Анатолий КОСТИШИН - Зона вечной мерзлоты
– И ты в этом замешан?! – устрашающим ледяным тоном произнесла Пенелопа, уставившись на меня. Ее глаза гневно сверкали. Левая рука Комара незаметно за партой стиснула мою руку, и это прикосновение подействовало на меня умиротворяюше. – После уроков оба в кабинет директора, там поговорим по-другому! Вы у меня пожалеете, что вообще родились на свет божий! Я вам устрою такое… такое, – у нее перехватило горло, Пенелопа резко повернулась, услышав звонок, быстрыми шагами направилась к учительскому столу, забросив в сумку свои пожитки, громко ушла, хлопнув дверьми перед самим носом изумленной биологички. Та в нерешительности замерла на пороге класса, словно не решалась зайти.
– Что у вас тут произошло?
– Разборка, – ответил за всех Щукин, и класс вымученно засмеялся. – А так, в общем, – Щука постарался спародировать Пенелопу, и у него это неплохо получилось, – урок прошел в спокойной, творческой атмосфере. Мы очень активно обсасывали мозговые косточки новеньких – И как? – в унисон Командору, спросил Каблук, словно он был Папой.
– Никак! – иронизировал Щука. – У одного мозги есть, у другого, к сожалению, полностью отсутствуют. Вот такой клюшкинский парадокс.
Класс грохнул от смеха, только нам с Комаром было не до смеха.
После обеда состоялась большая разборка в кабинете Папы. Если бы не защита Марго и Большого Лелика, все для нас с Комаром могло закончиться намного печальней, так мы отделались недельным дежурством по столовой.
– Аттестаты увидите только через мой труп, – злобно прошипела нам Пенелопа.
Валерка к удивлению всех собравшихся в кабинете, на рожон не лез, вел себя чересчур смирно – все время молчал. Я сам был удивлен такому поведению друга.
– Собака лает, караван идет, – философски объяснил Валерка. – Жить будем!
После Пенелопиного урока такой кайф был прогуляться после уроков по территории Клюшки, посидеть, свесив безжизненно ноги, с могучей ветки старого кряжистого дуба-великана, но нас посадили на неделю под клюшкинский арест – запретили свежим воздухом.
На самоподготовке в тот же день пришлось сцепиться с Каблуком, рослым увальнем, под метр восемьдесят. Кулаки у него были огромные, глаза на редкость маленькие. Его волосы, брови и пушок, уже обозначившийся на подбородке, были светлые, почти белые. Каблук спокойно мог бы завалить Щуку одной левой, но он был дефективным, учился в компенсирующем классе, их на Клюшке презирали, с ними никто не водился. Поэтому Щука легко заделал его своей боевой шестеркой.
Каблук, как назойливая муха, пристал к Ленке Ивановой, говорил ей всякую гадость, желая довести ее до слез, и ему это удалось. Большого Лелика в классе еще не было, где-то застрял по дороге. Мне стало противно наблюдать, как придурок Каблук доводит Иванову до слез. Не знаю, какой черт дернул меня стать на ее защиту.
– Каблук, оставь девчонку в покое, – с легким раздражением обратился я к задиристому Каблуку.
Тот от неожиданности молчаливо выпучился на меня.
– Ты, что Сильвер вякнул? – вид у Каблука был слегка пьяноватый, его пошатывало, чтобы удержаться на ногах, он цеплялся за край стола. Только через некоторое время я узнал, что Каблук «моментщик» – токсикоман.
– Что слышал, – невозмутимо повторил я. – Оставь Иванову в покое.
– Сильвер, – Каблук неожиданно сплюнул на пол между собой и мной. Лицо его грозно набычилось. – Если не хочешь получить по зубам, то вали отсюда, пока не накостылял тебе.
– Каблук, – я старался держать себя в руках, и поэтому было предельно вежливым. – Тебе же очень популярно сказали: «Оставь девчонку!» – десятки глаз оторвались от тетрадей и впились с интересом в меня. – У тебя проблемы с русским языком?! – закончил я с интонацией, по которой было ясно, мое терпение подходит к концу.
– Сильвер, ты чего это? – розовые, как ветчина, руки Каблука сжались в кулаки.
– Ничего, просто отстань от девчонки, – внутри у меня все кипело.
– Завидно стало, потянуло на Иванову, – Каблук грубо хохотнул. – Так я устрою, Иванова, дашь Сильверу?
Рука моя самопроизвольно поднялась, я врезал Каблуку по скуле, он повалился на пол, и смотрел на меня с разинутым ртом, не веря в то, что я посмел его ударить.
– Сильвер, ты покойник, – заорал Каблук во всеуслышание.
Дверь класса отворилась, на пороге с тетрадями под мышкой стоял Комар.
– Только после тебя, дефективный, – вмешался Валерка, который с опозданием пришел на самоподготовку. Это за ним наблюдалось еще в обезьяннике, что выводило из себя Гуффи.
Каблук злобно посмотрел на Комара, на меня, на его щеке нервно задергался мускул.
