Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане
Здесь, в посольстве, едва поднявшись по лестнице в гостиную, он сразу вернулся в обстановку, знакомую ему с самого рождения. Как будто излечившись от частичной глухоты, он вновь обрел способность понимать все, что говорится вокруг, и это было приятно. Но такое внезапное возвращение в Америку сбило его с толку и раздосадовало — словно его разбудили как раз в ту минуту, когда неоконченный сон должен был стать понятным.
Гостями на приеме были иностранные физики, приглашенные на конференцию, и члены советской Академии наук. Присутствовали также члены дипломатического корпуса, журналисты и еще какие-то люди неизвестных профессий, которые чувствовали себя здесь как дома. Теперь рыжеволосая женщина, смеясь, говорила о чем-то с послом в другом конце комнаты, а когда тот отошел, она вдруг обернулась, и их глаза снова встретились. Под его пристальным взглядом улыбка ее медленно угасла, сменившись сначала холодным недоумением, а потом растерянностью и почти мольбой о пощаде. Наконец, словно задумавшись о чем-то, она отвернулась, и он снова видел только ее спину.
Одна из посольских дам, бледная молодая женщина, одетая со стандартной изысканностью, завела с ним незначащий светский разговор, и он, улыбаясь, подавал требуемые реплики. Когда она отошла, к нему обратился американский корреспондент Адамс, высокий лысый человек с живыми проницательными глазами, уже несколько лет живший в Советском Союзе. Он сказал, что у него есть к Нику несколько вопросов.
— Валяйте, — ответил Ник, — но сперва я сам задам вам вопрос. Кто эта рыжая женщина в том конце комнаты? Вон та, в белой блузке с глубоким вырезом и в черной юбке, с жемчужными серьгами и ожерельем?
— Рыжая? — корреспондент оглянулся и сказал с улыбкой: — А, это наша здешняя туземка, Анни Робинсон. Анни — великий знаток Москвы.
— Значит, она русская?
— Анни? Ну что вы. Она американка.
— А кто здесь мистер Робинсон?
— Такого не имеется. Она вдова. Если хотите, я буду рад вас познакомить. Но прежде скажите мне, есть ли у вас какие-нибудь новые данные, которые вы могли бы противопоставить последним результатам Гончарова?
— Каким последним результатам? — спросил Ник. — И давно ли корреспонденты так внимательно следят за развитием физики?
Адамс улыбнулся.
— Но ведь теперь физика — это не только наука, не правда ли? Как и все остальное, она стала частью «мирового сосуществования и соревнования». А я, собственно говоря, имел в виду статью о Гончарове в сегодняшней «Правде». Разве вы не читали?
— Нет, — ответил Ник. — Чтобы прочесть русскую газету, мне даже со словарем потребовалось бы несколько часов. Но мы с ним все обсудили весной в Кливленде.
— Именно это я и хотел бы уточнить. Судя по всему, он уже после поездки в Соединенные Штаты получил какие-то дополнительные данные, подтверждающие его теорию.
— Не может быть, — сказал Ник. — Я разговаривал с ним всего час назад, и он ни словом об этом не упомянул. — Он нахмурился при одной мысли о таком невозмутимом и любезном двоедушии. — Ни единым словом.
— Это вас удивляет?
— Правда, я около месяца разъезжал по свету, но при обычных обстоятельствах он написал бы мне одновременно с передачей своего сообщения в какой-нибудь физический журнал. И только после этого он дал бы интервью в газету. То есть все это — в том случае, если их физики придерживаются тех же правил, что и мы. А я в этом убежден.
— Но если для него это вопрос престижа отечественной науки?
Ник нетерпеливо покачал головой.
— Для меня это просто вопрос профессиональной этики. С какой стати скрывать от меня то, что он сообщает миллионам читателей газеты, которые понятия не имеют о физике? Здесь какая-то ошибка. Иначе быть не может.
— Почитайте «Правду».
— А где-нибудь здесь не найдется номера с этой статьей?
— Я спрошу. Но если нет, поедем ко мне после приема, и я вам ее переведу. А теперь, если хотите, я представлю вам миссис Робинсон.
— Нет, — ответил Ник, расстроенный и смущенный. — Спасибо, пока не надо.
Он почувствовал большое облегчение, когда Адамс отошел и он остался один. Его мучила мысль, что Прескотт может оказаться на тысячу процентов прав. Одно дело — не упомянуть о планах нового эксперимента до его проведения, и совсем другое — скрыть от собрата ученого полученные и обработанные данные. И так уже, к несчастью, эпоха требует, чтобы некоторые разделы физики засекречивались ввиду их военного значения. Но ведь в данных, полученных Гончаровым, не могло быть ничего секретного! Проще всего предположить, что эта скрытность диктуется стремлением обеспечить себе преимущество, поставив Ника в глупое положение, когда он будет делать свой доклад. Пропагандистская победа, которую предсказывал Прескотт. Но Нику было слишком тяжело думать так о Гончарове. Вероятно, здесь какое-то недоразумение. Иначе вся его поездка теряет смысл. Однако, пока он сам не прочтет статью, он не может так просто отмахнуться от этого варианта.
