Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
— Я не произнесу ни слова, пока она не уйдет, — пробормотала Лили, не поднимая взгляда.
Йозеф с трудом сдерживал восторг.
— Может, в таких обстоятельствах, фрау Гштальтнер…
Гудрун встала и протопала к выходу, высоко вскинув голову. С резким стуком захлопнула дверь за собой, и Йозеф подождал, пока шаги не удалились.
— Итак, Лили, теперь здесь только мы с вами. Все обсуждаемое останется между нами. — Он помедлил. — Как между священником и грешником.
— Я не сделала ничего такого, что требует отпущения грехов.
— А, — сказал Йозеф, уцепившись за ее понимание личного покаяния, — так вы, значит, католической веры?
Лили покачала головой.
— Я знаю про нее. — Она закатала рукав и показала ему чернильные цифры, словно бы напоминая о своем отказе от человеческой природы. — Мне такие обряды не нужны.
— У вас нет совести?
Лили пожала плечами.
— А у ваших часов? У граммофона? Или у автомобиля?
Йозеф повозился с ручками, поправил пресс-папье.
— Что же с остальными чувствами, Лили? С любовью, одиночеством, тоской? — В горле у него сгустился ком. Ответа не последовало, и Йозеф добавил: — А с ненавистью, гневом, отчаянием? — Лили и на этот раз не ответила, а он, справившись с эмоциями, уставился на нее поверх очков; она же глядела куда-то перед собой, отвлеченно, словно внимала какой-то далекой музыке или подслушивала разговоры эльфов, не доступные его уху. — Лили, — рявкнул он, — вы же сердились на Гудрун, верно?
— Она забияка.
— Хм. — Йозеф примолк. — Она же вас не обижает, правда?
— Вы спрашиваете, не бьет ли она меня? Пока нет. Ей и не надо. Она щиплется и толкается. У нее острые локти, да и язык тоже.
— О.
— Может, я ее убью. Потом.
— Так, Лили…
— Гудрун в душе хлюпик. — Голос у Лили был тих и бесстрастен. — Ее легко убить. Мне всего-то несколько секунд потребуется.
— Вот что, довольно…
У Лили сделался задумчивый вид.
— Может, мне даже понравится. Некоторым нравится.
Это намек? Йозеф оживленно склонился к ней.
— Некоторым — это кому, Лили? Скажите, где это? — Через мгновение он повторил вопросы, но глаза у нее закрылись, лицо вновь стало отсутствующим. Ей словно удавалось произвольно покидать настоящее и ускользать, как средневековому скитальцу, в Иномир. Или это уловка? Так похоже на Берту: он никогда не был до конца уверен, не изображает ли она из себя актрису-любительницу. А ну как Лили ее воспитанница? Эти мысли вернули его к прежним сомнениям. А вдруг эта парочка замышляет некий акт возмездия? — Я ничего не сделал, — прошептал Йозеф. Что же до его боязни заговора, то рано или поздно Лили себя выдаст. Решив не обращать внимания на кровожадные фантазии Лили, он постучал по столу. — Лили, сосредоточьтесь, пожалуйста. Вы говорили о неприязни к Гудрун.
Она сморгнула и кивнула.
— Я и прежде знавала женщин вроде Гудрун.
— Расскажите мне о них. Расскажите, что они с вами делали.
— Ничего. Глупые твари. Только брешут, а зубов никаких.
— Они как-то связаны с вашим чудовищем?
— Возможно, — мечтательно проговорила она, дергая за ленточку, свисавшую у нее с ворота, — они все отправятся — чик-чик-чик — сотнями коз и овец, одна за другой, в склеп. Слышен запах их крови и дым на ветру.
— Объяснитесь, — потребовал Йозеф, вновь возвысив голос. Он почесал голову. Где бы ее ни держали под замком, то не было религиозным заведением. И никакая тюрьма не раздавала судебных предписаний о казнях в таких масштабах, на какие намекала Лили. Разумеется, еще век назад она могла бы описать так Наррентурм, когда в башне еще размещался сумасшедший дом. А, ну да, подходит… В те времена с душевнобольными обращались как с недолюдьми… как с опасными безумцами, приковывали, как диких зверей, к стенам, а спали они на соломе. И кто знал, какие убийственные замыслы клубились в их несчастных одурманенных головах? Может, подобные заведения существуют до сих пор — где-нибудь в захолустье, в провинции? — Объяснитесь, — повторил он, в этот раз — мягче. Лили сцепила пальцы.
Ene, tene, mone, mei,
Pastor, lone, bonem strei,
Ene, fune, herke, berke,
Wer? Wie? Wo? Was?[106]
— Вы следующий.
— У вас приятный вокал, моя дорогая, — сказал Йозеф. Нахмурился. «Эне, бене, раба…» — что означает эта детская считалочка?
