Мириам Гамбурд - Рассказы
Поэт, бывший когда-то одиозной личностью, в последние свои годы стал нелюдим и совсем отошел от каверзной богемной жизни. Его фотографии и стихи, напротив, стали попадаться в газетах чаще прежнего. С фотографий смотрело лицо, сочетавшее в себе красоту и уродство и казавшееся голым и незащищенным. Крупный, нависающий надо ртом нос, тонкая верхняя и мясистая, всегда влажная, нижняя губы, яркие девичьи глаза и какая-то кустистая неровная растительность на подбородке. Декламируя стихи, он сильно походил на влюбленную Бабу-Ягу.
Журналисты появились в квартире почти одновременно с полицейскими и тоже принялись допытывать девушку.
«Да не бойся ты нас, ради Бога, звонил ли он тебе, чтобы пожаловаться, что плохо себя чувствует? да спрячь ты этот свой билет в Эйлат, мы его уже видели, а кому достанется его квартира? если бы была женщина, ну, совсем не обязательно — жена, можно и подруга, с которой он жил вместе, квартира могла бы достаться ей, никаких женщин, говоришь, не видела ни разу, а ты-то, такая красивая девушка, он ведь был одиноким мужчиной, не старым, совсем еще не старым, не обижайся, ну вот, обиделась, ты просто нас неправильно поняла, мы совсем не это имели в виду, не читал ли он тебе, скажем, свои неоконченные стихи? кому все-таки достанется квартира? детей у него вроде бы не было, жаль, если государство приберет к рукам квартиру, у него, ты, конечно, знаешь, отношения с государством были не ахти, что ты говоришь, читал, советовался, потрясающе, а разве ты смыслишь в поэзии? ну вот, ты снова обиделась, прости, пожалуйста, рассказывай дальше, можно тебя сфотографировать, здесь, в его кабинете, лучше на фоне книжных полок и портрета его матери, это ведь фотография его матери, что значит, не знаешь, так чья же, если не матери?»
На следующий день страна узнала об утрате, которую понесла ивритская литература. Неприлично было бы отделаться кратким сухим некрологом, да и не хотелось разочаровывать публику, привыкшую связывать с именем Поэта пикантные и двусмысленные истории, поэтому девушку, приходившую убирать, тоже не забыли:
«Дафна была единственной, кто разделил с поэтом последние дни его жизни. Ей он читал свои неоконченные произведения, с ней делился радостью удачно найденного слова. Будучи тяжело больным, отойдя от светской жизни и расставшись со всеми своими бывшими друзьями, поэт находил в этой неприметной и некрасивой девушке, которая так напоминала ему его мать, большую душевную красоту. Ей доводилось первой слушать его только что написанные стихи, как говорится, из первых рук. Как горько сожалеет она о том, что не уловила в его голосе признаков надвигающейся трагедии, когда он звонил ей в Эйлат. Ведь это был его последний звонок. Как просил он ее приехать поскорее. Он был так одинок в свои последние часы…»
Успех выпал на долю Поэта вместе с выходом в свет его сборника стихов «Ручей, текущий вспять». Книга была отмечена литературной премией главы правительства, и ее появлению сопутствовал скандал. Незадолго до этого скульптор Игаль Кухаркин позволил себе откровенно признаться во всеуслышание: «Когда я вижу ультрарелигиозного еврея, я понимаю нацистов». Поэт, хотя и был человеком нерелигиозным, возмутился и в телеинтервью по поводу выхода в свет его новой книги скаламбурил: «Когда я вижу еврея скульптора Кухаркина, — сказал он, — я понимаю нацистов». В ответ скульптор подал иск в суд и потребовал возмещения за нанесенное ему публичное оскорбление. Сумма материальной компенсации за моральный ущерб, требуемая пострадавшим, была весьма впечатляющей. Игаль Кухаркин привык мыслить крупными формами.
Суд доходчиво растолковал скульптору, что он не прав, что зарвался, что сумма слишком велика, и вынес решение о том, что обидчик обязан выплатить истцу значительно меньше, чем тот требовал, плюс — судебные издержки. Штраф, таким образом, всего в три раза превысил почетную литературную премию главы правительства Леви Эшколя.
Поэт был потрясен несправедливостью судебного решения, совершенно потерял контроль над собой и прокричал в услужливо подставленные микрофоны журналистов, что он понимает нацистов, да, он их еще как понимает, когда видит это идиотское государство Израиль с его трахнутой судебной системой.
После чего с Поэтом случился инфаркт, и он попал в больницу. Не успев как следует оправиться, он узнал, что награжден государственной премией «За развитие культуры». В кратком резюме о деятельности Поэта и основаниях для присуждения премии наряду с литературными достижениями была отмечена его острая конструктивная критика постсионистского общества.
«Никогда, никогда, вы слышите, я не приму от государства эти деньги!» — заявил Поэт и премию взял.
