Сергей Бабаян - Дед и внук
Обзор книги Сергей Бабаян - Дед и внук
Сергей Бабаян.
Дед и внук
Ранний вечер, конец сентября. Дед и внук гуляют по старинному парку Покровское-Стрешнево.
Они идут по безлюдной аллее мимо желтеющих черемух и ярко-желтых берез. Шероховатые, белые с черными оспинами стволы чередуются с шелковистыми, красно-бурыми, цвета темного янтаря. За ними на прорезанных каменистыми тропками нежно-зеленых лужайках разбросаны голубовато-серые иглистые купы шаровидных ракит. Впереди тремя зеркальными, разделенными узким перешейком овалами поблескивают пруды, подернутые у берегов красно-желтой рябью опавших листьев. За прудами многоцветной, приглушенных, мягких тонов грядой поднимается лес. Уходящее солнце уже смотрит искоса и длинными розовыми мазками тонирует струнно вытянутые стволы корабельных сосен. Посреди еще темной, сумрачной зелени лип и дубов оранжево пламенеют одиночные клены и полупрозрачной, как будто тающей желтью светятся лиственницы. На солнце тепло, но от цепочки по-осеннему неподвижных, стеклянно застывших прудов даже без ветра тянет сырой прохладой.
— Деда, а расскажи, как ловят слонов?
Деду лет семьдесят; это высокий, белоснежно-седой старик, с мягкими глубоко-морщинистыми щеками и расплывшимся носом, несколько похожий лицом на сову: после удаления возрастных катаракт он носит сильно увеличивающие очки, в которых глаза его кажутся вдвое больше обычного. На нем серая фетровая шляпа, серый же реглановый плащ, темно-синие шерстяные спортивные брюки со штрипками и черные полуботинки с металлическими окантовками дырочек для шнурков и пристроченными носками. Шляпа и плащ не только старомодны, но и очень стары, хотя и тщательно вычищены; старые ботинки назвать старомодными нельзя, потому что сшиты они без всякой претензии на моду: лет пятнадцать назад такие стоили восемь или десять рублей. В широком плаще и узких спортивных брюках дед несколько комически тонконог, но держится он с достоинством: у него прямая спина и, можно сказать, начальственный постанов головы, — и вообще как-то чувствуется, что причина его недостаточности в одежде — не бедность, а безотносительная стариковская бережливость: в конце концов, он на прогулке… Внуку лет семь; он худенький, белобрысый, голубоглазый, с острыми оттопыренными ушами, на вид болезненный, но очень живой: то юлит, приплясывая, змейкой между деревьями, то описывает около деда круги. Одет он в темно-синий переливчатый комбинезон с ядовито-желтой нерусской надписью на спине и кажущиеся громадными на его тонких ногах толстопятые, белые с черными валиками кроссовки: эти вещи и дорого стоят, и их трудно достать…
— Деда, а расскажи, как ловят слонов.
— Слонов? — охотно откликается дед — и враз теряет свою представительную осанку и даже как будто ростом становится ниже. — Ну, слушай. Слонов, Ванечка, ловят так…
Эту историю дед рассказывал уже несколько раз — но внуку хочется слушать еще и еще, а деду — еще и еще рассказывать. Он не знает, действительно ли именно так ловят слонов; он повторяет лишь то, что лет шестьдесят назад рассказывал ему его дед, когда они гуляли с ним в Таврическом саду в Петербурге… нет, тогда уже, наверное, Петрограде.
— Собирается много индусов и роют большую глубокую яму…
Внук идет рядом с дедом, поминутно взглядывая на него снизу вверх.
— Потом…
— А какую большую, деда?
— Ну-у-у… вот как от этой скамейки до той березы.
Внук отбегает к обочине и становится посередине между скамейкою и березой. Ему интересно: слоновая история рассказывается в разных местах, и поэтому всякий раз он роет яму на новом месте. Дед тоже останавливается.
— А сколько здесь метров?
— Здесь… метров пять.
Внук вертит головой от скамейки к березе и обратно. Немного подумав, дед говорит:
— Это, Ванечка, называется диаметр. Линия… э-э-э, прямая, которая проходит через центр круга, называется ди-а-метр.
— Ди-а… а какая глубокая? Глубже меня?
Дед помаргивает огромными в сильных очках глазами и озабоченно хмурится.
— Так не совсем правильно говорить. Не глубже, а…
— Выше?
— Нет, не выше… — Дед в раздумье жует губами. — Надо сказать так… так: глубина ямы больше моего роста.
— Твоего?
— И моего тоже, но я просто говорю, как надо говорить: глубина ямы больше… и, если ты говоришь о себе, то — моего роста.
— А как больше? — Внук ничего не понял в этих “моего”, “твоего”, но это не важно.