— Два маленьких грешника не сделали как надо,
Одному расплата, осталось одно чадо.
Один маленький грешник один-одинешенек…
Голос Лили замер. Она повернулась в кресле и глянула прямо на Йозефа. Возникла едва заметная улыбка.
— Давайте не будем об этом, герр доктор.
Йозеф сморгнул. Он почти уверился… но нет, не может быть. И все же… Лили и впрямь строит ему глазки?
— Говорят, вы умнейший человек Вены.
Йозеф пригладил усы.
— Ну, я…
— И что вы исцеляете сломленные души.
— Я бы выразился несколько иначе. — Он нахмурился, размышляя о сказанном, ибо так тоже можно было бы описать то, как он разгадывал разнообразные душевные страдания своих пациентов. Йозеф выпрямился. — Лили, нам нужно…
— Помогите мне, герр доктор. Мне нужно очистить Землю от этого злодея. Это станет величайшим вашим служением человечеству, какое только вы могли бы совершить.
— Лили… — Йозеф хохотнул, но отказ застрял у него в горле: она встала с места и возложила свою хрупкую ладонь поверх его руки.
— И спасти ваших драгоценных потомков от ужасного несчастья.
Они оба опустили взгляды. Йозеф сравнил морщинистую кожу тыльной стороны ладони, лежавшей на столе, в старческой гречке, — ибо трудно ему было сейчас считать тыльную сторону этой ладони своей — с ладонью Лили: упругая плоть, идеальная форма ногтей. Он вздохнул — вот он, миг поражения: человек стар гораздо дольше, нежели юн. Быть может, он вновь помолодел — в недавнем сне. Он глянул на дверь, насторожившись от тихого звука, но затем перестал обращать внимание на что бы то ни было, кроме одного: Лили вернулась в кресло и вновь изящно в нем устроилась. Он словно невзначай прикрыл ненавистную плоть, поверх которой только что лежала ее рука, и решил дождаться мига, когда сможет втайне прижаться к ней щекой. Внезапно накатила усталость, и он предоставил Лили развивать ее жестокие измышления: в конце концов, Берте рассказывание историй принесло облегчение.
— Ну хорошо, Лили. Что вы предлагаете? — Йозеф задумался, как он будет лечить Лили после того, как вернется его семья. Ей нельзя будет здесь оставаться. Может, снимет для нее квартирку в приличном месте, с молодой служанкой — только что из провинции и не слишком догадливую, — чтобы за ней приглядывать. Посещения именитого врача не должны никому давать поводов трепать языками. Он облизнул губы. Как и в случае с Бертой, тут может быть польза от курса массажа.
— Мы должны его убить, пока он не слишком вырос.
— Именно. — Йозеф сморгнул и перефразировал сказанное: — Он сейчас маленький, с ваших слов. Как кобольд? Бесенок?
— Нет, — ответила Лили с легким раздражением. — Как мальчик.
Он вытаращился на нее.
— В смысле — чудовище размером с мальчика? Или оно само — мальчик? — Мысли у него заметались. Имеем дело с агрессивным братом, а не с отцом? Такие случаи известны.
— Он сейчас мальчик, — резко сказала она.
— Разумеется. А имя у него есть? — уточнил Йозеф, желая узнать, изменились ли подробности ее истории.
— Я вам уже говорила. Его зовут Ади.
— Да, верно. — Йозеф кивнул, поглядывая в свои записи. Если чудовище — брат, уменьшительно-ласкательное имя вполне подходило. — А остальное имя у него какое? — Он поднял взгляд, надеясь, что Лили так выдаст свою фамилию. — Ну же, Лили, у него должна быть фамилия.
— Герр Вольф[107].
— Герр Вольф? Это его настоящее имя?
— Да, — ответила Лили и слегка свела брови.
— Славно.
В Вене и предместьях было много семей с фамилией Вольф. Йозеф с изумлением вспомнил композитора Хуго Вольфа[108]; поговаривали, что он страдает умственной неустойчивостью. Нет, не только. Этот человек настаивал на собственной госпитализации; ходили слухи, что у него сифилитическая невменяемость.
— Нет, — сказала она через мгновенье, прерывая эту нить расследования. — Не так. Я вспомнила. Его настоящее имя Грофац[109].
— А. — Тоже похоже на кличку. — Есть ли другие?
— Некоторые зовут его Маниту. Это злой дух.
Йозеф отложил ручку.
— Как он вам навредил, Лили? — спросил он тихо. В ответ она принялась напевать знакомый фрагмент мелодии и двигать пальцами в такт.
— Вы уже забрали музыкальную шкатулку?
— Что, простите?
— «Стелла», да? Для Маргареты.