Ультрарелигиозные евреи не стали подавать в суд на скульптора Кухаркина — он для них просто не существовал, так же, как и телевидение.
Игаль Кухаркин отбыл в Германию устанавливать там монумент жертвам Холокоста. Он был возмущен тем, что суд так низко оценил его поруганное достоинство, и считал процесс проигранным.
В послеинфарктный период Поэтом были написаны его лучшие стихи о старости и тщете существования. Емкие, горькие и точные, они значительно превосходили его раннюю любовную лирику.
На вечере памяти Поэта выступили профессор ивритской литературы, специалист по «поэзии после Освенцима», артисты, чтецы. На собравшихся произвела впечатление речь Дафны, той, кому Поэт доверял самые сокровенные мысли, той, которая была его Психеей, его голубкой, его последней музой. Говорила она от всего сердца, незамысловато и горячо, и многие не удержались от слез.
Вскоре после похорон прилетела из Англии бывшая жена Поэта, балерина. По дороге из аэропорта она первым делом заскочила в банк и только затем направилась в квартиру в сопровождении адвоката и нескольких старых знакомых. После посещения банка женщина выглядела усталой и удрученной. Наверное, ее утомила дорога. Ни на кого не обращая внимания, она села и углубилась в изучение банковских распечаток. И вдруг резко встала, обвела присутствующих гневным взглядом и взметнула высоко над головой руку с пачкой раскрывшихся веером квитанций. Всем показалось, что бывшая жена собирается исполнить танец фламенко. Она, действительно, застыла на мгновение в танцевальной позе, затем сделала полный круг по квартире, пнула ногой, обутой в изящную лаковую туфлю на шпильке, дребезжащий от старости холодильник, рухнула в кресло, красиво подломив под себя ноги, и прикрыла глаза веером счетов.
«Я… я надеялась, все эти премии, — дама с трудом владела голосом, в котором звучали слезы большой утраты, — но что же это выходит, всю эту рухлядь мы когда-то купили вместе… значит… трудно поверить, с тех пор он совсем не продвинулся!»
Дафна подала в суд, она решила оспаривать у жены Поэта, с которой тот расстался двенадцать лет назад, когда ее карьера резко пошла вверх и она была приглашена в лондонскую труппу современного балета, права на квартиру «в сердце Тель-Авива». Девушка утверждает, что состояла в граждан-ском браке с Поэтом. Ее позиция подкреплена впечатляющими статьями из центральных газет. Знакомые уже засвидетельствовали то, что она действительно вела с Поэтом общее хозяйство. Правда, их никто не видел вместе вне дома — в кафе или, к примеру, в театре, но ведь и сам Поэт редко появлялся на людях, а в последние месяцы жизни и вовсе не выходил из дома.
Талмуд и литературоведение
Талмуд — первое, я думаю, литературоведение в истории человечества. Столь основательное и разветвленное — наверняка первое. Каждый литературовед — талмудист. Текст для него — данность. Текст можно и должно анализировать, толковать, но ничего в нем менять нельзя.
Текст сакрален, значит, неприкосновенен.
Русская духовная жизнь всегда черпала из литературы, еврейская — базировалась на литературоведении.
Раввинистический иудаизм исповедание Талмуда считает обязательным условием принадлежности к еврейству. Караимы или эфиопские евреи евреями не признаются. Они исповедуют Танах (Библию), но не Талмуд. Таким образом утверждается, что комментарий важнее первоисточника.
Литературоведческий текст жаждет состояться, преодолев зависимость от оригинала. Как и Талмуд, он стремится сам стать каноническим и обрести/обрасти комментариями, чтобы те, в свою очередь… и так до бесконечности.
Эстетика концлагеря
Нас обвиняют в том, что мы забыли о Катастрофе европейского еврейства. Зря: мы храним в действии память об этом. Вся страна опутана колючей проволокой. Военные объекты — это понятно, но кибуцы! Кто же заключенные, кибуцники или окружение? Бассейн «Гордон» — охлажденная морская вода, зеленая ухоженная травка, чистота — обвит кольцами колючей проволоки. Рай — за колючей проволокой, вход — 40 шекелей. Частные предприятия, тренировочные площадки, сторожевые будки, склады, дворы, знаменитый рыбный ресторан Маргарет Тайяр с видом на море — колючая проволока вокруг. Вокруг ресторана — совершенно бесполезная, только частично натянутая, так сказать, декоративная. Посетители едят самую дорогую в Тель-Авиве рыбу и любуются морским пейзажем через обрывки колючей проволоки. А нам говорят, забываем про концлагеря. Почему хотя бы вокруг ресторана никто не распутал и не отнес на свалку колючие ошметки? А зачем, кому они мешают, их ведь никто все равно не замечает. Предположим, что маловероятно, — не видят. Колючая проволока колет глаз, действует на подсознание, вызывает чувство затравленности, способствует агрессивности. Разве наша жизнь так спокойна и благополучна, что все это не имеет значения?
