Бел Кауфман - Вверх по лестнице, ведущей вниз
Обзор книги Бел Кауфман - Вверх по лестнице, ведущей вниз
Бел КАУФМАН
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВНИЗ
Посвящается Tea и Джонатану
ОТ АВТОРА
Дорогой читатель, ты держишь в руках роман «Вверх по лестнице, ведущей вниз», с которым советские люди познакомились еще в 1967 году, когда он был напечатан в июньском номере журнала «Иностранная литература». Мне говорили, что в вашей огромной стране мой роман прочли более восьми миллионов человек, передавая друг другу, записывались в очередь и месяцами ждали, когда зачитанный до дыр журнал наконец дойдет до них. Прошло более двадцати лет, мою книгу будет читать уже другое поколение, и я хочу сказать несколько слов моим новым читателям. Однажды на курорте, когда я, раздевшись, спустилась в большой бассейн с горячей водой, где плескались две или три женщины, тоже без купальных костюмов, одна из них закричала, указывая на меня пальцем: «А вы моя бывшая учительница по английскому! Никогда не видела голую учительницу!» Вот так и я сейчас предстану перед вами во всей моей наготе, не прячась за звучащие на бумаге голоса моих героев.
Когда я в 1968 году приехала в вашу страну по приглашению Союза советских писателей, чтобы познакомиться с вашими школами, у меня сложилось впечатление, что мой роман читали все. Потом я рассказала в бюллетене американского ПЕН-центра, как московский таксист, узнав, кого он везет, пришел на следующее утро ко мне в гостиницу с обтрепанным номером журнала и попросил автограф. В Киеве официантка обняла меня, поцеловала и начала рассказывать, какое удовольствие ей доставила моя книга. Директор школы № 752 подарила мне банку домашнего варенья. В Ленинграде один двенадцатилетний мальчик сказал мне: «Все как у нас» — но, конечно же, у вас совсем не так, как у нас.
Многое изменилось в мире за последние двадцать лет, но, судя по всему, эта книга в ее новенькой обложке не устарела. Она столь животрепещуще остра, что мои нью-йоркские издатели готовятся отметить ее двадцатипятилетний юбилей. Проблемы в наших школах все те же, только еще углубились; они уже касаются не только содержания и методов обучения, но приобрели социальный характер. Мой вымысел предвосхитил мрачную действительность сегодняшнего дня.
Я никогда в жизни не собиралась писать роман, и уж тем более роман, который будут называть «классическим романом о школе». Думала ли я, что произвожу переворот в школьном образовании, — мне просто казалось, что я пишу о любви.
Роман вырос из рассказа на трех страницах, который состоял из обрывков записок, якобы найденных в мусорной корзине в одном из классов нью-йоркской средней школы, — смешно смонтированные вперемешку, они показали, какой хаос и неразбериха царят в этой школе, как упорно бюрократическое равнодушие прикрывается косноязычной риторикой, как отчаянно звучат немые крики о помощи и как самоотверженно одна-единственная учительница пытается изменить судьбу хотя бы одного-единственного подростка.
Два журнала отвергли рассказ, сочтя его слишком специфичным и решив, что он отпугнет читателя необычным типографским оформлением. Но я не пала духом и послала рассказ в «Сатердей ревью оф литерачер», которое и напечатало его 17 ноября 1962 года. Помню, как ошарашили меня рисунки-карикатуры, которыми журнал иллюстрировал рассказ. Ну вот, подумала я, увидит их читатель и решит, что это раздел юмора. Однако я ошиблась.
В первый же день, как журнал появился в киосках, один предприимчивый издатель предложил мне сделать из него роман. Я сначала отказалась: я пишу только рассказы, романы сочинять не умею; к тому же, как мне казалось, в этом крошечном рассказе я сказала все, что можно было сказать. Но он соблазнил меня авансом, и я этот аванс истратила. Чувство вины и подвигло меня написать книгу.
Началось самое трудное: надо было вылепить характеры, пользуясь тем же приемом, который я применила в рассказе: сочинить великое множество писем, объяснительных записок, циркуляров и распоряжений, которые обрисуют учеников, учителей, родителей и дирекцию ярче и живее, чем мои собственные слова. Пришлось ввести в роман молодую учительницу-идеалистку, которая бунтует против всего мертвящего и уничтожающего человеческое достоинство, что есть в школьной системе, и хотя бы штрихами обозначить жизнь ребят вне школы. «Его мать не может прийти будучи умершей. Пожалуйста, извините», — сообщалось в одной из родительских записок.
Все забывается. Книга смешная, и потому мне вскоре стало казаться, что писала я ее легко и весело. Помню, как я смеялась, когда придумывала нелепости вроде: «Опоздание по отсутствию» или «Нижеследующим пренебречь». А однажды ночью я проснулась и стала хохотать — я придумала фразу, которую мальчишка мог сказать об «Одиссее»: «Такую муру я бы и собаке не дал читать!»
Говорят, что книга читается легко, но на нее ушло полтора года тяжелейшего, каторжного труда. Когда я заглядываю в исчерканную вдоль и поперек рукопись романа, я вижу, как мучительно искала точного слова, верной интонации, как безжалостно вымарывала я текст, добивалась выразительности, — например, глава о расовых предрассудках сократилась в конце концов до одного-единственного параграфа, а от параграфа в последнем варианте остался лишь вопрос: «А вы можете угадать по моему почерку, белый я или нет?»
Мои герои выкристаллизовывались, обретали плоть и кровь: остряк, потешающий весь класс; карьерист; рано созревшая девушка, терзаемая сексом; черный паренек-задира; пуэрториканец, которому в конце концов удается преодолеть свою застенчивость; некрасивая девочка, которая понемногу начинает обретать себя. Чтобы дать им возможность высказывать свои мысли, я придумала «Ящик пожеланий»; одинокий мальчик положил в него письмо, в котором поздравил себя с днем рождения.
Я знала, что роман будет начинаться словами «Привет, училка!» и кончаться «Привет, зубрилка!», а все остальное между этими двумя репликами будет развитием, разработкой темы, и финал замкнет круг. И еще я знала, что в первой главе мои герои будут говорить: в какофонии голосов наметятся конфликты, а потом письма, письма, письма — крики людей, надеющихся, что их услышат.
Название подсказала докладная записка начальника административного отдела: «Задержан мною за нарушение правил: шел вверх по лестнице, ведущей вниз, и на замечание ответил дерзостью». Эта формулировка выразила не только всю меру тупости школьного начальства, но и показалась мне метафорой — человек идет против движения, бунтует против системы. Одно меня смущало — название очень уж длинное и не слишком понятное. Кто его запомнит?
Однако его запомнили. Оно стало крылатой фразой. Замелькало в газетных заголовках. Даже в вашей «Правде» появилась карикатура, под которой было написано: «Вверх по лестнице, ведущей вниз».
