Алина Знаменская - Женщина-зима
— Мне пора, — заторопилась она. — Вы уж тут без меня… проводитесь?
— Проводимся! — опередила Ольга всякие возражения артиста. И тут увидела знакомую зеленую машину, подъезжавшую к остановке. — А вот и милый твой, Ирма. Надо же как вовремя! На машине домой покатишь… — Ольга вздохнула, не скрывая зависти.
Павел подъехал вплотную, остановился. Вышел из машины.
— Вечер добрый… — проговорил он, окинув долгим взглядом замерзшую троицу. — Что это вы тут делаете? — И остановил свой взгляд на Генрихе.
— Мы с репетиции шли и… — торопливо начала объяснять Ирма, обнимая мужа за рукав тулупа.
— Садись в машину, — чуть слышно приказал он ей. Она тотчас нырнула в салон. — Все цветешь? — громко и развязно спросил он у Ольги. — Эх, где мои семнадцать лет…
— А мы вот артиста из города провожаем, — похвасталась та. — Актуальность пьесы разбирали…
— Во-он оно что… — непонятным для Ольги тоном протянул Павел и задержал взгляд на Генрихе. Тот приплясывал на снегу — к вечеру похолодало. — Разобрали? — спросил Павел. Ольге почему-то расхотелось шутить. — А вот и автобус…
Маленький синий автобус с вытянутым черным носом подъехал к остановке.
Павел сел в машину. Поехали.
— Полина Петровна попросила артиста проводить… Его отдел культуры прислал для помощи. А Ольга совсем не изменилась, да? Сегодня пьесу по ролям читали… Я уже отвыкла от театра, боюсь — получится ли у меня?
Ирма тараторила, беспокойно взглядывая на мужа. Но в машине было темно, она не могла разобрать выражения его лица. Он молчал. Молчал он и дома, за ужином. Отвечал только на вопросы матери. Кончив есть, Павел поднялся из-за стола и отправился наверх. Уже на лестнице, словно что-то вспомнив, он обратился к Ирме со словами, от которых у нее все внутри похолодело:
— Приходи скорей, дорогая…
Перемыв посуду, Ирма поднялась наверх, зашла в детскую. Дочка долго капризничала, прежде чем уснуть. Ирма терпеливо баюкала ее, слушая, как за стеной, у Игоря, работает телевизор. Дочка уснула, а Ирма все продолжала сидеть у кроватки и смотреть на ребенка. Она вздрогнула, когда скрипнула дверь и в комнату врезался луч света из коридора. Павел молча подошел и взял ее за руку. Ирма поднялась и покорно двинулась за ним. Молча миновали они узкий освещенный коридор, Павел плечом толкнул дверь в спальню.
В следующую секунду Ирма от сильного толчка в спину влетела в комнату и больно стукнулась о спинку кровати. Не спуская глаз с мужа, Ирма попятилась к стене. Ни один мускул не дрогнул на лице Павла, только в глазах появилось знакомое Ирме выражение. Их словно застилал туман.
— Паша, Паша… — Ирма попыталась пробиться сквозь этот туман. Но Павел подошел и наотмашь ударил ее по лицу. Ирма скрючилась и сползла на пол.
— Значит, артиста теперь захотела? — хрипло спросил он откуда-то сверху. — Ну и как они, городские? Слаще, чем деревенские? Ты для него так нафуфырилась? Это ты для него нацепила?
Ирма не поднимала голову, но догадалась, что Павел имеет в виду бусы, подарок сестры Эрны. Бусы появились давно, некуда было надеть. И сегодня, обрадованная внезапно свалившимся на нее праздником, надела впервые. Павел потянул бусы, Ирма почувствовала, как леска впивается ей в шею.
— Паша, больно, — тихо подала она голос. Но он тут же потянул сильнее, словно пробуя бижутерию на прочность, леска с колючими гранеными бусинами впилась ей в шею.
Ирма попробовала помочь себе руками. Леска разрезала кожу пальцев, с яростным стуком посыпались бусины… На глазах Ирмы выступили слезы. В следующую секунду Павел дернул ее за руку, и она оказалась на середине комнаты. Мельком увидела себя в зеркале шифоньера — красная, почти багровая щека, с правой стороны шеи выступает след пореза.
— Паша, этот артист уехал. Он больше никогда не приедет к нам, успокойся… Ты можешь спросить у кого угодно, я не оставалась с ним. Мы двух слов не сказали, Паша…
Ирма знала, что все бесполезно, но зачем-то говорила, по привычке пытаясь защитить себя непрочной завесой слов. Павел медленно приближался к ней, и она видела, как на белках его глаз выступали знакомые красные жилки.
— Паша, не надо…
Снова удар. Она закрыла лицо руками, но в следующее мгновение почувствовала, как муж дернул на ней блузку — вслед за бусинами посыпались пуговицы, затрещала непрочная материя.
— Сука! — прохрипел он, бросая ее на кровать.
Он рвал на ней одежду. Сквозь тяжелое дыхание она слышала грязные ругательства, произносимые с исступленной яростью. Ирма не плакала и не кричала. Она знала: теперь уже скоро. Насытившись своей свирепой близостью, Павел отвалился от нее и сразу заснул. Она лежала, боясь пошевелиться, прислушиваясь к его дыханию. Иногда в такие минуты ей казалось, что муж умер, и она подолгу приглядывалась к его перевернутой ладони, пока пальцы руки не вздрагивали во сне. Вместе с ними вздрагивала Ирма. Отползала на самый край двуспальной семейной кровати, заворачивалась в свой махровый халат и сухими глазами смотрела в черный кусок неба за окном…
Глава 8
Полина знала в своем селе каждый дом, потому что хоть единожды, но побывала в нем. Больше того, она знала каждое деревце, кустик, ручей и камень. Со многими местами у нее сложились «личные» отношения. Она любила свое село, но не сразу поняла это. Такие вещи узнаются лишь вдали от дома. Так уж устроена любовь к родному краю — иначе как разлукой ее не проверишь. А из дома она уехала слишком рано — сразу после восьмого класса. Когда заявила матери, что после восьмого собирается поступать в медицинское училище, та только рассмеялась в ответ. Мать не заметила, что Полина выросла. Взрослой у них в семье считалась лишь Любава. Старшая сестра к тому времени закончила техникум и вернулась в колхоз бухгалтером. Любава всегда была серьезной, рассудительной. Она словно родилась взрослой. Даже на родительские собрания к сестрам ходила вместо матери. Той вечно было некогда. Мать работала в сельсовете, пропадала там сутками. А отец, сколько Полина себя помнит, пил. Трезвым дети видели его редко, поскольку утром, когда он уходил на работу, они еще спали. А после работы он удивительным образом всегда находил с кем и чего выпить. Мать, в заботах и горестях, не заметила, как повзрослела средняя дочь. Ей казалось блажью желание Полины учиться медицине. Мать никогда не была слишком близка к младшим детям, поэтому и не углядела истока Полининого решения, не поверила, что это всерьез.
— Да ты крови испугаешься! — уверяла мать. — А практика в морге? Мала еще. Сиди дома…
Теперь-то она, пожалуй, поняла свою мать. У Полины и сейчас фигура девчонки, а тогда она была и вовсе не серьезной наружности. Однако внутри торчал стойкий оловянный солдатик. Правда, тогда об этом никто не знал. Полина бегала в клуб на занятия драмкружка, и поэтому мать не преминула поддеть:
