Тони Мориссон - Любовь
А Джуниор и машиной пользоваться разрешалось. Съездить за покупками, в банк, на почту, а также по поручениям миссис Коузи, которые мисс Кристина выполнять не желает. Так что, если слинять с шестого урока или если самоподготовку назначат перед ланчем, можно перехватить Джуниор на улице Принца Артура, и они вместе поедут в одно из намеченных по плану мест. План (предложенный ею же) заключался в том, чтобы делать это везде. Не оставить на карте округа живого места, где не проливался бы их трудовой пот и кое-что другое. В этом списке фигурирует (хотя и не освоена пока что) и школа Мэри Бетьюн – а что, в пустом классе? да запросто! Они внесли в свой план и кинотеатр, пляж, заброшенный консервный завод и пустой отель. Ее особенно влекла телефонная будка на Барон-стрит у закусочной «Софта», но пока что вне стен ее комнаты им удалось совершить это лишь однажды – вечером на заднем сиденье машины, поставленной на парковочную площадку у «Каферия» Масейо. А сегодня он должен встретить ее позади «Видеолэнда» и там по-быстрому отстрочить, а потом газу – и на Монарх-стрит, где его ждет выемка палой листвы из дренажных канавок После работы она отвезет его домой, по дороге, может быть, остановившись у какой-нибудь телефонной будки. Самым интересным в их поездках было постоянное предвкушение пополам с ощущением того, как город становится все более своим, их собственным (они ведь и «Каферий» вроде как поимели, а с ним и того же Тео), так что над всей материальностью домов и улиц теперь маячит Джуниор верхом на нем в постели – в сапогах и фуражке с козырьком, надвинутым так, что не видно глаз. А Тео, Джамал и Фредди – ну, поймают они очередную какую-нибудь подвыпившую десятиклассницу в туфельках с пластмассовыми каблуками, так и пускай берут себе. Много ли с нее проку? Ни тискающих рук, кроме их собственных, ни жадных губ, кроме их собственных, ни стонов наслаждения, кроме их собственных. А главное, всё на виду. Им ведь без этого никак – нужно, чтобы каждый другого поддерживал и все всё видели, иначе это будет как бы не взаправду: должен звучать весь хор, иначе хрен ты заглушишь рев той трубы. И всегда они это делают не с девчонкой, а неизвестно… – что друг для друга, так это точно, а может, и вообще друг с другом. Он же, совсем напротив, обнимает, и тискает, и делает что хочет со своей женщиной – которая сама его заклеила и сама устраивает, чтобы у них было укромное местечко посреди глупой слепой толпы. Роумен поднял голову, глянул на часы. До звонка еще две минуты – вечность!…
Мотор выключать Джуниор не стала. Водительских прав у нее не было, и хотелось быть наготове, чтобы тут же смыться, если подъедет патруль полиции. Она опять проголодалась. Два часа назад съела четыре куска бекона с поджаренным хлебом и два яйца. А теперь надо снова рулить к «Софта», взять гамбургеров, молочные коктейли и уже с ними рвать когти назад к «Видеолэнду». Она два дела может делать одновременно. Даже три. Роумену это должно понравиться, как нравится Хорошему Дядьке. Тому, который иногда сидит в ногах ее кровати и, довольный, смотрит на нее спящую, а когда она просыпается, подмигнет, улыбнется и исчезает. Забавно, до чего раздражало нечто подобное в исправиловке, дико бесило, что день и ночь за тобой постоянно смотрят, но то, что на нее так смотрит Хороший Дядька, только приятно. Ей незачем даже голову поворачивать, и так понятно: вот он на пороге или вот сейчас забарабанит пальцами по подоконнику. Его приход возвещался запахом лосьона «после бритья». И если она будет лежать тихо, может услышать шепот: «Чудные волосы», «Ну-ка ротиком», «Молодец, девочка», «Хорошие какие сиськи», «А почему нет?». Он так все четко понимает, куда до него любому десантнику Джо. А удачу она по-прежнему держит за хвост: роскошная, теплая хаза, прорва по-настоящему хорошей жрачки и работа, за которую даже платят, – нет, о таком она и не мечтала, когда ее по возрасту должны были освободить из исправиловки. Да еще и такая премия, как Роумен, – вроде знака плюс после пятерки. Вроде тех пятерок с плюсом, которые ей ставили, когда она была примерной ученицей. То есть считалась примерной, пока ей не начали шить прямо будто убийство. Ну зачем бы ей убивать его? Чтоб перед самым освобождением все испортить?
Убивать члена опекунского совета у нее и в мыслях не было, а вот остановить его – это да. Некоторым девочкам нравилось ходить к нему на консультации: они за это получали дежурства по канцелярии, сексуальное белье и увольнительные из зоны. А вот ей – нет. Джуниор и так, благодаря успехам в машинописи, всегда имела работу в офисе. Да и трусы ее вполне устраивали трикотажные; что же касается волнующих прогулок на свободе, то удовольствие от них сильно портили подозрительные взгляды местных жителей, от которых не спрячешься нигде – ни углубившись в аллеи парка, ни положив локти на стойку закусочной. Что же касается секса, то его у нее было сколько угодно – хочешь с мальчишкой из «Кампуса А», хочешь с какой-нибудь девчонкой из тех, что плачут по дому, не могут нареветься. Кому нужен какой-то старик (ему было, наверное, не меньше тридцати) в широком красном галстуке, указующем на пенис, которому не сравниться хотя бы даже с огурцом, бруском мыла, леденцом, кухонным каким-нибудь предметом – да мало ли до чего додумаются изобретательные девчонки?
Выпускное собеседование было назначено на пятницу, а когда его сдвинули на четыре дня вперед и перенесли на понедельник, Джуниор решила, что ей готовят какую-то награду, а то, глядишь, может, и работу предложат, В пятнадцать она вольна будет идти на все четыре стороны, очищенная от той скверны, которая привела ее в исправиловку; может вернуться к семье, из которой никто ни разу за три года не пришел ее навестить. Но возвращаться в Выселки она не собиралась. Исправиловка спасла ее от тамошнего сброда. Но вот внешний мир, тот, который показывали по телевизору и о котором рассказывали новенькие девчонки, ей посмотреть хотелось. Так хотелось, что ни о каком срыве в последний момент и речи быть не могло; да и зачем бы ей срываться – все привыкли, что она воспитанница примерная и ни в чем дурном не замечена. Но Комиссия поверить ей отказалась, поверили этому члену совета и подтвердившему его слова психологу – конечно, им лучше знать.
Выпускное собеседование началось как нельзя лучше. Член опекунского совета, непринужденный и разговорчивый, рассказывал о том, как он доволен работой учреждения и ею в частности. Подошел к раздвижной двери, которая вела на маленький балкончик, вышел туда и позвал ее, чтобы она с ним вместе полюбовалась на деревья в парке. Сев на перила, он предложил ей сделать то же самое, хвалил ее, призывал не исчезать, поддерживать контакт. Ведь он здесь для того, чтоб помогать ей. Улыбаясь, сказал, что, может быть, перед уходом ей стоит сделать прическу. «У тебя такие красивые волосы, просто грива». Потрогал их, погладил ее по головке и вдруг, охватив затылок, притянул к себе и нажал. Сильно-сильно. Джуниор упала на колени, и, пока член совета торопливо расстегивал ремень, ее руки обхватили его за ноги под коленями и перевернули через перила. Он упал со второго этажа. Всего-то со второго. Школьный психолог, который, увидев падение, бросился к нему на помощь, видел и его расстегнутый ремень, и раскрытую ширинку. Своими показаниями, преподнесенными так, чтобы, главное, удержаться на работе, он выгораживал члена совета, который был ошеломлен и пребывал в полном недоумении от ее «странного, дикого, во вред себе предпринятого шага» – а ведь была как будто бы примерная ученица! Комиссия, шокированная словом «отсосать» – а Джуниор именно его употребила в своем объяснении, – за проявленное буйство и насилие, да такое, что им оставалось лишь качать головами, быстренько перевела ее из учениц в заключенные.
За следующие три года Джуниор многому научилась. Если раньше ее и посещали минутные сомнения в том, сумеет ли она после исправиловки пробиться в жизни, то теперь они полностью пропали. Закрытая школа, а после нее тюрьма обострили интуицию. В исправительном заведении время не проходит – оно запасается, податливо сбивается комочками и откладывается в долгий ящик. Еще полчаса, чем занять их? Еще десять минут. Подстричь ногти занимает минут семь; помыть голову- двадцать. Полторы минуты на дорогу из физкультурного зала в класс. Игры: девяносто минут. Два часа у телевизора перед отбоем, а потом свет гаснет, и наваливаются годы сна, когда краешком сознания ты все равно настороже, потому что рядом чужие с их тягостной телесной реальностью. И что ни говори, но при всей жесткости сетки ежедневного расписания строить любые планы губительно. Будь начеку, держи ушки на макушке. И быстро оценивай – жесты, слова, выражение глаз, тон разговора, случайные движения: читай мысли. Выбирай момент. Лови шанс. Этого не отнимут. Если повезет, в нужный момент окажешься рядом – с бумажником, с окном, с дверью. И ВПЕРЕД! Это твое. Все без остатка. Удача может подвернуться, а счастья надо добиваться. Ее Хороший Дядька с этим тоже согласен. Она с самого начала поняла, что ему нравится, когда она побеждает.