Внезапно ему захотелось поговорить с кем-нибудь, кто не имел бы ни малейшего отношения ни к физике, ни к конференции. Он оглянулся, ища взглядом рыжеволосую женщину, просто чтобы отвлечься, но на прежнем месте ее уже не было.
Однако мгновение спустя, повернувшись, чтобы взять коктейль с подноса, который проносили мимо, он вдруг замер — она брала бокал с того же подноса, внезапно возникнув рядом с ним, словно его желание исполнилось, как по волшебству. Когда поднос унесли, они оказались лицом к лицу, и он взглянул в задумчивые глаза, ясные, как глаза лани; чуткие и зоркие, они могли выражать горе, изумление, радость или просто раскрываться от наивного удивления. Они, казалось, говорили, что все это уже видели и раньше — и на все это смотрели либо с состраданием, либо с легкой улыбкой.
Он чуть-чуть приподнял свой бокал.
— За ваше здоровье, — сказал он. — Да сбудутся все ваши желания.
Она удивленно поглядела на него, потом улыбнулась и тоже приподняла бокал.
— Благодарю вас.
Это было сказано шутливо, и в то же время казалось, что она готова отнестись к его словам гораздо серьезнее, если только поверит в их искренность. Затем, после маленькой паузы, она добавила:
— Да сбудутся и мои, и ваши желания!
Они отпили немного, не глядя друг на друга, но все еще чем-то друг с другом связанные. Он украдкой покосился на ее короткие волосы, рыжие, мягкие и прямые. Его охватил страх, что она сейчас отойдет.
— Мне очень хотелось поговорить с вами, — сказал Ник, и она снова внимательно посмотрела на него. — Я никак не мог догадаться, кто вы и чем занимаетесь. Сначала мне даже показалось, что вы русская…
— Я живу здесь уже давно, — ответила она, — а кроме того, этот мой костюм сшит здесь.
— Неважно почему, — сказал он, — но вы самая интересная женщина в этой комнате.
— Я? — она изумленно поглядела на него, проверяя, не шутит ли он.
— Вы обладаете удивительным свойством… — Он умолк, пытаясь разобраться в собственных впечатлениях, — свойством неопределенности. Вы такая, и вы не такая…
Она продолжала глядеть на него так, словно он в чем-то обманул ее ожидания. Но в конце концов засмеялась, и глаза ее весело заблестели.
— Должна признаться, этого мне никто никогда не говорил.
— Кто вы? — спросил он. — Чем вы занимаетесь? Откуда вы?
Она еще несколько секунд молча смотрела на него, стараясь догадаться, что за человек скрывается за этим градом вопросов. Затем, улыбнувшись, выбрала из них тот, который позволял ограничиться наиболее конкретным ответом.
— Не хотите знать, где я родилась?
— Начните с этого, — разрешил он. Лишь бы завязать разговор, а как это не имело ни малейшего значения.
— В Бостоне, — сказала она, но не добавила, в каком районе, на какой улице, в каком доме и с кем она там жила. И все годы ее раннего детства остались во мраке, потому что она сообщила только: — И оставалась там до восьми лет.
У него рвался с языка новый поток вопросов, но он почувствовал, что она, хотя и очень вежливо, будет только перечислять даты и географические названия, которые были всего лишь внешними вехами ее жизни. То, что лежало глубже, было для нее слишком серьезным и не подлежало обсуждению со случайным знакомым за коктейлем.
— А после того как вам исполнилось восемь?
— Москва.
— И вы с тех пор так здесь и живете? — усомнился он.
— Ну, конечно, нет. — Она негромко рассмеялась. — Мой отец был инженером. Его фирма заключила контракт с советским правительством, и поэтому он каждый год проводил несколько месяцев в Москве. Я всегда приезжала к нему. А потом вся наша семья прожила здесь целый год. Я даже ходила в здешнюю школу.
— В школу при посольстве?
— Нет.
Ему очень нравился ее смех, негромкий, веселый и заразительный. Нет, она не могла быть скрытной. Он не сомневался, что его первая догадка верна: она делится своими чувствами и даже воспоминаниями о них только с теми, кто, по ее убеждению, тоже способен на глубокие чувства. А со всеми остальными она бывает вот такой — улыбающейся и сдержанной. Он злился на себя: что бы она о нем ни подумала, впервые увидев его издали, ему пока еще не удалось оправдать ее ожидания.
