Элена Ферранте - Моя гениальная подруга
— Большое спасибо, синьора, — сказала я. — До свидания.
Но Оливьеро не отпустила меня, взяв за руку.
— Не трать время на этого, — сказала она, указывая на Паскуале, который меня ждал. — Он каменщик и никогда не пойдет дальше. К тому же он из скверной семьи: его отец коммунист и убил дона Акилле. Я категорически не желаю видеть тебя с ним. Наверняка он тоже коммунист, как и отец.
Это слово — коммунист — застряло у меня в голове. Для меня оно было лишено значения, но учительница поставила на нем позорное клеймо. Коммунист, коммунист, коммунист. Звучало как колдовское заклинание. Коммунист и сын убийцы.
Паскуале догнал меня за углом. Мы, по-прежнему смеясь, вместе дошли почти до самого дома и договорились на следующий день встретиться и пойти в обувную мастерскую, вручить книги Лиле и Рино. На прощание Паскуале сказал, что в воскресенье они с сестрой и с кем-то еще собираются у Джильолы, будут учиться танцевать. Он спросил, не хочу ли я к ним присоединиться, можно с Лилой. Я открыла рот от удивления. Я знала, что мать ни за что меня не отпустит, но все равно сказала: «Хорошо, я подумаю». Он протянул мне руку: я, не привыкшая к таким жестам, растерялась, слегка коснулась его руки, жесткой и шершавой, и сразу же отдернула свою.
— Ты всегда будешь работать каменщиком? — спросила я, хотя и без того знала ответ.
— Да.
— Ты коммунист?
Он посмотрел на меня в растерянности.
— Да.
— И ты навещаешь отца в Поджореале?
Он сделался серьезным:
— Когда могу.
— Пока.
— Пока.
10Учительница Оливьеро в тот же день явилась ко мне домой без предупреждения, ввергнув отца в глубокое смятение и рассердив мать. Оливьеро клялась, что устроит меня в ближайшую от дома классическую гимназию и лично снабдит всеми нужными учебниками. Потом она, строго глядя на меня, наябедничала отцу, что видела меня с Паскуале Пелузо, то есть в неподходящей для меня, подающей такие надежды, компании.
Родители не посмели с ней спорить. Мало того, они торжественно пообещали, что запишут меня в гимназию, а отец, нахмурившись, сказал: «Лену́, больше никогда не смей разговаривать с Паскуале Пелузо». Прежде чем проститься, учительница, все так же в присутствии родителей, спросила меня, что делает Лила. Помогает отцу и брату, сказала я, приводит в порядок счета, занимается магазином. На лице учительницы появилась злобная гримаса.
— А она знает, что ты получила девять по латыни?
Я кивнула в знак согласия.
— Скажи ей, что теперь ты будешь учить еще и греческий. Обязательно скажи.
Она церемонно попрощалась с моими родителями.
— Эта девочка, — воскликнула она напоследок, — обязательно оправдает наши лучшие ожидания!
Вечером мать злилась, что волей-неволей придется отправить меня в школу для богатых, иначе Оливьеро ее допечет, а в отместку будет придираться на экзаменах к маленькой Элизе; отец сказал только, что, если узнает, что я опять виделась с глазу на глаз с Паскуале Пелузо, переломает мне ноги, — как будто дело было в Паскуале Пелузо. И тут мы услышали крик, такой громкий, что все замолкли на полуслове. Кричала Ада, дочь Мелины, она звала на помощь.
Мы подбежали к окну: во дворе царила страшная суматоха. Мелина после переезда Сарраторе в принципе вела себя нормально — конечно, была немного подавленной, но в целом ее странности были вполне безобидными: например, убирая подъезды, она громко пела, а грязную воду из ведра выплескивала в окно, не заботясь, что может кого-то облить. Но теперь с ней случилось обострение, на сей раз что-то вроде приступа счастья. Она смеялась, прыгала на кровати, задирала юбку, показывая испуганным детям трусы и тощие бедра. Матери поведали об этом соседки, как и она, высунувшиеся в окна. Нунция Черулло и Лила выбежали во двор, узнать, что происходит, и я тоже попыталась прошмыгнуть за дверь, к ним, но мать не пустила. Она причесалась и прихрамывающей походкой двинулась самолично разбираться, в чем дело.
Вернулась она, кипя от негодования. Кто-то передал Мелине книгу. Да-да, книгу! Это Мелине, которая с трудом окончила два класса начальной школы и за всю жизнь не прочла ни одной книги. На обложке значилось имя Донато Сарраторе. Внутри, на первой странице, стояло написанное от руки посвящение Мелине, а дальше красными чернилами — стихи, которые он сочинил для нее.
Отец, услышав эту странную новость, обозвал железнодорожника-поэта очень грубыми словами. Мать заметила, что хорошо бы кто-нибудь разбил этому поганцу его поганую башку. Всю ночь мы слушали, как Мелина поет от счастья, а дети, в первую очередь Антонио и Ада, безрезультатно пытаются ее угомонить.
Ну и чудеса, изумленно думала я. За один день я узнала, что ко мне неравнодушен парень с такой мрачной биографией, как у Паскуале, что я опять пойду учиться и что человек, который еще совсем недавно жил в нашем квартале, в доме прямо напротив нашего, напечатал книгу. Последнее служило доказательством того, что Лила была права, когда говорила, что и мы вполне способны сделать нечто подобное. Правда, она отказалась от этой идеи, но, может быть, я благодаря новой школе, именуемой гимназией, и любви Паскуале, которая меня поддержит, тоже напишу книгу, как Сарраторе? Как знать, если все пойдет хорошо, может, я разбогатею раньше Лилы с ее рисунками и обувной фабрикой.
11На следующий день я тайком пошла на встречу с Паскуале Пелузо. Он прибежал запыхавшийся, вспотевший, в рабочей одежде, запачканной белой известкой. По дороге я рассказала ему историю Донато и Мелины. Я говорила, что последние события доказывают: Мелина вовсе не сумасшедшая, Донато действительно был в нее влюблен и все еще продолжает ее любить. Паскуале, проявив неожиданный интерес к этой истории, соглашался со мной, а я, пока рассказывала, все отчетливее понимала, что больше всего меня воодушевил тот факт, что Донато Сарраторе все-таки опубликовал книгу. Он работал на железной дороге, но одновременно был и писателем, и учитель Ферраро вполне мог поставить его книгу на библиотечную полку и выдавать читателям. «Это значит, — сказала я Паскуале, — что рядом с нами жил не какой-то тюфяк, которым помыкала жена, а настоящий поэт. И вдохновила его женщина, которую все мы прекрасно знаем, — Мелина». Я разволновалась, сердце у меня билось часто-часто, но все же я заметила, что Паскуале не вникает в смысл моих слов, а соглашается со мной, только чтобы мне не перечить. Вскоре он сменил тему разговора и начал расспрашивать меня про Лилу: какой она была в школе, что я о ней думаю, правда ли, что мы с ней дружили. Я отвечала с удовольствием: раньше никто не задавал мне вопросов о дружбе с Лилой, и я не умолкала всю дорогу. Еще я заметила, что, подбирая нужные слова для описания наших с Лилой отношений, я в основном подчеркиваю, что они были невероятно близкими, хотя это было явное преувеличение.
