Элена Ферранте - Моя гениальная подруга
— Нравятся тебе такие?
— Очень элегантные.
— Рино говорит, сделать будет трудно.
— Но он может?
— Клянется, что да.
— А отец?
— Он точно может.
— Так сделайте!
— Папа не хочет.
— Почему?
— Сказал, что для меня это игрушки, а им с Рино играть некогда.
— Что это значит?
— Это значит, что для того, чтобы шить настоящую обувь, нужны время и деньги.
Она хотела показать мне расчеты, которые сделала втайне от Рино, чтобы понять, сколько денег потребуется. Но потом передумала, сложила листок и сказала, что отец прав.
— И что дальше?
— Все равно надо попробовать.
— Фернандо разозлится.
— Если не пробовать, ничего не изменится.
Изменить она, как я поняла, собиралась все то же: превратить нас из бедных в богатых и получить все, хотя тогда у нас не было ничего. Я попыталась напомнить ей о нашей давней идее — писать романы, как автор «Маленьких женщин». Я все еще цеплялась за прошлое, старалась в него вернуться. Я специально учила латынь, в глубине души веря, что и Лила, хоть и не ходит больше в школу и занимается обувью, берет в библиотеке учителя Ферраро столько книжек только потому, что все еще не отказалась от мысли написать вместе со мной роман и заработать кучу денег. Но в ответ Лила только пожала плечами: она изменила свое отношение к «Маленьким женщинам». «В наше время, — объяснила она мне, — чтобы стать по-настоящему богатыми, надо заниматься экономической деятельностью». Итак, она планировала начать с одной-единственной пары туфель, чтобы показать отцу, насколько они красивые и удобные; как только Фернандо убедится в этом, запустить производство: сегодня две пары, завтра — четыре, тридцать в месяц, четыреста в год, чтобы как можно скорее она, ее отец, мать, Рино и остальные братья смогли открыть фабрику и нанять хотя бы пятьдесят рабочих — фабрику «Черулло».
— Обувную фабрику?
— Да.
Лила рассказывала так убедительно, как умела только она: на литературном итальянском описывала фабричную вывеску «Черулло», товарный знак на стельке «Черулло», обувь «Черулло», сверкающую, элегантную, как на ее рисунках, такую, что любой, кто хоть раз ее примерит, скажет, что будет носить ее, не снимая даже на ночь, — до того она красивая и удобная!
Мы смеялись, шутили.
Потом Лила замолчала. Казалось, она осознала, что мы просто играем, как когда-то играли с Тиной и Ну, нашими куклами, у подвального окошка, и заговорила по-другому, став больше обычного похожей на девочку-старушку:
— Знаешь, почему братья Солара считают себя хозяевами квартала?
— Потому что они сильные.
— Нет, потому что у них есть деньги.
— Думаешь?
— Конечно. Ты замечала, что Пинуччу Карраччи они не трогают?
— Да.
— А знаешь, почему они поступили так с Адой?
— Нет.
— Потому что у Ады нет отца, брат ни на что не годится, а сама она помогает Мелине мыть лестницы в подъездах.
Следовательно, либо мы должны заработать денег больше, чем Солара, либо, чтобы защитить себя, нам надо научиться давать отпор. Она показала мне острый сапожный нож, который взяла в мастерской отца.
— Меня они не тронут, потому что я некрасивая и у меня нет месячных, — сказала она, — а вот тебя могут. Если что случится — скажи мне.
Я смотрела на нее в растерянности. В свои почти тринадцать лет мы ничего не знали о законах, правосудии, государственных учреждениях. Мы с раннего детства повторяли все, что видели и слышали от взрослых. Разве справедливость восстанавливается не в драке? Разве Пелузо не убил дона Акилле? Я вернулась домой. По последним словам Лилы я поняла, что она заботится обо мне, и эта мысль наполнила меня счастьем.
9Выпускные экзамены за среднюю школу я сдала на восьмерки, по итальянскому получила девятку и девятку по латыни. Мои оценки были лучшими в школе — лучше, чем у Альфонсо со средним баллом восемь, и намного лучше, чем у Джино. Несколько дней я наслаждалась своим абсолютным первенством. Отец очень меня хвалил и с того момента начал хвастаться перед всеми старшей дочерью, у которой девятка по итальянскому и даже по латыни девятка. Мать на кухне, стоя ко мне спиной и продолжая чистить овощи над раковиной, неожиданно сказала:
— Можешь в воскресенье надеть мой серебряный браслет, только смотри не потеряй.
Во дворе мой успех никого не интересовал. Там имели значение только любовь и парни. Когда я сообщила Кармеле Пелузо, что сдала экзамены лучше всех в школе, она, не дослушав, принялась взахлеб рассказывать, как смотрел на нее Альфонсо, когда проходил мимо. Джильола Спаньюоло очень расстроилась, потому что завалила латынь и математику и теперь пыталась реабилитироваться, в подробностях расписывая, как за ней ходит Джино и как она его не подпускает, потому что влюблена в Марчелло Солару, и Марчелло, возможно, тоже ее любит. Лила тоже не выказала особой радости. Когда я, предмет за предметом, назвала свои оценки, она спросила с издевкой:
— А десяток тебе не поставили?
Я сникла. Десятки у нас были только за поведение; по серьезным дисциплинам преподаватели не ставили их никому. Но одной этой фразы было достаточно, чтобы стало очевидным то, о чем я старалась не думать: если бы Лила пошла учиться в школу, в мой класс, если бы ей это позволили, у нее были бы одни десятки. Я всегда это знала, как и она, а теперь она еще раз мне это напомнила.
Я пошла домой. Мне было обидно быть первой и в то же время сознавать, что на самом деле я не первая. Вдобавок родители принялись обсуждать между собой, куда определить меня теперь, когда я получила среднее образование. Мать хотела попросить продавщицу канцтоваров взять меня к себе помощницей: ей казалось, что им как раз нужна такая умница, как я, чтобы продавать ручки, карандаши, тетради и учебники. Отец мечтал в будущем выхлопотать для меня через своих знакомых в муниципалитете какую-нибудь престижную должность. Мне было так грустно, что не передать словами; тоска нарастала, нарастала, нарастала и выросла настолько, что я перестала выходить из дома даже по воскресеньям.
Мое самодовольство исчезло без следа, как и хорошее настроение. Я смотрелась в зеркало, но видела в нем совсем не то, что мне хотелось бы видеть. Белокурые волосы потемнели и стали каштановыми. Крупный нос казался приплюснутым. Тело продолжало расти вширь, но не в высоту. Даже кожа испортилась: на лбу, подбородке и шее то и дело возникали архипелаги красных припухлостей, постепенно приобретавших фиолетовый оттенок и наконец превращавшихся в жирные желтоватые точки. Я по своей воле начала помогать матери: готовила, наводила в доме чистоту, убирала разбросанные братьями вещи, возилась с младшей сестрой Элизой. В свободное время я забивалась в угол и читала взятые в библиотеке романы: Грацию Деледду, Пиранделло, Чехова, Гоголя, Толстого, Достоевского. Иногда мне очень хотелось пойти в мастерскую к Лиле, поговорить о любимых персонажах, обсудить цитаты, которые я выучила наизусть, но я отказывалась от этой затеи, подозревая, что она скажет какую-нибудь гадость или начнет рассказывать об их с Рино совместных планах, о ботинках, обувной фабрике и деньгах, вселяя в меня уверенность, что чтение романов бесполезно, моя жизнь — убога, а в будущем мне суждено стать толстой прыщавой продавщицей канцтоваров в магазине напротив церкви или служащей в муниципалитете окривевшей и хромой старой девой.
