Бел Кауфман - Вверх по лестнице, ведущей вниз
— И что же вы?
— Напоила ее чаем.
— Почему чаем? О господи!
— Почему? Потому что я все знаю, — сердито крикнула она, — знаю больше всех, что происходит за стенами школы: нищета, болезни, наркомания, вырождение. Но мне не положено даже делать перевязки. Вначале я требовала, стучала по столу, спорила до хрипоты… Никто не хотел слушать меня. И теперь я предлагаю детям чай. Хоть что-то.
— Но вы же медсестра, — сказала я.
Она показала мне распоряжение Совета по образованию, висящее у нее над столом: ШКОЛЬНАЯ МЕДИЦИНСКАЯ СЕСТРА НЕ ДОЛЖНА ПРИКАСАТЬСЯ К РАНАМ, ВЫДАВАТЬ ЛЕКАРСТВА, ВЫНИМАТЬ ИЗ ГЛАЗ ИНОРОДНЫЕ ТЕЛА.
Значит, никому из нас не дозволено прикасаться к ранам?
В чем же тогда ответственность учителя? С чего начинается и где кончается? Какая доля вины падает на нас?
По этому поводу завязалась дискуссия в учительской столовой.
Мэри Льюис шокировала моральная распущенность современной молодежи. «Нельзя ожидать, — сказала она, — чтобы и без того перегруженные учителя занялись еще и нравственной опекой своих учеников». Генриетта Пасторфилд ничего не имела против сексуальной свободы, если она проявляется открыто. Будь девочка в ее классе, такого бы не случилось; ее ученики доверяются ей, она говорит с ними на их языке. Фред Лумис изрек: «Стерилизация — вот ответ на вопрос. Стерилизовать их и выкинуть из школы». Беа Шехтер говорила о том, как тоскуют эти дети по любви. Пол Барринджер с ней не согласился: «Они не умеют обращаться с любовью, не знают, что это такое. Ироническая отстраненность — вот единственный способ не расстраиваться». «Но мы не можем отстраниться, если мы учителя, — сказала Беа. — И мы должны учить вопреки всему, что мешает нам учить в самом прямом смысле этого слова». «Чепуха, — сказал Лумис, — школа для ребят — чужой мир».
Так и сидели мы за белым столом с искусственной розой в пластмассовой вазе и надписью на стене, призывающей убирать после еды подносы. И каждый пробивал в зарослях джунглей свою тропинку. Вскоре в столовой остались только Мэри, Генриетта, Пол и я. Я снова попыталась заговорить, но Мэри оборвала меня:
— Я начинала так же, как вы, но обнаружила, что ничего из этого не выходит. Так что и вам лучше не пытаться. Проработаете столько, сколько я, доведете себя до ручки, но никто вам не скажет «спасибо». Чем больше делаешь, тем больше тебя нагружают. И так во всех школах, поверьте уж мне. У нас хоть есть Сэди Финч и пара помощников, но не больно-то они о нас заботятся. У меня нет классной доски, никак не починят батарею, а на меня навалили подготовительные занятия, внеклассное чтение, продленку. Я еще и советник при редакции «Фанфар». Приходится бегать с третьего на пятый этаж, это при моих-то больных венах. За двадцать три года я ни разу, ни на минуту не опоздала, всегда первой сдаю все отчеты — спросите у Финч, — и я никогда не жалуюсь. Я просто выполняю свою работу, хотя всем известно, что я классная наставница в самом худшем классе, и вся моя энергия уходит на то, чтобы как-то утихомирить ребят прежде, чем начать занятия.
— Если ученики ведут себя беспокойно, — сказала Генриетта, — я стараюсь шуткой вывести их из этого состояния. Не важно, сколько они выучат, важно, чтобы им хотелось ходить в школу; чтобы на них воздействовало обучение. И они знают, что могут говорить со мной о чем угодно — будь то секс или еще что-нибудь. Ребята чувствуют, что я своя. Пусть я и старая дева, но я еще не сдаюсь.
