Лариса Райт - Плач льва
Львов увели с арены. Железную решетку разобрали. Но зрители еще долго не давали продолжить представление: рукоплескали отважной Диане и требовали вывести ее на поклон. Но на арену ее не вернули. И не из-за осторожности, не из-за принципиальности, не из-за того, что другие артисты ждали своей очереди, а только потому, что не смогли оторвать от нее дрессировщика. Так же, как Лена судорожно прижимала к себе и не могла отпустить уже совершенно спокойную, мирно спящую на диванчике в гримерной дочь, Артем еще долго лежал в вольере, уткнувшись лицом в плюшевую морду львицы, гладил ее голову, холку, влажные от его слез лапы. То вдруг останавливался, замирал, словно проваливался куда-то, вспоминая в который раз все детали произошедшего, а потом, подгоняемый той самой леденящей сердце волной ужаса от внезапного осознания того, что могло бы случиться, снова порывисто обнимал зверя и проникновенно шептал:
— Спасибо, девочка! Спасибо, родная моя!
Артем был уверен: если бы в эту секунду его попросили сказать, кто — Анютка или Диана — для него дороже, он бы думал бесконечно и, скорее всего, так и не сумел определиться с однозначным ответом.
Вопрос застает Артем врасплох. Женский голос — требовательный и весьма обеспокоенный — звучит откуда-то издалека, требуя объяснений:
— Что здесь происходит?
«От кого требует?»
— Я тебя спрашиваю, чем ты занимаешься? — мягкие, но очень цепкие пальцы сильно трясут Артема за плечи.
«От меня требуют?» Мужчина приоткрывает один глаз и, увидев перед собой обеспокоенное лицо мамы малыша, мгновенно садится на диване.
— Я уснул? Как же так вышло?
— Мне бы тоже хотелось это узнать, — едва ли молодая женщина старается скрыть укор, но если и пытается, то получается это плохо, точнее, не получается совсем.
— Извини. Сам не знаю, что произошло. Как-то провалился, и все.
— Надеюсь, сновидение было приятным…
Артем морщится.
— Не помню.
Девушка бросает взгляд на диванную подушку, брови ползут вверх в немом изумлении:
— Ты что, плакал?
Представить себе этого решительного мужчину, у которого всегда и для всего найдется выход, беспомощно проливающим слезы, решительно невозможно.
— Я? Плакал? — Артем и сам удивленно смотрит на странные следы, ощущает какое-то пощипывание в глазах, чувствует корочки, образовавшиеся в их уголках, и внезапно вспоминает: цирк, Диана, тот самый день… — Ничего я не плакал. Что за чушь! Где мальчик?
Женщина отступает, и мужчине открывается картина происходящего за ее спиной. Ребенок забыл о кубиках. Он сидит на ковре по-турецки и раскачивается из стороны в сторону, ухватив руками передние лапы лежащей напротив овчарки. Вроде бы обычное монотонное действие, пришедшее на смену другому, такому же однообразному и ничего не значащему для окружающих. Но Артем торжествующе смотрит на маму малыша. Она улыбается в ответ. Мальчик, который до этого умел только громко и надрывно кричать, выражая панику, страх и неприятие окружающей действительности, сейчас пытается лепетать что-то добродушное, тихое, абсолютно непонятное, но от этого не менее значительное. Не менее значительное и чрезвычайно важное для двух взрослых, для которых в эту секунду совершенно безнадежная ситуация и тягостный диагноз неожиданно перестают быть таковыми.
Артем уже набирает в грудь воздуха, чтобы рассказать — о том, как он прочитал статью, как сразу подумал о Марте; о том, как он рад, что собака не подвела; о том, что теперь для ребенка, очевидно, придется купить своего пса и, скорее всего, овчарку, потому что, приняв эту породу, он может теперь отвергнуть все остальные; о том, что он — Артем — безусловно, поможет и найдет специально обученного щенка для работы с такими детьми и вообще поможет во всем и… Но он не успевает произнести и звука.
— Томатис подействовал, — восторженно объявляет молодая женщина. Она опускается рядом с ребенком и осторожно гладит его по голове. Мальчик не дергается и не отстраняется, продолжает качаться и усердно вокализировать:
— А-а-а… Оу-уо… Э-э-я…
— Что? Какой Томатис? Вам выписали новое лекарство? Ты сменила очередного врача? — Артем ничего не понимает. Ему кажется совершенно очевидным, что единственной причиной произошедших с ребенком перемен является его знакомство с собакой.
— Нет. К черту лекарства! От них никакого толка. Вот, послушай, — женщина протягивает Артему подключенные к магнитофону наушники и, как только он надевает их, включает запись.
Через некоторое время мужчина в недоумении спрашивает:
— И что?
— Это я у тебя должна спросить, — собеседница кивает на наушники, — что там?
— Моцарт. Только какой-то странный, — пожимает плечами Артем.
Его ответ, судя по всему, доставляет женщине непередаваемое удовольствие. Ее лицо расплывается в лукавой торжествующей улыбке:
— Правильно, странный. Сначала ты слышишь музыку без высокочастотных звуков, потом без низкочастотных. Они вырезаны, и поэтому мышцы твоего уха — молоточек и стремечко — в это время тренируются: то расслабляются, то напрягаются, а диапазон твоего слухового восприятия расширяется, понятно?
— Ничего не понятно. И при чем тут Томатис?
— Альфред Томатис — французский отоларинголог, придумавший этот метод развития слухового восприятия. С помощью специального аппарата, его называют «электронное ухо», звуки видоизменяют таким образом, что уши человека слышат и воспринимают те звуки, которые не воспринимались раньше. Мозг начинает работать активнее и перерабатывает различную информацию. Переработанные звуки усиливают желание услышать и, как следствие, развивают потребность в коммуникации. Представляешь, он изобрел свое «ухо» еще в середине прошлого века, а мне только пару недель назад посоветовали попробовать, и уже заметны результаты. Кстати, необязательно иметь проблемы с речью для того, чтобы слушать подобные записи. Говорят, они развивают музыкальный слух и способности к изучению иностранных языков. Но до иностранных, конечно, нам еще далеко. Нам бы как-нибудь с русским, да, малыш? — Она снова гладит ребенка по голове и мечтательно добавляет: — Хотя, кто знает…
— А почему Моцарт? — спрашивает Артем не из любопытства, а потому, что больше ему сказать нечего. Его теория терапии рассыпалась, как карточный домик. Метод Артема Порошина оказался никуда не годным фантомом.
— Музыка Моцарта способна вносить гармонию в человеческую душу. Это тоже мнение Томатиса, но его-то, я надеюсь, ты оспаривать не собираешься?
— А я, кажется, пока еще ни с чем не спорил.
