Юсуф Шаруни - Современный египетский рассказ
— Ты что смеешься?
— Просто так. Радуюсь, что мы поженимся. Скажи, а ты рад? Ты придешь меня сватать к мужу моей сестры?
— Жди меня у них завтра, после захода солнца.
Она нежно сжала его руку, но рука эта по-прежнему была холодна. Набавийя снова сказала:
— Давай вернемся.
— Пройдем еще немного.
— Хорошо, как хочешь. Но ты сегодня какой-то странный.
— Вовсе не странный. Просто я думаю, как мне защитить тебя от хаджи Мухаммеда.
Набавийя в сердцах шлепнула его по руке и воскликнула:
— Хаджи Мухаммед, хаджи Мухаммед!.. Да наплевать мне на него!
Рашад рассмеялся:
— Ну ладно, ладно, не сердись. Пойдем вон в ту сторону.
— Куда?
— К большому каналу.
— Нет, я хочу вернуться, Рашад.
Вокруг них лежали объятые молчанием поля пшеницы, хлопка, кукурузы. Набавийи вспомнилось, что у нее нет теперь ни пшеницы, ни хлопка, ни кукурузы, и весь будущий год ей придется жить впроголодь. И, чтобы нарушить гнетущее молчание ночи, она сказала:
— Вернемся, Рашад. Хочешь, пойдем к тебе?
— Хорошо, хорошо. Обожди меня здесь. Я сейчас…
Он шагнул с дороги и скрылся между стеблей кукурузы.
Набавийя огляделась. Неподалеку было заброшенное деревенское кладбище. Она поспешно отвела глаза, подумав: как это человек остается там лежать навсегда, навсегда? Взгляд ее упал на глинобитную стену — ограду пасеки. За стеной было тихо. Пчелы спали. Набавийю охватила тревога. Сердце часто забилось. Повернувшись к кукурузному полю, она закричала:
— Рашад, Рашад!
— Рашад не придет, Набавийя!
Она не поверила своим ушам. Вскрикнула от ужаса, подняла руки, словно желая зажать уши, чтобы не слышать этого голоса. Быстро обернулась к пасеке. Их было четверо: хаджи Мухаммед, его сын Таха и еще двое незнакомых мужчин…
Рашад, затаившийся в кукурузе, слышал ее истошные крики:
— Рашад! Спаси меня, Рашад!
Он с хрустом обломил кукурузный стебель.
Хаджи Мухаммед, прятавший руки за спиной, рассмеялся и сказал, качая головой:
— Он продал тебя, Набавийя. Вот жалость-то какая! Продал за десять фунтов.
Набавийя вдруг словно оглохла — так тихо вокруг, ничего не осталось, только голос хаджи. Рашад услыхал, как она тоскливо воскликнула:
— Продал?
Еще один стебель обломился под его рукой. И снова зазвучал грубый голос хаджи Мухаммеда:
— Продал, продал. Так-то, Набавийя.
А она все еще не могла понять. Вспомнила, как Рашад шарил рукой по груди, наверное, ощупывая правый карман. Покорно спросила:
— Бить будете?
У Рашада комок подступил к горлу. Хаджи Мухаммед вынул руки из-за спины, и Набавийя увидела в них веревку. В голосе хаджи зазвучала злоба:
— Бить?! Ну нет, ты умрешь, Набавийя.
Еще один стебель обломился под рукой Рашада. Во рту у него пересохло, мучительно захотелось пить. Набавийя озиралась в ужасе. Мужчины обступили ее кольцом. Она подумала, что надо бежать, но не в силах была сделать и шагу. Это конец, спасения нет. А сын ее спит один в запертом доме.
Рашад услышал голос, полный униженной мольбы:
— Пощади меня, хаджи… Я одна на свете… И сын мой останется беззащитным сиротой…
В ответ раздался лишь злорадный смех. Хаджи протянул сыну конец веревки, которую держал в руках. Рашад слышал, как Набавийя крикнула: «Ты хочешь убить меня, хаджи, потому что я не пошла за тебя замуж?» — и вспомнил, что ему-то она дала согласие…
— Молчи, сукина дочь!
Это крикнул Таха. И пнул ее в бок. Еще один стебель хрустнул под рукой Рашада. Он услышал крик боли и увидел, как женщина упала на колени, схватившись за бок рукой. Грубый голос произнес:
— Ну-ка, вы, отойдите. Мы с сыном сами управимся.
Набавийя поднялась на ноги и сказала умоляюще:
— Возьми мою землю, возьми феддан… И корову возьми. Я уплачу тебе за пшеницу. У меня же сын. Пощади!..
Рашад присел на корточки, сжался в комок при мысли о том, что он был для нее дороже феддана и коровы. А следующая мысль была, что их четверо, а хаджи Мухаммед так силен, что его одного-то одолеть трудно…
Хаджи и его сын проворно захлестнули веревкой шею Набавийи. Она стояла, пошатываясь, цепляясь руками за веревку, и напрасно силилась сбросить душившую ее петлю. Хаджи сказал:
— Теперь уж никто не станет говорить, что женщина ткнула меня мордой в грязь.
