Нелли Маратова - Наследницы Белкина
Поставили машину так, чтобы светила под дерево. Колян взял вторую штыковую лопату, а Толяну досталась совковая — землю отгребать. Взялись за работу.
Через двадцать минут Прохин с Толяном только разогрелись, а Колян уже начал трезветь и злиться: руки, не привычные к работе, покрывались мозолями, спину ломило. Но попросить перекур ему показалось не по-мужски. Тем более что лопаты время от времени звонко во что-то стукали, и сердце у каждого обмирало: она! И тихонечко, любовно, тут же лезли туда руками. Но это всякий раз оказывалась не бутыль.
— Ладно, перекур, — наконец разрешил Санек, и они расселись на траве.
— Больше у этого дерева копать не будем, — сделав пару затяжек, сообщил Прохин. — Там дальше еще одно большое дерево — у него, значит.
— Скоро найдем мы ее, родимую. Лежит, ждет своего часа… — мечтательно протянул Толян. — Я как глаза закрою, так и вижу ее: большую, стеклянную…
— «Ждет своего часа»! — передразнил Прохин. — Сейчас штыковой копать будешь. Не умеешь бабу приструнить — вкалывай!
— А что это Наталка-то такая бешеная? — поинтересовался Колян.
— Так это… я же как начну — так остановиться не могу, — опустил, засовестившись, глаза Толян. — Запои у меня. На работу не выхожу.
— Что же ты остановиться не можешь? Пацаны у тебя, семья…
— Надо мне. Душа просит, понимаешь? Наталка все деньги отберет, штаны отберет, чтобы из дому не убег. Я проснусь — а внутри все так и трясется, будто оборвется вот-вот. И плохо так. И стыдно, стыдно…
— Стыдно-то за что? — не понял Колян. — Ты же во хмелю всегда был тихий…
— Не знаю, за что… За себя стыдно. Так стыдно, что и глаза бы не открывал. И тут я как бухнусь на колени, прямо в одном исподнем, крестом себя осеню и молюсь. «Господи, — говорю, — раб я есть твой, и завсегда я на коленях перед тобою. Господи Иисусе Христе, прости меня грешнаго…» Надо это мне, понимаешь?
— Стыдно ему! — вклинился Прохин. — Совестливый нашелся!
Толян сник.
Колян молчал.
Санек сплюнул:
— Копать пошли.
Снова с азартом взялись за работу. И снова лопаты нет-нет да и звякали о камень. И все казалось — вот-вот, вот сейчас блеснет крутой стеклянный бок. Коляну ладони жгло немилосердно, но и бутыль найти хотелось. Первому. Вперед Прохина.
— Зря ты так с Веркой… — задумчиво обронил Толян, пыхтя и вытирая пот.
— Чего? — обрадовавшись поводу передохнуть, спросил Колян.
— Ну… Не признал ее… — Толян тоже выпрямился и оперся о черен лопаты. — У нее мечта была — тепловозы водить. Ее в техникум не взяли — баба! Двадцать лет путейщицей отработала. А все мечтала… Вот и пьет.
— Да?
— Да.
Какое Коляну дело было до чужих мечтаний? Ведь у него все сбылось. И будет сбываться долго-долго. Он даже и не мечтал ни о чем теперь.
Прохин продолжал копать, как будто за ним гнались.
— Че ты от меня хочешь? — вспылил Колян и вонзил лопату в землю по самый черенок. — Чего?
— Ничего… — пожал плечами Толян и тоже стал копать.
— Чу! Как будто где-то шумит?.. — остановился Прохин.
Остальные прислушались: и вправду тарахтел трактор. И тут же показался свет фар со стороны полустанка.
— Кого несет ночью на реку? — удивился Толян.
— Так, про бутыль молчим, — пригрозил Санек.
Но молчать было бесполезно. С подъехавшего трактора кулем вывалилась местная баба — Любка Гаврилова, жившая неподалеку от Верки.
— Толька, Сашка, а я думала, Верка брешет! А вы и впрямь самогонку искать побежали! — обрадовалась она, увидев в свете фар перекопанную вдоль и поперек землю. — А Верка как мне сказала, так я и не поверила. Не поверила, а Лешке своему сказала. А он сказал — брехня. А сам тихой сапой из дома слинял и на трактор. Вот, поганец, один хотел примазаться, — она погрозила кулаком так и не слезшему с трактора и при этих словах отвернувшемуся в сторону мужу. — Ну так эту тарахтелку за семь верст слыхать. А я думаю, брешет — не брешет, а мужа одного не спущу. Прыг к нему и намертво. Я же такая — уж ежели чего надумала, так меня не заворотить. Нашли бутыль-то али нет? А, не нашли, вижу. Так мы это — не с пустыми руками. С лопатами приехали. Где копать-то, Прохин? А то я думаю…
— Сама ты — тарахтелка! — не выдержал Санек. — Какая бутыль, какой самогон? Ты ваще че мелешь?
— А ты не хитри, не хитри, — подбоченилась Гаврилова и скомандовала мужу: — Слезай, Леха, копать будем. Мы тоже хотим…
— Это мой самогон! — снова перебил Санек.
— Ага! Значит, есть бутыль! — обрадовалась Гаврилова. — Копай, Леха.
— Мужики, — Леха спрыгнул с трактора, — может, я вам помогу?
Злой Прохин переводил взгляд с него на Любку, с Любки на Коляна с Толяном. Последние молчали, не зная, что сказать: бутыль была прохинская — пусть выкручивается.
Видя, что помощи не дождется, Санек буркнул:
— Копайте у того дерева, — махнул рукой дальше вдоль дороги и неприятно добавил: — Копай, Леха.
— Э-э нет! — снова включилась Гаврилова. — Вы только что у березки копали, а нам на рябинку показываешь. Если под березкой закопали, так и мы будем под березкой копать! Думал, проведешь нас, задарма работать отправишь да сам еще и поскалишься потом, ирод, а я… — но тут она осеклась, углядев растерянность на лице Прохина. — Так ты и не запомнил, какое дерево было? — ахнула Гаврилова. — Верно говорят: мужик — он вдаль глядит, а под носом ни черта не видит. Бутыль, бутыль! Бутыль он запомнил, а дерево — нет. Они же все разные! Тут и березки есть, и рябинки, и ольха, и даже вон там елка корявая. Так под каким батя твой самогонку закопал?
Прохин озадаченно молчал. А потом решительно выдал:
— Это была не елка!
— Уже лучше! — Коляну почему-то стало смешно: действительно, Гаврилова была права: деревья все разные, а они даже не подумали об этом.
— Че-то мне кажется, что ольхи тут раньше не было… — робко предположил Толян. — Берег сухой был, высокий, а она воду любит. Это теперича берег заболачивается — вот и ольха появилась…
— Ладно, ольха тоже отпадает, — согласился с его доводом Санек.
— Березка. Чует мое сердечко — березка! — Гаврилова прижала руку к сердцу. — Бежим, Леха, к тому дереву, копать будем, пока эти остолопы стоят как вкопанные. Что один, что второй — давно ум весь пропили. Третьего не знаю, но по морде вижу — чурка чуркой. Неужто им в руки все достанется? Беги быстрее… — они отошли, и слова стало не разобрать.
— Рябинка! — топнул ногой Прохин. — Рябинка это была.
— Че ж мы тогда полчаса под березкой копали?..
Перекопали все от березки до стоящей метрах в трех рябинки и вокруг нее. Сели перекурить.
На Коляна прибоем накатывал смех. Вроде протрезвел давно, а тянуло хихикать. Как представлял себя со стороны — мэр Великонивского района в китайском вонючем пуховике и кирзачах копает землю где-то в тмутаракани ночью — так и трясло его от беззвучного хохота. Дома от армянского коньяка нос воротит, а тут…
Толян хотел что-то сказать, но за спинами раздались голоса; мужики дружно обернулись.
Из темноты на них плыли две огромные темные фигуры. Попав в лучи фар, они превратились в двух дородных баб.
— Прохин, а Прохин, а че вы тут делаете? — подбоченилась одна, а вторая, как девочка, прыснула в кулачок.
— А вас откуда нелегкая принесла? — недовольно откликнулся тот и обратился к Коляну: — Знакомься, местные сороки-сплетницы Надька с Варькой — узнаешь?
— Как это — откуда? — заговорила вторая. — Земля слухом полнится. Клад, говорят, ищете. А у нас отродясь кладов не было. Вот и охота поглядеть, как энтот клад выглядит.
Колян вглядывался в баб, пытаясь определить возраст, сообразить, как вести себя. Но деревня быстро старит — им могло быть и сорок пять, и шестьдесят. Всяко они были старше и смутно знакомы… И вдруг Колян в ужасе узнал в говорившей Надьку — первую красавицу их полустанка. Его привезли в Путейный после первого класса, гордого — школьника! — а она уже оканчивала местную семилетку. Он тогда и не понимал ничего, только слушал, как в след ей по полустанку вился шепот: Юшина пошла… С ней тогда встречался Санек.
А теперь она стояла перед ним — бабка бабкой: морщины, корявые руки, седые волосы из-под платка. Колян зло отвернулся: хватит с него на сегодня.
Между тем оказалось, что вслед за этой парочкой подтянулись и Надькин муж, машинист Иваныч, и чьи-то дети, на которых тут же накинулась Варька, прогоняя домой.
И Гаврилова балабонит, не затыкаясь:
— А чей-то вы приперлися? Это наша бутыль, и мы ее никому не отдадим. Скажи, Прохин, никому не отдашь? А то они и лопаты притащили, и лыжи намазали. Что, Юшина, глядишь? Губу-то закатай, закатай, губа не дура, язык не лопата! А вам ваще спать пора — чья это мелюзга? А ты, Леха, копай иди, че перестал-то?
— А ну цыц! — не выдержал Прохин. — Вон все пошли! Вон! Никто вас сюда не звал!