— Тут не до шуток, — сказала Мэри, — мы их слишком балуем. Они так к этому привыкли, что приходят ко мне в класс без малейшего представления о том, как надо учиться и что такое предложение. И могут ли они выучить иностранный язык, когда и своего-то не знают?
— Те, кто хочет, выучат, — ответила Генриетта, — возьмите Боба — лучший ученик в школе по английскому языку и литературе. Не сочинения, а мечта. Победитель конкурсов, красив, вежлив, радость класса. Мне не приходится обучать его грамматическому разбору предложений.
— Потому что это уже сделала я, — парировала Мэри. — Ваши новомодные штучки и превращение урока в игру и оставляют их неграмотными. Я им даю твердую основу, навыки. В моих классах они не отделываются шумными дискуссиями, обменом мнений и описанием своих ощущений. Какие могут быть у них мнения? Что они испытали в жизни? Что они знают? Они изучают то, что знаю я.
— Беда в том, — Пол улыбнулся своей очаровательной улыбкой, — что учитель должен быть одновременно актером, полицейским, ученым, тюремщиком, родителем, инспектором, рефери, другом, психиатром, учетчиком, руководителем и воспитателем, судьей и присяжным, властителем дум и составителем отчетов, а также великим магистром Классного журнала.
— Может быть, у вас и стихи есть об этом? — вежливо осведомилась Мэри.
— Конечно, — ответил Пол, становясь в позу. — Слушайте!
Нас можно рифмовать, объединяя
Психиатрию, технику, науку;
С улыбкой входишь в класс, сияя,
И ломкий мел к доске направит руку.
В нас аккуратность и образование,
Умны, тверды и не грубим с рожденья,
Вниманье к нам — в соседстве с пониманьем.
Такое наше в жизни положенье.
— Очень забавно, — сказала Мэри. — Наверно, у вас все время уходит на стихи, неудивительно, что вы никогда не приходите к первому уроку. Кто пробивает вашу карточку — Джилберт или Салливэн? [13]
Но он сыграл свою роль, и, когда зазвенел звонок, все улыбались.
Бедная Эвелин Лазар — неоплаканная, невоспетая, ушедшая в небытие! Ее смерть преследует меня. Я все время думаю — если бы я услышала тот ее зов о помощи! Но нам не дано прикасаться к ранам…
Эвелин — единственная девушка, о которой мне что-то удалось узнать, потому что она оказалась в моем классе и потому что о ней случайно стало известно. А бесчисленное множество других, тех, кто, отсеявшись, исчезает или одиноко бьется во мраке? Пол считает, что я придаю этому слишком большое значение, что вполне вероятно, она хотела поговорить со мной всего лишь о перемене замка в шкафчике или о разрешении на пересдачу зачета. Но дело не в этом, дело вовсе не в этом.
Разве нам платят только за то, чтобы мы учили их разбору предложений, и поддерживали порядок, и задавали читать книги, которые есть в нашей библиотеке.
И все же вот Генриетта, со своим стародевичьим восторгом рассказывающая о своем лучшем ученике Бобе. Вот Пол, высмеивающий заимствованные из цветных кинофильмов мечты маленькой Алисы. Вот я, сражающаяся с Макхаби за душу Фероне. Я все еще стремлюсь пробиться к нему. Он все такой же наглый и настороженный, отказывается встретиться со мной после уроков, врывается в класс с зубочисткой во рту, руки в карманах, как будто бросает мне вызов. Что хочет он доказать? Наконец-то он согласился поговорить со мной: «А вы уверены, что вы этого хотите? Что ж, вам решать!» Но до того, как нам удалось встретиться, его исключили из школы на две недели за то, что он носил с собой финский нож. Понимаешь, временное исключение — это такая форма наказания, которая оставляет ребят вне всякого контроля на какой-то период, пусть болтаются по улицам и попадают в разные банды.