– Комар, ты еще допрыгаешься, – прошипел гнусаво он, и его лицо приобрело густо-фиолетовый оттенок. – И твой дружок…
– Катись Каблук, – презрительно оборвал Каблука Валерка. – Губашлеп, от тебя за километр прет «Моментом».
В классе повисло молчание, Комар и Каблук молча разглядывали друг друга, словно обнюхивали. Я невольно восхитился – страха Комар решительно не ведал. Лицо его выражало лишь отвращение.
– Ты все понял наркоман конченный, – презрительно фыркнул Комар.
Каблук понял, ситуацию не стоит больше усугублять, под улюлюканье группы смылся.
Валерка хмуро уставился на меня.
– На меня наезжаешь, сам же постоянно нарываешься на приключения, – недовольно пробурчал Комар. – Ни на минуту тебя нельзя одного оставлять!
Меня чуть не пробрало на смех, кто бы мне мораль читал, святой нашелся.
– С кем поведешься, от того и наберешься, – с усмешкой ответил я на выпад друга.
– Не забеременей еще, – неопределенно произнес Комар, и больше не сказав ни слова, вышел из класса, оставив меня в полном недоумении.
Настроение было испорчено, я угрюмо сидел за партой, не понимая наезда Валерки. В конечном итоге я сделал глубокий успокаивающий вдох и сказал:
– Ну, его…
И тут на стол упала записка. Там было только одно слово: «Спасибо!» Я понял, кто мне написал, стало тепло и приятно на душе.
После самоподготовки Большой Лелик оставил меня в классе для профилактической беседы. Вид у него был угрюмый, я понял, ему уже настучали на меня.
– Объяснись, май либен, – потребовал Лелик.
– Разве, что-то произошло?! – спросил я, стараясь сохранить на лице самое безобидное выражение.
– Разве нет?! – в унисон мне ответил Большой Лелик. – Ты ничего не хочешь мне рассказать о происшествии на самоподготовке?
– Ничего, – я отрицательно потряс головой. – разве, что-то произошло?! – мои невинные глаза честно смотрели.
– Что произошло с Каблуковым, – Лелик пристально посмотрел на меня.
Я сделал вид, что до меня наконец-то дошло чего от меня хочет воспитатель.
– Пусть не пристает к девчонкам! – отрывисто произнес я.
Большой Лелик издал какой-то неописуемый звуковой восторг.
– Сафронов, растешь на глазах, – на лице воспитателя появилась мягкая, добродушная улыбка. – Пора нравиться девчонкам.
Мне стоило больших усилий сохранить безразличный вид.
– Разве я им могу понравиться?
– Еще как, – воскликнул весело Лелик, – все юноша зависит только от тебя.
– Учту, – вежливо ответил я, но на душе было приятно от Леликовых слов. Наверное, я вступал в возраст, когда очень сильно хотелось девичьего внимания.
Сумрак Клюшки словно подернулся рябью, сам его воздух дрожал. Во всем чувствовался приход зрелой осени.
После ужина произошло маленькое ЧП. Круглов из группы Гиббона, удобно усевшись на туалетном очке, собрался курнуть. Сигарета уже находилась во рту, и в этот момент его брательник, ради шутки, брызнул на огонь зажигалки струю освежителя воздуха – раздался оглушительный хлопок. Воспитатель Сединина, между нами Трехдюймовочка, в этот момент как раз проходила мимо со своим любимым котом Родионом на руках. Взрывная волна выбила туалетную дверь, которая со свистом ударилась в противоположную стену, туалетное очко вдребезги, перепуганная физиономия Круглова с опалившейся челкой особенно всех позабавила. Всю ночь обитатели душевно смаковали Кругловскую туалетную посиделку, с каждым разом разрисовывая эту историю все сочнее и сочнее. До упада при этом, потешались над Трехдюймовочкой и ее упитанным котом, который от перепуга заныкался так, что бедная Сединина не могла его найти в течении двух часов, когда нашла, бедный Родя, шерсть дыбом, стены царапал, никак не хотел идти на ручки к своей хозяйке.
Утром на следующий день Трехдюймовочка всем подряд жаловалась на свою гипертонию, и таким тоном, словно эта болезнь была свойственна исключительно только ей одной, принадлежала ей как единственная в своем роде вещь, на которую никто больше не имел никакого права. С годами магическое слово «гипертония» и «мигрень» даже обитатели выговаривали с придыханием.
Больше всего Клюшка потешалась, когда вечером дежурила баба Такса. В наших глазах она выглядела смешно, даже уродливо: маленькая, бесформенная, как не долепленный колобок, у нее была маленькая округленная голова, хищный крючковатый нос, а над верхней губой красовалась большая бородавка, из которой торчали несколько длинных, толстых, черных волоса. Особо мы веселились, когда к бабе Таксе на дежурство под вечер приходил ее вечно пьяненький дед Матвей. Невзрачного, худосочного старичка с веселыми жизнерадостными глазами обожала вся Клюшка от мала до велика. Он смотрел на мир глазами человека, посланного за водкой. Когда ему напоминали, что он пришел в детское учреждение нетрезвым, дед Матвей серьезно рассматривал своего собеседника, и клятвенно заверял:
