Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург
— Да.
— Гера, здравствуй, — взволнованно поговорил мой дядя. — Как ты? Что там у тебя стряслось?
— Привет, дядя. Тебе Марк Соломонович позвонил?
— Да, — сказал дядя, — он мне все рассказал. Ты в редакции драку учинил?
— Да, — ответил я, — только давай потом об этом поговорим. Сейчас мне не до этого. Прости…
— Хорошо. В конце концов, ты уже взрослый парень — сам разбирайся. Я все, что мог, для тебя сделал… Я знаешь, зачем звоню? У матери твоей пневмония. Слышишь? Что у тебя там так шумит?
— Да это чертов дождь, — говорю, — что с мамой?
— У нее пневмония. Она в больнице с высокой температурой. Слышишь?
— А как же это она заболела? — взволнованно спросил я. От волнения мне хотелось сесть куда-нибудь. — С чего вдруг?
— Понятия не имею. Я ее в хорошую больницу определил. Там врачи хорошие…
— Что же теперь делать?
— Ты бы приехал в Питер, Герман, — вздохнул дядя, — мы бы здесь с тобою все решили. Я ведь совершенно один. И работа эта чертова!.. Мне совершенно некогда к ней ездить. Приезжай, а!
— Я обязательно приеду, — не своим голосом произнес я, — только у меня есть некоторые дела здесь. Закончу их и приеду. Хорошо?
— Долго это?
— Да нет. День, ну, максимум два и приеду. Потерпи…
— Хорошо, буду ждать. Если что — позвоню. Пока.
— Пока, — я положил трубку и почувствовал, как правое веко сильно сокращается в нервном тике. «Только этого еще не хватало, — сказал я, — Боже, за какие грехи ты меня так наказываешь, за что… Бедная мама… Что же делать?»
Огромная слюнявая собака, с ног до головы мокрая, вновь проплыла мимо меня и растворилась в темноте подъезда. С гнетущим чувством и тревожным ожиданием чего-то особенно страшного я двинулся на поиски Родина.
5
Около полудня я вышел из такси на окраине города, в спальном районе. Пустынные дворы и подворотни нагоняли на меня тяжелейшую тоску и даже страх. Этот район находился в промышленной зоне города. Воздух здесь был тяжелый, и чем-то несло так, что дышал я с трудом, через раз. Невозможно было себе представить, что в этом месте могут жить люди. Дома были старой постройки, выкрашенные в грязно-желтый цвет. Теперь от влаги они стали серыми и ещё более угрюмыми. Высотных домов не был вовсе, все сплошь четырех или трехэтажные. В каждом из дворов, по которым я проходил, стояли покосившиеся деревянные сараи из прогнивших досок. Возле одного из таких сараев, на скамейке, под навесом сидел грязный дед и отстукивал одному ему известную мелодию своей кривой клюкой о стену. «Странный дед», — думал я, проходя мимо него, ища глазами нужный мне номер дома. Наконец, на одной из ржавых табличек я разглядел необходимую мне цифру. Это был обшарпанный дом в три этажа с облупившейся штукатуркой. Номер квартиры свидетельствовал о том, что она должна была находиться на первом этаже.
В подъезде дома сильно пахло мочой. Всюду были разбросаны окурки, газетные листы и битые стекла. Где-то выше непрерывно и глухо бухала от ветра неприкрытая форточка. Двадцативатная лампочка, освещающая подъезд, изредка помаргивая, придавала ему зловещий вид; её омерзительный свет сдавливал голову. В таких домах я не бывал раньше, может, именно поэтому он произвел на меня ужасное впечатление.
За ободранной дверью нужной мне квартиры слышались вперемешку и звонкий детский смех, и ругань на русском и цыганском языках, и музыка a la восьмидесятые. Некоторое время я вплотную стоял у двери, не решаясь постучать, так как звонка я не нашел. Не знаю точно, с чем было связано мое малодушие. Этот притон не внушал мне какого-то страха, это было, скорее, отвращение или омерзение.
Собрав всю волю в кулак, всеми силами борясь с волнением, охватившим меня, я громко постучал в дверь. В доме резко воцарилась тишина. Кто-то, шурша тапочками, подошел к двери.
— Толик, это ты? — резко раздался звонкий женский голос с ярко выраженным акцентом. Я было хотел сказать «я», но одумался, а под конец и совсем растерялся, не находя слов. — Что молчишь? — вновь сказала женщина из-за двери.
— Я — Герман! — в полном смятении крикнул я.
— Какой такой Герман? — недоумевая, спросила женщина.
— Рая, открой мне, — наконец вспомнив забытое мной от крайнего волнения имя женщины, уверенно произнес я, — я за Дмитрием пришел. Он сказал, что у тебя будет.
Послышалась не русская речь, после чего все затихло. Я стоял с потными ладонями, предчувствуя неладное. Наконец, замок щелкнул и вместо женщины вышел на лестничную площадку цыганский мужчина с волосатой грудью и мерзкими усами.
