Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане
— В школу при посольстве?
— Нет.
Ему очень нравился ее смех, негромкий, веселый и заразительный. Нет, она не могла быть скрытной. Он не сомневался, что его первая догадка верна: она делится своими чувствами и даже воспоминаниями о них только с теми, кто, по ее убеждению, тоже способен на глубокие чувства. А со всеми остальными она бывает вот такой — улыбающейся и сдержанной. Он злился на себя: что бы она о нем ни подумала, впервые увидев его издали, ему пока еще не удалось оправдать ее ожидания.
— Да, я жила здесь, — говорила она, но он уже не чувствовал, что всецело владеет ее вниманием: она оглядывалась по сторонам. — Я ходила в настоящую московскую школу. Куда бы мы ни приезжали, мой отец всегда требовал, чтобы я училась вместе с детьми тех людей, с которыми он работает. Иногда мне приходилось трудно, но он был прав. Мою здешнюю учительницу звали Марина Тимофеевна.
На мгновение ее сдержанность исчезла, растворившись в теплоте, с которой она говорила о маленькой девочке, затерявшейся в непонятном мире, где ей помогла освоиться чуткая и добрая женщина, даже не знавшая английского языка.
— Теперь она ушла на пенсию и живет на Арбате в тесной узенькой комнате с единственным узеньким окошком, окруженная старыми газетами, старыми журналами и старыми чемоданами. Но одна стена вся увешана фотографиями тех классов, которые она вела. Месяц назад я навестила ее, и, когда она показала мне фотографию моего класса, я чуть не расплакалась.
— Почему?
Она быстро посмотрела на него, едва удержавшись от резкого ответа, и в глазах ее блеснуло что-то похожее на гнев, но она тут же улыбнулась и мягко сказала:
— Трудно объяснить. Это покажется сентиментальным. Лучше расскажите мне о себе — добавила она поспешно. — По правде говоря, я тоже обратила на вас внимание и все думала, кто вы такой.
— Так, значит, мы кончили говорить о вас? Ведь вы, наверное, еще не все рассказали.
— Боюсь, это очень скучная история. Во время войны я почти все время жила в Лондоне, а в конце войны снова приехала сюда, на этот раз с мужем он был корреспондентом. — Она говорила торопливо, почти равнодушно, снова прикрывшись щитом любезной сдержанности, потому что, как он понял, разговор опять затронул переживания, слишком серьезные для светской болтовни. И снять она подменяла рассказ о них перечнем дат и городов, не касаясь того, что происходило в ее сердце, и делала это с таким непринужденным изяществом, что о подлинной глубине ее чувства можно было только догадываться. — В последний раз мы приехали сюда лет пять назад. Она медленно отпила из бокала и, не поднимая глаз, добавила: — Когда я увидела вас в дальнем конце комнаты, у меня было ощущение, что я должна сию же минуту что-то для вас сделать: принести вам коктейль или бутерброд… — Ее руки и плечи рассказывали ему, что она бессильна объяснить, какое впечатление он на нее произвел. — У вас случилось что-то неприятное?
— У меня? — спросил он, удивленный неожиданным сочувствием со стороны совершенно незнакомого человека. Даже если она сказала это только для того, чтобы прекратить разговор о себе, ему все равно хотелось уверить ее, что у него все хорошо, очень хорошо, но он не мог. Ее чуткость делала любую бодрую отговорку бессмысленной, поэтому он уклончиво облек правду в слова — ложью был только его шутливый тон.
— Ну, если не считать того, что, во-первых, я не готов к докладу, который мне предстоит сделать в пятницу, а, во-вторых, несколько минут назад я узнал, что меня, возможно, обманул тот самый человек, ради которого я сюда приехал, — в остальном все великолепно.
— Вы говорите серьезно? — спросила она. В ее глазах мелькнуло сожаление, что он так неуместно начал шутить: она ждала от него большего. — Все действительно так плохо?
— Я еще не знаю, но и в самом худшем случае я это как-нибудь переживу. Но, может быть, я делаю ошибку, уверяя вас, что все кончится хорошо?
Она опять засмеялась своим негромким смехом.
— Нет, я умею дружить и со счастливыми людьми тоже.
И тут он слишком поздно заметил, что вторично не сумел воспользоваться возможностью, которую она ему сознательно предоставила, — она не любила сентиментальных излияний, но ее точно так же отталкивало и несерьезное отношение к жизни. Она признавала либо искренность, либо сдержанность, а все, лежащее между этими крайностями, считала пошлыми уловками. Он был смущен и расстроен. Начиная с первого же, излишне игривого тоста он делал ошибку за ошибкой. Чтобы вернуть утраченное, ему оставалось лишь одно: обратить против нее ее же собственные принципы.
— Но вы мне так и не объяснили, почему эта фотография в комнате вашей учительницы произвела на вас такое впечатление.
— Мне вдруг пришло в голову, — сказала она просто, — что это, пожалуй, единственная моя фотография, которую кто-то повесил у себя в комнате. Единственная. Во всем мире. — В ее глазах блеснули слезы. — Это меня потрясло.
Он не сумел ответить с такой же глубокой искренностью и не смог подобрать какую-нибудь банальную сочувственную фразу.
— Мне это не кажется сентиментальным.
— Возможно, — согласилась она с легкой улыбкой, — но без жалости к себе тут не обошлось.
— А это не разрешается?
Она отрицательно покачала головой.
— Вероятно, вы слишком долго жили за границей. Когда вы собираетесь домой?
Ее глаза вдруг погасли и стали печальны, как заходящее солнце.
— Когда я узнаю, где мой дом, — ответила она просто и после короткого молчания, извинившись, быстро отошла.
Он несколько минут следил за ней, но она упорно держалась в дальнем конце комнаты, и на ее губах снова появилась жизнерадостная, веселая улыбка. Теперь вокруг нее собралась кучка мужчин постарше, и на их лицах отражалась немного грустная радость, которую доставляло им общество этой очаровательной женщины. Но тут с ним заговорил посол, а потом еще один корреспондент, которому тоже хотелось узнать, что он думает о статье в «Правде», и, когда через несколько минут он снова оглянулся, она уже исчезла — ему так и не удалось узнать, кто она, чем занимается, почему живет в Москве, не удалось договориться о новой встрече. Она исчезла, вот и все; очевидно, их короткий разговор значил для нее не больше, чем мимолетная болтовня с другими гостями. Когда она увидела его издали, он чем-то понравился ей, но, заговорив с ним, она почувствовала, что первое ее впечатление ошибочно. А может быть, она разгадала его тайну.
Ему захотелось немедленно уехать, но тут его перехватил Адамс, снова заговоривший о статье в «Правде».
— Нам незачем ехать ко мне, — сказал он. — Этот номер есть у них, в библиотечной подшивке. Идемте, я вам переведу.
Интервью с Гончаровым занимало лишь несколько абзацев в большой статье. В ней говорилось о конференции и о том, что присутствие стольких иностранных ученых объясняется возросшим престижем советской науки в глазах всего мира. Затем перечислялись важнейшие работы советских физиков за последние полгода. Все это Ник выслушал без малейшего интереса. Наконец автор перешел к физике космических лучей — эксперимент Гончарова был назван попыткой установить внутреннее строение и состав вселенной путем измерения энергетического спектра несущихся в пространстве элементарных частиц. Его теорию оспаривает американский ученый доктор Никлас Реннет, который выступит с докладом на конференции; однако теперь, говорилось в статье, Гончарову удалось получить дополнительные экспериментальные данные, подтверждающие точку зрения советских физиков.
Затем приводились слова Гончарова:
«Когда во время поездки по Соединенным Штатам я посетил доктора Реннета, еще не была исключена возможность, что расхождение в наших результатах объясняется расхождением в показаниях приборов, поскольку мы пользовались разными методами. Однако совсем недавно наш институт разработал третью методику, совершенно не похожую на первые две. Новые результаты полностью согласуются с данными, полученными нами ранее. Если только мы не повторили какой-то принципиальной ошибки, — а это представляется маловероятным, — есть все основания считать, что теперь возможность простого расхождения в показаниях приборов полностью исключена. Хотя это расхождение относительно очень невелико, оно тем не менее дает основание для двух следующих гипотез: либо каждая галактика представляет собой герметически замкнутую систему, связанную с остальной вселенной только посредством излучения, либо между отдельными галактиками происходит обмен материальными частицами, создающий между ними взаимосвязь материи».
На этом цитата кончалась. Затем следовало описание нового прибора, которое, впрочем, как и большинство таких научно-популярных описаний, было совершенно непонятно для специалиста; но, во всяком случае, Ник теперь твердо знал, что со времени их встречи Гончаров действительно провел новый эксперимент и что он пользовался прибором, о котором до сих пор не сказал ему ни единого слова. И, следовательно, Прескотт был прав: его пригласили только для того, чтобы дать Гончарову возможность публично одержать победу.