И перед тем как Набавийя, уронив руки, рухнула на землю, Рашад услышал последний слабый призыв:
— Рашад… Рашад…
На миг ему представилось: вот он отважно выбегает из своего укрытия. Дал пинка одному, хватил кулаком другого, в кровь разбил хаджи лицо, а четвертый сам улепетывает со всех ног… Он поднимает Набавийю на руки… Но тут раздался окрик хаджи:
— Рашад, поди-ка сюда!
И он понял, что Набавийя мертва. Он не откликнулся на зов и не двинулся с места, затаившись в гуще кукурузы. Пот катился по лбу, заливал глаза. Голоса стали удаляться в сторону деревни. Скоро они смолкли, и теперь тишину нарушало лишь громкое кваканье лягушек. Рашаду показалось, что они рыдают. Он медленно побрел, пробираясь меж стеблей, обходя стороной то место, где лежала Набавийя. Выйдя на дорогу, перешел через канал и очутился перед новым кладбищем. И тогда он сказал себе:
— Вот тут Набавийя будет спать… Вечным сном…
В изнеможении он опустился на камень и, упершись локтями в колени, спрятал лицо в ладонях.
Шайтан
Пер. Г. Аганиной
По каменистой равнине, покрытой песком, с севера на юг катится «форд» красного цвета. Человек, сидящий за баранкой, вдруг бьет по ней ладонями и ликующе кричит: «Вот она, Родина!» — ему кажется, будто машина пересекла границу, за которой начинаются родные места. От радости он начинает крутить руль вправо и влево, и машина послушно устремляется, словно в танце, то в одну, то в другую сторону. Из-под колес летят мелкие камни. Утреннее солнце все выше и выше поднимается к зениту.
Чтобы защитить глаза от слепящих лучей, человек опускает жалюзи. Перед ним, куда ни кинь взгляд, песчаное море пустыни, где только кактусы и верблюжья колючка.
Солнце уже стоит прямо над «фордом». Человек обнаруживает это, когда поднимает жалюзи и не видит солнечного диска. Земля дышит нестерпимым зноем — сущий ад, думает он и останавливает машину.
Откинувшись блаженно назад, человек прикрывает на мгновение глаза, протягивает руку за термосом, отворачивает крышку, пьет. Затем выходит из машины и поднимает крышку капота, чтобы остудить двигатель.
Новенький красный грузовик сверкал под ослепительными лучами солнца, горделиво застывшего на безоблачном небосклоне. Над красным кузовом «форда» был натянут зеленый брезентовый тент. «Быть может, ты будешь первым автомобилем, которому суждено въехать на мою родную землю, который там увидят впервые в жизни», — сказал человек своему «форду».
Он представил себе, как деревенская знать будет ходить вокруг его машины, удивленно оглядывая и похлопывая ее по дверцам.
«Время лошадей, мулов, верблюдов и ослов прошло», — скажет он им. А они ответят: «Твоя правда, Хасан!»
Ему так хотелось, чтобы были живы отец, мать, братья и чтобы он мог сказать им, что никуда не уедет еще тридцать лет.
Хасан решил залезть в кузов, чтобы, устроившись поудобней, дождаться там захода солнца, а уж тогда, по вечерней прохладе, отправиться дальше на юг. Однако скоро его потянуло наружу. Он вытащил из кузова одеяло, веревку и четыре металлических прута. Укрепив прутья в песке, он натянул сверху одеяло, расстелил в образовавшейся тени абу[25] и сел. Взор его устремился вдаль, туда, где далеко в дымке пустыня сливалась с небом.
А Хасану виделись деревня, откуда он когда-то уехал, люди, которых он знал, города и моря, которые он видел, профессии, которые сменил за это время. Он вспомнил про диковинный костюм, который вез с собой: пиджак, брюки, галстук, рубашку, вспомнил про украшения для матери и старшей сестры и для тех, кто, как он полагал, должны были родиться за время его отсутствия.
О, как славно он заживет у себя в деревне! Лучше, чем Антара[26] после того, как он привез от Нуамана красных верблюдиц в качестве махра[27] для своей возлюбленной Аблы! Махром для его Аблы будет эта машина. Если бы он был поэтом, он так воспел бы свой «форд», что сам Имруулькайс[28] не отказался бы включить его строки в свои стихи, где он так красиво воспевает своего коня! Хорошо, если бы, мечтал Хасан, в деревне, пока он странствовал, появился свой поэт. Уж он бы прославил и автомобиль, и его хозяина!
Тень постепенно ушла из-под навеса, и Хасан, подтянув абу, переполз ей вслед. Было жарко. Он сорвал с головы белую накидку с черным шнуром. Тут ему пришло в голову, что и накидка и шнур нужны были для езды верхом на лошади или верблюде. Тому же, кто сидит под крышей автомобиля, они вовсе не нужны.