— Ты кто? — спросил он, внимательно меня изучая.
— Герман, — старясь не выдавать волнения, как можно спокойнее ответил я и облокотился одним плечом о стену.
— Я тебя раньше не видел? — продолжал цыган.
— Нет, — говорю, — не видел. Мне друг мой рассказал, что у вас я могу купить…
— Что купить? Какой друг?
— Друг мой, Дмитрий Родин, рассказывал мне. Еще он сказал вчера, что сегодня днем будет у вас…
Разговор с цыганом, как мне казалось, не клеится.
Вдруг он неожиданно воскликнул:
— А-а, Родя, что ли, тебе говорил?
Я немного растерялся от его возгласа. Но через секунду собравшись, сказал:
— Да, Родя мне и говорил о вас. Он сейчас точно у вас должен быть.
— Да, у нас, — подтвердил цыган, — заходи.
Он открыл передо мной дверь, и я вошел. Запах в квартире был неприятный. Кругом висели наполовину оборванные дешевые бумажные обои. На полу в прихожей грязь от мокрых ботинок была размазана до самых комнат. Комнат было три. В одной, как я понял, находились многочисленные цыганские дети, потому что оттуда доносилось, как минимум, три разных голоса. В другой комнате, по-видимому, обитали сами хозяева квартиры. А третья комната была закрыта. Мужчина сначала зашел на кухню, потом ушел туда, где находились дети. Из кухни выплыла цыганская женщина в традиционном одеянии. Сиреневая юбка доходила до самого пола, блестящая кофта сидела на этой дебелой женщине омерзительно, а на голове, как полагается, был платок.
Грязными руками она вынула сигарету из пачки и, закуривая, произнесла:
— Здравствуй. Ты здесь будешь или с собой возьмешь? Может, с другом вместе?
— Знаешь, Рая, я… дай мне, наверное, две дозы — одну я возьму для себя, а другую для Роди, — ответил я. Мне никогда в жизни не приходилось покупать наркотики. Боже, как это мерзко!
— Хорошо. Подожди здесь, — сказала цыганка и удалилась в свои покои.
Я остался один. Мне была видна кухня. На окнах висели засаленные занавески на леске. Стоял ободранный стол, какая-то фляга и несколько табуреток. На столе валялись корки хлеба, окурки, стояла гора грязных тарелок и большая, почерневшая от копоти кастрюля. В раковину капала вода из неисправного крана. Грязь везде была неописуемая. В этот момент мне до боли в сердце стало жалко детей этой парочки, которые вынуждены жить в таких условиях. Хотя, как известно, когда они вырастут, то, скорее всего, станут заниматься тем же, чем и родители.
Вернулась Рая и протянула мне два маленьких бумажных свертка в виде шариков, закрученных с одной стороны как конфета и два шприца.
— Здесь две дозы, — тихо сказала она. — Проходи вон в ту комнату, — она указала рукой на дверь, которая была закрыта. — С тебя три тысячи.
«Ничего себе, — подумал я, — за этот комочек дерьма отдавать такие деньги!» Спасало меня лишь то, что я все же получил некоторую сумму в редакции. Достав из кармана деньги, я отделил от общей массы две зеленых и две сиреневых банкноты и протянул их Рае. Она учтиво приняла их и взялась рассматривать купюры на свет. Убедившись, что я не фальшивомонетчик, Рая жестом руки указала мне на дверь, в которую я должен был зайти. Я сделал головой утвердительный знак и вошел в комнату.
В комнате окно было занавешено плотной тканью, отчего в ней царил полумрак. В непроветриваемом помещении был спертый, несвежий воздух, которым трудно дышать. На потолке пестрели огромные желтые разводы. Слева от двери, прислонившись к стене, на корточках, опустив голову вниз, сидел юноша. Насколько я мог разглядеть, одет он был прилично. В дальнем левом углу комнаты, на матрасе сидела молоденькая, по пояс обнаженная девушка со слабо развитыми женскими формами. По-видимому, это и была Маша. Напротив неё, в противоположном углу, поджав ноги, лежал какой-то человек. Я, сразу поняв, что это был Родин, направился к нему. Подойдя, я опустился на матрас рядом с ним. Теперь во мраке можно было разглядеть его лицо. Оно было сине-желтого цвета от вчерашних побоев, отек с глаз немного спал. Родин лежал, не шевелясь, только изредка открывая и закрывая глаза. Возле него валялся шприц и жгут.
— Маша — это ты? Правильно я понимаю? — полушепотом спросил я девушку в углу.
— Да, — протянула она и улыбнулась, — хочешь травки?
— Нет, — ответил я, — не хочу. А что с ним? — спросил я, указывая на Родина.
— Ширнулся он, ты что, не видишь?
— А когда это пройдет?
