела поближе.

— Хочешь, я сегодня буду твоей женщиной?

Она попыталась взять его за руку. Но младший брат, почему-то испугавшись, слегка отодвинулся.

— Ну же, пойдем со мной. Я прекрасная любовница.

Женщина настойчиво придвинулась. Но странное дело: эту женщину, которая вела себя так фривольно, окутывало, словно защищая, достоинство. Младший брат совсем растерялся. Его душа была в смятении, хоть кричи и зови на помощь.

— Старший брат отошел… А я должен… стеречь одежду.

Еще раз напомним, младшему брату было двадцать лет, он учился на втором курсе филфака и мечтал стать поэтом. А потому, хоть и был не по годам развит, женщин начал постигать душой прежде, чем телом.

Помощь пришла откуда он и не ждал. Женщина вдруг встала и с шумом раскрыла солнечный зонтик, направив его не вверх, а перед собой. Младший брат невольно посмотрел в том же направлении. К дереву шагал, ничего вокруг себя не замечая, мужчина средних лет. Вблизи стали видны налитые кровью глаза и пушистые бакенбарды на изможденном лице.

Подумав, уж не этот ли мужчина всему виной, младший брат обернулся к женщине, но та уже исчезла. Старательно пряча лицо за зонтиком, она шла в противоположную сторону и как раз собиралась затеряться в толпе, когда ее с трудом настиг вопрошающий взгляд младшего брата.

Остаток дня провели ни так ни сяк. Младший брат — то в ненависти к открытой сцене, то в снобистском изучении труда по поэзии; старший брат — в роли сурового наставника, посвятившего себя воспитанию; а дети — в ролях несчастных учеников, болезненно постигавших бедность. Только вот младший брат по недомыслию взял лежавший поблизости свободный коврик, чтобы сесть на него, и в итоге пришлось за аренду коврика отдать каким-то грубым молодым людям триста вон.

Тем временем солнце стало клониться к западу, и люди по одному, по двое начали покидать пляж.

— Кажется, основное вы усвоили. Остались еще слезы и усталость, но у вас будет неплохая возможность познать их на обратном пути, — сказал наконец старший брат, слишком увлекшийся жестоким обучением подопечных, и начал собираться в дорогу. Дети, даже не ополоснувшись от морской воды, переоделись. Пора было покидать серебристый тополь, под которым компания провела полдня. Внезапно пляж с одного края забурлил, и туда потянулись люди. Вслед за любопытными учениками пошел на разведку и старший брат.