Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов
Голос Куделькина дрогнул.
Он прикурил новую сигарету от уже догоревшей.
– Отстонал, откричал свое мой Федя, Николай Петрович на меня уставился. Глаза, Валька, серые, как грязь летняя. Вурдалак. Но спрашивает ласково и вдумчиво: а с тобой-то как быть, бедолага? Я говорю: а меня надо отпустить домой. Я тут, дескать, по глупости. Николай Петрович засмеялся, понравился ему мой ответ. Давай, говорит, все выкладывай – где ты сейчас, чем занимаешься, как давно работаешь на Федю? И не поверишь, Валька, я Николаю Петровичу все выложил, как на духу. И выложил не из-за стволов, а… Ну, не знаю, как тебе объяснить… Сломался… А Николай Петрович выслушал все внимательно, взвесил каждое мое слово и говорит: вроде ты ничего не врешь, молодец. Я ведь хорошо помню тебя, имел касательство к спорту. Ты-то меня помнишь? Не помню! – говорю. И это ему тоже понравилось. Ты-то был известным человеком, говорит мне, это верно, только зря спутался с Федей. Да не спутался, объясняю, просто хотел срубить деньжат. Просто разговор одного интеллигентного человека с другим интеллигентным человеком. Откуда, дескать, мне было знать, что Федя не интеллигентный человек? Николай Петрович опять засмеялся: тебе, Куделькин, нюх надо иметь на людей. Даже и не знаю, что с тобой делать? Ну, как что? – кричу я и чуть не плачу. – Отпустить меня надо! Настоящие слезы навернулись на глаза, не поверишь? Я ж, говорю, все забуду! Я ж, говорю, и не видел ничего! Я ж, говорю, вот прилетел в Питер, надрался, как свинья, это у меня просто видения. Мало ли что привидится в пьяном бреду! Николай Петрович посмотрел на меня пристально. Верю тебе, говорит, Куделя. Ты впредь на очкастых не покупайся. И спрашивает: сколько он тебе обещал? Я честно говорю: пять штук выдал, еще столько же обещал. Николай Петрович усмехнулся и выкладывает передо мной десять штук. Хватит на дорогу? – смеется. Я говорю: еще бы! Тогда, говорит, рви сейчас же из Питера и никогда больше не смей появляться в этом городе без спросу. Не твой это город. И еще добавляет: помни, должок теперь за тобой, может, когда и понадобишься. Когда? – спрашиваю. А это, говорит: неважно. Может, скоро, а может, никогда. Если понадобится, позову. Главное, забудь обо всем. Сам ведь видел ведь, как бывает… А я только киваю радостно, как болван. Не помню, как добрался до дому.
– Ну и как? Позвал он тебя?
– Кто? Николай Петрович? – Куделькин беспомощно пожал огромными плечами. – Да нет. Не пришлось как-то.
– Крутишь?
– Ей Бог, Валька! Похоже, без надобности я ему.
– А если понадобишься?
– Не пугай меня. Я лучше повешусь, чем еще раз загляну в его крематорий. И с тобой туда не пойду. Ты меня прости. Я тебе друг, сам знаешь, но не пойду. И тебе совету, возвращайся. Двигай в свою деревню. Проживешь дольше. Не по нам это дело, Валька. За Николаем Петровичем что-то такое угадывается, что дух спирает. Он не то, что нас, он танковую дивизию может перемолоть. Не нам с тобой чета. Всей шкурой чувствую.
– Ладно, Джон. Заметано. Я не в обиде.
Куделькин растерянно полез в сумку:
– Слышь, Валька. С тобой не пойду. Но вот… Возьми на дорожку…
Сунул в руки сверток.
– Что там?
– Бабки. Двадцать штук. Ты возьми. Я тебя знаю. По глазам твоим вижу, что ты не отступишься.
– Ладно, Джон. Без обид.
– Валька!..
Валентин улыбнулся и твердо хлопнул Куделькина по плечу:
– Все. Забудь. Заметано.
Они обнялись.
Валентин снова опустился на скамью.
Он видел, как Куделькин, торопясь, не оглядываясь, плюнув на все, двинулся через улицу прямо на красный свет.
Взвизгнули тормоза старенького «запорожца».
Парень в берете, в кожаной куртке, сняв темные очки, изумленно выпялился на Куделькина:
– Ты, слон выборгский! Чуть машину мне не разгробил.
– Это ты мне? – спросил, останавливаясь, Куделькин.
– Тебе, чучелу сраному.
Куделькин выпрямился.
Он не сказал ни слова.
Он даже не выматерился.
Он просто ухватил «запорожец» за передок и рывком развернул его поперек улицы.
– Чучело сраное, мать твою! – крикнул вслед остолбеневший хозяин «запорожца».
Он не видел, как с поребрика, не торопясь, подошел постовой.
– Старший сержант Абышев. Нарушаете. Предъявите документы.
Губы парня запоздало дрогнули:
– Да я… Да это ж не я… Вы же сами видели… Это тот слон… Вон он уходит… Вы его окликните!..
– Документы!
Парень, вздохнув, подал документы.
– Почему нарушаете?
– Да не я же… Вон он уходит!..
Валентин встал.
Он не хотел вмешиваться в происходящее.
Не хватало ему еще постовых. Он, Валентин, небось, уже со вчерашнего дня объявлен в розыске.
Встреча чемпионов
– Сюда.
Игорек пропустил Валентина в гараж.
– Не шуми. Видишь микроавтобус? Черный «мерс». Ныряй в него и не подавай жизни. Ни курить, ни чихать, не храпеть. Там есть какое-то тряпье. Приляжешь, прикроешься. Когда можно будет выйти, тебе дадут знать. Тогда и выйдешь. Ни минутой раньше, ни минутой позже. А случится что… Запомни… В микроавтобус ты залез сам.
– Заметано.
– Погоди. Рванул… – Игорек хмуро сунул в карман Валентина тугой сверток. – Это в дорогу.
– Что там?
– Так, мелочишка… В марках… Черт тебя знает, может, правда попадешь на борт. Или захочешь гульнуть с Николаем Петровичем. Он умеет…
И нехорошо ощерился:
– Не для тебя стараюсь, ты мне не приятель. Стараюсь для Николая Петровича. Ты помни, за тобой тоже есть должок.
– За потерянную пушку, что ли? – усмехнулся Валентин.
– И за нее. И за Хисаича… Если выкарабкаешься с парома, – нехорошо пообещал Игорек, – встретимся.
– Где тебя найти?
– Сам найду.
И сплюнул на пол:
– Все!
Валентин бесшумно скользнул в микроавтобус, и Игорь недоуменно покачал головой. Вроде бы увалень, морж, бык быком, которому голову повернуть и на то надо время, а вот вспыхнет, пойдет – и не улавливаешь движений.
Дверца захлопнулась.
– Ну? Чё там? – появился в дверях гаража Коляка. Задергался, зашипел сердито: – Порядок?
– Не шипи, Коляка. Заткнись.
– Он там не пожрет мои харчи? – подозрительно спросил Коляка.
– Какие еще харчи?
– Ну как. Сам советовал. Икорка разная. Водочка. Не двигать же порожняком в Германию.
– Если и пожрет, не обеднеешь. Пока, Коляка!
И предупредил:
– И смотри, смотри, Коляка! Чтоб все путём! Чтобы все нормалёк!
– Да ты чё, Игорек! Меня не знаешь?
Коляка заюлил, снизил голос:
– Что хоть за человечек? А? Игорек? Что хоть за человечек?
– Видал бизона в зоопарке?
– Это чё такое?
– Вот и человечек такой.
Не трогай в темноте
того, что незнакомо, —
быть может, это те,
кому привольно дома…
Игореша тормознул на набережной.
Если этот бык выберется…
Хотя вряд ли…
Может, и сломает шею Николаю Петровичу, такой может… Но в любом случае и себе шею сломает…
А с другой стороны…
Если кто-то еще может сломать шею Николаю Петровичу, то только такой бык…
Подумал зло: а не получится у быка, сам встречу Николая Петровича… По моим счетам всегда все платили и Николай Петрович заплатит… Все заплатят по моим счетам… И бог, и брат, и герой… Заплатят и бык, и Николай Петрович… У него, у Игореши, принцип всегда один. Четкий определенный принцип. Взял – верни. Задолжал, тем более!
Счет должен предъявляться каждому!
Индивидуально.
Мать их!
Микроавтобус встряхивало.
Разместившись на заднем сиденье между какими-то ящиками, заполнившими салон чуть ли не до потолка, Валентин осторожно выглядывал под занавеску, прикрывавшую тонированные стекла.
Кажется, выехали.
Теперь, подумал, все зависит от Игорька. Точнее, от того, насколько серьезно Игорек сумел договориться со своим корешом.
А кореш?
Можно корешу доверять?
Валентин хмуро усмехнулся.
Тоже мне, спохватился. Кому можно доверять? Да и не все ли равно сейчас? Лишь бы попасть на паром.
И признался себе: думать не умеешь, Кудимов. Думать не умеешь и всегда не умел. В этом Николай Петрович прав. Всегда я жил не своей головой, слушал, что скажут другие, всегда надеялся только на мышцы. Таким дуракам, как я, не дано понимать других.
И правда.
Ну, как так в самом деле? Ну, как так? Несгибаемый Куделя, сам Джон Куделя, сам Джон Куделькин, которого боялись самые классные борцы, вдруг падает на колени перед Николаем Петровичем?…
Но Джон врать не станет. Сказал – падал на колени, значит, падал. И врать Куделькину нет резона.
Или тот же Игорек…
Игорек – подонок, пустышка. Не человек, а пожарище. Все в нем давно выгорело, кроме ненависти, а смотри-ка… Помог!
Оборвал себя: рано говорить о помощи.
Трижды суеверно сплюнул через левое плечо.
«За все заплатишь!..»
Хорек!
Я его стащил со стеллажа, он был бы сейчас горсткой пепла, а туда же… «За все заплатишь!..»
Решил: понадобится, заплачу.