— Раза в четыре больше. Вот как это дерево. Это ива, Ванечка. Запомни — ива.
— Ладно. А это сколько метров?
— Метра четыре. Да — а ты помнишь, что такое метр?
— Помню. Давай дальше, деда.
Но дед скрепя сердце неумолим.
— Сейчас. У взрослого человека метр — это примерно от середины груди до конца вытянутой руки. А если развести обе руки, то между ними будет два метра.
Дед останавливается, прикладывает одну руку к солнечному сплетению, а другую отводит в сторону. Шедшая за ним и в этот момент начавшая обходить его женщина — дебелая тетка с прической-башней и в распираемом телесами плаще — налетает мясистым подбородком на руку деда, отшатывается и с ненавистью уставляется на него.
— Поаккуратнее можно?!!
Внук хихикает. Дед вздрагивает, недовольно смотрит на тетку — при этом он похож уже не на сову, а на ее грозного старшего брата филина, — и сухо говорит:
— Извините.
Тетка не ответив уходит, бормоча что-то себе под нос.
— Глупая тетя, — говорит внук, чувствуя, что своим поведением тетя обидела деда. — У нее нет мозгов.
Дед страшно доволен, но… Несколько секунд он борется с собою, потом говорит:
— Так не очень хорошо говорить, Ванечка. Тетя не глупая… она просто, наверное, куда-то спешит.
— Поспешишь, людей насмешишь, — говорит внук. Это дедова поговорка. Дед совершенно тает — от улыбки щеки его собираются складками, как сдвинутые гармоньи мехи. — Ну давай дальше, деда!
— Значит, индусы роют большую яму…
— А их много?
— Много.
— Сколько штук? Сто?
— Когда говорят о людях, Ванечка, то говорят не штук, а человек… или душ, — вспоминает дед старину — и тут же в этом раскаивается. Сейчас внук спросит: почему душ? Что такое душа? — дед торопливо думает и почти сразу же понимает, что не сможет ответить. Но внуку, к счастью, не до души.
— Сколько человек, деда? Двадцать?
— Да, человек двадцать, — соглашается дед. Он говорит и видит перед собою индусов: смуглолицые, маслиноглазые, в белых одеждах, они идут по золотисто-зеленой опушке джунглей и что-то поют. К нему в министерство несколько раз приезжали индусы, — но они были в костюмах и галстуках, говорили о прокатных станах и плавильных печах, их даже называли не индусами, а индийцами — и он их не запомнил; его индусы были на памятной ему с детства гравюре из “Жизни животных” Вагнера: вожаки слона, на которого прыгнул тигр, — и отчасти героями бесчисленных фильмов Раджа Капура, которые они с Берточкой каждый год смотрели в санатории в Ессентуках… Внук же никогда не видел индусов — и для него это черно-синие губастые добродушные негры, которых иногда показывают по телевизору.
— Яму роют там, где слоны часто ходят, — например, по дороге на водопой…
— А слон может много выпить?
— Много. — Дед задумывается. Лошадь может выпить ведро — а слон?… — Я думаю, несколько ведер, но точно не знаю. Надо посмотреть в книге.
— Ладно. Давай дальше.
Внук плохо читает и не любит читать, и это огорчает деда. Недавно он в сердцах сказал дочери, что выбросит телевизор, — что он не позволит калечить ребенка, что не та мать, которая родила, а та, которая воспитала, что… и т.д. Дочь сказала, что ей уже тридцать шесть, что она без пяти минут кандидат наук (“вот именно, что без пяти, — съязвил дед. — Уже десять лет без пяти минут”) и что она сама разберется, как воспитывать сына. “Ты уже разобралась, когда вышла замуж за этого негодяя, — сказал дед. — На всю жизнь разобралась, и за себя, и за Ванечку”. Дочь сказала… эх!…
— Яму накрывают ветками и травой, чтобы ее не было видно. Слон идет и проваливается…
— Ему больно?
— М-м-м… да нет. — Слону конечно же больно — шутка ли, с его весом упасть с такой высоты. — На дно ямы тоже кладут ветки и траву, — сочиняет дед. — Чтобы слон не ушибся.
Они идут по перешейку между прудов. Дорога редко обсажена невысокими, но кряжистыми рябинами; рябины так густо усыпаны ягодами, что каждое дерево похоже на огромную алую мелкозерную гроздь. Ближняя половина пруда отражает небо, дальняя — лес; вода там блестяще-черная, как растопленный вар, пестро крапленная опавшими листьями. Глядя на это сочетание цветов — блестящий черный, желтый, красный, оранжевый, — дед вспоминает федоскинские лаковые миниатюры… Он останавливается.
— Посмотри, Ванечка, как красиво.
Внук тоже останавливается и некоторое время, часто кивая и роя землю ногой, смотрит на пруд.
