Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов
Обзор книги Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов
Геннадий Прашкевич
Пожить в тени баобабов
Сунув руки в карманы длинного добротного плаща из светлой замши, привычно и удобно сидящего на широких плечах, Валентин свернул под кирпичную арку и хмуро огляделся.
Типичный питерский внутренний мощенный двор…
Катафалк… Штук пять легковых машин… Столько же на улице… Возле катафалка люди в спецовках. Явно мортусы. Поплевывают, поглядывают на часы, дело привычное…
Рыжие кирпичные стены, пыльные окна…
Действительно самый типичный питерский двор – мощенный, запущенный, голый, хотя, как ни странно, откуда-то под стены нанесло желтых листьев, а кое где упрямо бледнеет жалкая вырождающаяся трава.
Осень…
Полуденное солнце печально золотит обветрившийся и облупившийся кирпич, пускает над пыльными и скучными стенами призрачную поблескивающую паутинку.
Осень…
Не должно быть тут никакой, даже бледной, травы под голыми рыжими стенами, но ведь растет… Бледная, нежная… Рахитичная, но растет… Наверное, где-то перед стеной проходят трубы отопления.
Валентин недоуменно повел плечом.
Удивила его, собственно, не трава, чего в траве удивительного? – трава и зимой может прорасти на обогретом месте. Удивила Валентина желтая палая листва под голой стеной. Обычно в таких вот запущенных дворах сухую листву наметает ворохами, но в этом дворе нигде, ни в каком его закутке не было ни одного дерева, даже самого захудалого.
Откуда же тогда заносит листву?
Впрочем, какая разница?…
Тяжело пройдя мимо стайки молча, но деловито покуривающих девиц, облаченных в светлые, длинные, по моде, плащи, Валентин толкнул двустворчатую облупленную дверь подъезда.
Все, что осталось от стародавней, даже от весьма стародавней роскоши – лестница.
Широкая мраморная лестница с истертыми поблескивающими ступенями, кое-где глубоко выщербленными.
Лак на деревянных перилах облез, стены, как везде, густо исписаны матом и известными восклицаниями.
«Цой – жив!», матерщина…
«Мы вас похороним!», матерщина…
Все как везде… Цой и, естественно, матерщина. Матерщина и, естественно, «Мы вас похороним!»
Кого нас?
Кто «мы»?
Тайна.
А хоронят…
А хоронят не каких-то там «мы», а Серегу!
Валентина опять как током ударило.
Братана!
Младшего.
Он поднял голову.
Вдоль всей лестницы до самой площадки узкой цепочкой стояли люди. В основном молодые. Крепкие, хмуроватые. Скорее всего, сослуживцы или приятели Сереги, и тех и других у него было не считано. Стиль общий – потертая джинса, кожаные куртки, плечи в разворот. Выделялись, понятно, девицы. Эти, даже покуривая, даже как бы не поднимая глаз, успевали осмотреть тайком каждого, успевали каждого оценить.
Валентин поежился.
– Позвольте…
Его пропустили и он вошел в раскрытую дверь квартиры, молча, не замечая быстрых, провожающих его взглядов. Он никого из присутствующих не знал, потому и не мог прицепиться ни к одному лицу. Может, здесь находился Сема Уткин, о котором Серега не мало рассказывал, но Валентин и Сему никогда не видел, только слышал о нем. Не станешь же у первого встречного спрашивать, кто здесь Уткин? Кто, дескать, здесь Сема Уткин, о котором мне рассказывал покойный братан?
Вообще, хмуро отметил Валентин про себя, вряд ли кто-то из собравшихся сегодня на похороны захотел бы при случае прикатить с Серегой к нему в Лодыгино под самый Владимир. Если честно, не тот у них тут вид. Не к тому привыкли. Если уж сам Серега за последние два года заглядывал к нему всего пару раз, ну, может, три раза…
Этим, подумал Валентин, интереснее скатать на «мерсе» в «Метрополь». Судя по виду да по машинам, с бабками у них нет проблем. Зачем им ехать в Лодыгино? Вот и получается, что никого он, Валентин, здесь не знает. И квартиру брата не знает. Серега въехал в новую квартиру год назад, Валентин так и не нашел времени выбраться не то что на новоселье, но даже просто в гости. Даже телеграмму о смерти брата кто-то прислал ему в Лодыгино без подписи. Вполне возможно, что один из присутствующих в квартире, только догадайся – кто?
Ладно…
Теперь не все ли равно?
Рука машинально потянулась к голове, но берет он уже снял. Еще в такси. Там же, наверное, и оставил.
Ладно…
Он чувствовал – на него косятся, к нему тайком приглядываются… Не удивительно… Наверное, бросается в глаза большое сходство с покойным… Один Серега лежит в гробу отрешенно, равнодушно, ни на кого не обращая внимания и нет улыбки на его тонких, искривленных болезненной гримасой губах…
Таким Валентин Серегу не помнил.
Валентин действительно не помнил, да и не мог помнить Серегу таким. Принципиально не мог.
Серега собирался жить долго.
Еще бы!
Он смеяться умел за троих, цитировал стихи, ссылался на классиков, заказывал костюмы в модных ателье, никогда не одевался в обычных магазинах, знал три языка, причем основных, а не украинский, к слову, или там белорусский, и, само собой, знал тысячи по-настоящему смешных анекдотов. Он умел сходу разговорить самого закоренелого молчуна, сбить с толку самую неприступную девицу. Никто не умел улыбаться так обаятельно и широко, как Серега, никто не умел так пышно и цветисто произносить тосты. Поставить на место хама? Нет проблем. Объясниться с разъяренной проводницей? Чего проще. Погасить без драки скандал? Пара плюнуть. Серега Кудимов умел все. А если уж драки нельзя было избежать, он никогда не прятался за чужие спины…
К черту!
Никогда ничего этого уже не будет для Сереги Кудимова, хмуро подумал Валентин. Никаких драк не будет, никаких баб не будет, не будет выпивки и приятелей.
Могилка.
Вот все.
Ну, память, конечно… Говорят ведь, что человек остается с нами, пока его помнят…
Или я что-то напутал?…
Кто, кроме его приятелей и сослуживцев будет помнить Серегу? И сколько они будут его помнить?
Валентин хмуро шевельнул бровями.
Кто-то из собравшихся должен, конечно, знать все детали последних дней Сереги.
«Выпал из окна гостиницы…» Так Валентину сказали по телефону. Кто-то из сослуживцев Сереги.
А что Серега делал в гостинице?
Как вообще можно вывалиться из гостиничного окна? Он, Валентин, например, не помнил ни одной гостиницы, окна которой бы просто так распахивались настежь.
Что-то тут было не так.
Обостренное чувство, присущее всем профессиональным спортсменам, подсказывало Валентину – что-то тут не так.
Вывалиться из окна гостиницы…
Как Серега, профессионал, знающий, все умеющий, мог вывалиться из гостиничного окна?… Как вообще можно вывалиться из окна?…
Ладно.
Размышления оставим на потом.
Случай есть случай.
Валентин знал по себе: бывают такие черные дни, когда ничто, кроме случая, не правит жизнью. Хоть ты лопни, хоть из шкуры выскочи, ничего не изменишь – правит твоею жизнью случай. И тут или уж повезло или не повезло.
Но Серега!
Какой у профессионала случай?… Какой случай, черт побери, может править профессионалом?… Вот он лежит, молчит, сжал узкие губы… Не смеется, не бренчит медяшками в кармане, не подшучивает: «Смелей, братан! Я теперь, братан, секрет знаю. Мне отпущена долгая жизнь».
Где он теперь, секрет долгой жизни?
Отрешенное лицо, нет ни тени улыбки на тонких искривленных гримасой губах.
А месяц назад…
Ну да, в августе…
Даже в конце августа…
Соседка варила варенье, правда, несколько запоздало, уже из последних ягод, но варила – из-за глухого забора доносились сладкие запахи… Не осень еще, но уже не лето… Невыразимое чувство… Печаль, нежное увядание, варенье варят… Что-то из детства…
Запомнилось.
Наверное, что-то все это означало там, в глубине души, вязалось с когда-то прожитым, потому и запомнилось.
А может, предчувствие…
Глухой деревянный забор, сладкий, запах варенья, в поросшем травой дворе белая «Волга»…
– Привет, братан!
Они шумно обнялись.
Бывший лейтенант госбезопасности, а теперь сотрудник некоего питерского предприятия «Пульс», кажется, совместного – советско-германского, свободный, не связанный никакими клятвами и присягами человек Сергей Кудимов! – вот он вылез из белой «Волги» шумно обнять старшего брата. Его лицо сияло, глаза лучились. На фоне провинциальной улицы и провинциального двора его глаза посверкивали, пожалуй, ярче, чем позднее лодыгинское солнце. Серега в Лодыгино выглядел человеком совсем из другого мира. В сущности, он и был человеком из другого мира. Отлично прикинут, все путем, на пальце массивный платиновый перстень. Но не это, конечно, отличало его от лодыгинцев, даже от старшего брата.
Серега был вообще другой.
Он был из другого, сильно изменившегося мира, совсем не из того, в котором жил он, Валентин.
– Живот подбери!
Это Серега ткнул его, конечно, для смеху. Валентин никогда не давал себе спуску, хоть сейчас на ковер. Попробуй найди жиринку. Потому и обнял Серегу, не отвечая на его шуточки:
