Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается. «Что, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?» — «Иван-царевич приходил, Марью Моревну увез…»
И еще она делает нам иногда «пирожные» — мажет хлеб маслом и посыпает сверху сахаром. И каждому дает по «пирожному».
И вдруг Елизавета Николаевна возвращается с работы и говорит:
— Завтра твоя мама выписывается из больницы.
— Придет домой?..
— Конечно. Мы ее пойдем встречать.
— А я у вас буду жить или у мамы?
— У мамы. — Елизавета Николаевна гладит меня по голове. — Но ты же будешь приходить к нам, правда? С Шуриком играть…
Я молчу.
Мама возвращается из больницы.
— Елизавета Николаевна, милая, что же вы карточки не взяли? Я же вам объяснила, где они.
— Вы еще сами успеете отоварить.
— Нет, но как же… Нет, я так не могу! Светка у вас целый месяц жила, и мне вы все время передачи носили… Возьмите, прошу вас!
— Не возьму, и не говорите об этом больше. Вам нужно поправляться, питаться как следует. Кстати, я забыла, вам тут телеграмма была…
— Ах! — говорит мама. — Но что я могу сделать? Я уже полгода хлопочу! Никаких сдвигов… Просто ума не приложу!
— Не расстраивайтесь, — успокаивает Елизавета Николаевна. — На улицу она ее все же не гонит…
— Пока не гонит… — соглашается мама.
Я лежу на своем топчане и смотрю на полоску между стенкой и потолком. Прасковья Федоровна, наверно, сейчас рассказывает сказку. Я хочу туда, к ним… Хочу туда! Хочу переглядываться с Шуриком и слушать про Марью Моревну…
— Что с тобой? Что это? — говорит мама. — Боже мой, всю раздуло, как свинью!.. Ну конечно, свинка! Что за несчастье! Ну что за несчастье такое!
— Нет, это не свинка, — говорит врач. — Это инфекционный мононуклеоз.
— Как вы сказали, доктор?.. Моно-нуклеоз? Это что еще за напасть? Я в жизни ни о чем таком не слыхивала… Нет, можно подумать, что все эти болезни изобретены специально для нее!
— Почему специально для нее? — возражает врач. — У меня в одном вашем подъезде теперь семь таких больных.
— Да, — говорит мама, — возможно, не знаю… Но я сама тяжело больной человек! Только что вышла из больницы после страшного сердечного приступа. Вам могут подтвердить. Думала хоть немного отдохнуть… Это какое-то наваждение, проклятие какое-то!.. Хочется просто сквозь землю провалиться!
— Но как же вы хотели — вырастить ребенка и чтобы ни разу не заболел?
— Не знаю! Я уже ничего не хочу… Просто сил никаких не хватает…
Я лежу в постели. Открывается дверь, и входит тетя Аня.
— Ты что, болеешь? — спрашивает она. — А где мама?
Я молчу. Тетя Аня щупает мой лоб.
— У тебя, наверно, сорок. Где же мама?
Я молчу. Мне очень больно говорить, и все равно я не знаю, где мама. Тетя Аня присаживается к столу, потом выходит из комнаты, потом опять возвращается.
Приходит мама.
— Ниночка, что случилось? Где ты была? У нее ужасная температура! Я не знала, что делать…
— Что ж тут можно поделать? — говорит мама. — Видишь, ни минуты покоя. Не успела сама встать на ноги, она тут же заболевает. Какой-то инфекционный мононуклеоз! Ну, что ты на это скажешь?
— Но как же ты ее оставляешь — в таком состоянии? — удивляется тетя Аня.
— Не могу же я сидеть здесь, как прикованная, — говорит мама. — Я должна оформлять инвалидность.
— Но она не может оставаться одна…
— Почему — одна? Полная квартира народу!
— Я сижу здесь два с половиной часа, и никто даже не заглянул…
— А чего заглядывать?
— Но как же так… Мало ли что…
— Что?
— Мало ли что может случиться…
— Что же тут может случиться?
— Да мало ли что… Нет, Ниночка, ты как хочешь, а я пришлю Ольгу. Пусть сидит с ней, если ты не можешь.
— Зачем же ты ее пришлешь? — не соглашается мама. — Чтобы она тоже заразилась?
— Она большая, она не заразится.
— Заразится в два счета!
— Но нельзя же, чтобы больной ребенок оставался один!
— Почему — нельзя? Кто сказал, что нельзя?
— Нельзя, нельзя! А лекарство дать? А попить?
Я лежу на своем топчане. Ольга сидит у стола и перебирает крупу. Мама сказала, что если уж она все равно тут сидит, то пусть перебирает крупу. Время от времени Ольга вздыхает и смотрит на меня.
— Свет, а Свет… — зовет она.
Я молчу.
— Может, ты чего-нибудь хочешь?
Я ничего не хочу.
— Свет!..
Я молчу.
— Света!
— Что? — отвечаю я через силу.
— Ты хоть живая?
Я начинаю плакать. Мне так больно говорить, а она пристает… Пристает по пустякам!..
— Ты чего — плачешь? — удивляется она. — У тебя чего-нибудь болит?
Я не отвечаю. Больше я ей ни за что не отвечу. Слезы текут из глаз, и от этого в горле становится еще больнее…
Мама ушла и заперла меня в комнате. Я открываю шкаф и принимаюсь разглядывать, что там есть. На самой верхней полке стоит беленькая толстенькая чашка. Раньше у нас не было такой. Интересно, откуда она взялась?.. В чашке белый порошок. Я облизываю палец и набираю на него чуточку порошку. Вкусно, очень вкусно! Похоже на сахар, только еще слаще и вкусней. Я сижу в шкафу, свесив ноги наружу, и лакомлюсь сладким порошком. Кажется, я съела слишком много, почти половину. Теперь мама заметит… Я запихиваю чашку в самый дальний угол и слезаю на пол.
Мамы все нет. Я хожу по комнате, смотрю в окно, потом забираюсь в постель и принимаюсь глядеть в потолок. Расскажу-ка я себе сказку… Только не такую, как у Прасковьи Федоровны, а другую. Не в тридесятом царстве, а здесь, в Москве, под землей, в метро — ну, не прямо в метро, а рядом. Под землей много места. И там есть дворец… Я знаю, я видела дверцу в тоннеле. Во дворце много-много красивых комнат… И всяких коридоров, лестниц… Там живет одна девочка со своим отцом. Это я буду эта девочка. У нас всего много!.. В одной комнате у нас есть семечки — целая гора семечек — до самого потолка… Только мой отец знает, где вход во дворец и где выход. Но мы никогда не выходим. Зачем нам выходить? Мы живем себе и никуда не выходим…
Я не успеваю придумать всего до конца, слова начинают путаться, я задремываю и вижу во сне какие-то переходы и лестницы.
Сквозь сон я слышу, как приходит мама. Она включает свет, ходит по комнате, двигает табуретку.
— Что это?.. — говорит она испуганным голосом. — Неужели добралась?.. Но как? Каким образом?..
Я открываю глаза и вижу, что мама стоит на табуретке перед шкафом. В руках у нее беленькая чашка. Я тотчас зажмуриваюсь.
