Ханс Плешински - Портрет Невидимого
С 1982-го года правил кабинет Коля,[183] и конца этому не предвиделось. «Духовно-нравственный поворот»,[184] провозглашенный бывшим пфальцским министром-президентом, на поверку оказался туманной чепухой. Вместо того чтобы напоминать людям о таких ценностях, как умение использовать свой досуг, верность взятым на себя обязательствам, самоотверженность (но об этом речь вообще не велась, чтобы не отпугнуть избирателей), канцлер всячески потворствовал частному телевидению. Гекатомбы американских фильмов-трупов, бесконечные ток-шоу, безграмотные телеведущие… — все это заполонило квартиры, а люди радовались, что могут, переключая программы, делать выбор между очередным боевиком и откровениями домохозяйки из Боттропа, предпочитающей, по ее словам, заниматься сексом в гостиной. Все теперь стало недолговечным. Спустя месяц никто уже не помнил причин скандала, обсуждаемого в газетах и специальных телепрограммах. Каких именно политиков подкупал крупный предприниматель Флик, какие услуги оказывали ему партийные боссы?[185] И ради чего? Боссы поклялись в своей невиновности, а дальше — тишком — все пошло по-прежнему. Может, то были обычные игры демократии, и альтернативы такому положению вещей вообще нет. Но нанесли ли политики кому-то ощутимый ущерб? В лабораториях ученые, давно расшифровавшие генный код человека, разрабатывали варианты более современной формы жизни. Началось все с клонированных уток, а потом, благодаря опытам с человеческими уродами, которых держали под замком и позже уничтожали, дело дошло и до искусственного зачатия здоровых, красивых детей.
Жизнь была многообразной. Люди смеялись. Число безработных росло, продолжительность отпусков и количество отпускников — тоже. В мире не осталось ни одного уголка, окутанного покровом тайны.
Случались и печальные вещи. Умер Рок Хадсон. Энтони Перкинс, Клаус Шварцкопф, Фредди Меркюри, Нуриев[186] — все они, заболев, перестали показываться на публике.
Диана, принцесса Уэльсская, очаровывала всех своим шармом и эксклюзивными туалетами, позволяя надеяться, что — помимо типовых жилых комплексов, загубленных лесов и заторов на дорогах — все еще существует и нечто аристократическое, заслуживающее любви.
Вдруг возникло и стало мелькать в публичных дискуссиях словечко «глобализация». Одни понимали под ним неизбежный, прогрессивный процесс срастания всех частей света в единый союз, наслаждающийся плодами свободы и демократии. Другие — скептики — предрекали, напротив, пагубное стирание индивидуальных различий, растворение региональных особенностей в безрадостной и безличной повседневности, типичной для европейского среднего класса.
Возможно, это было предвестием утраты способности мечтать.
Страны Восточного блока, отгороженные от остального мира колючей проволокой, по-прежнему упорно отстаивали идею победы рабоче-крестьянской власти, но тем временем медленно разлагались под эгидой своих дряхлых политических лидеров.
ГДР — стране с дефицитной экономикой и идеалистическим притязанием на то, что она будто бы творчески воплотила на практике солидаристский принцип всеобщего равенства, — казалось, суждено было влачить свое жалкое существование до тех пор, пока крыши домов от ветхости не обрушатся наконец на головы ее граждан. Проект создания земного рая, просчитанного до мельчайших деталей, со всей очевидностью провалился.
Когда вокруг Земли постоянно курсируют спутники, полоса смерти на Потсдамерплац уже не может восприниматься иначе, нежели как чудовищное насилие.
Мадам Дортендеги жила в Андузе, в Провансе.
В деревне, на берегу затененной платанами горной речки, эта француженка занималась торговлей произведениями прикладного искусства.
Местные жители и туристы покупали у мадам Дортендеги чайные сервизы ручной работы — глиняные, с голубой глазурью — и пестрые шерстяные шали.
В своем светлом каменном доме под красной черепичной крышей (бывшем амбаре) сорокалетняя незамужняя хозяйка иногда устраивала выставки, рассчитанные на более взыскательный вкус: показывала работы современных графиков и скульпторов с Севеннских гор.
Однажды и мы с Фолькером в одолженном «БМВ» помчались по солнечной дороге в Андуз, расположенный недалеко от Воклюза.
— Во Франции замечательно пустые автострады.
— Это преимущество платных дорог.
— Хочешь кофе?
— Подождем до Авиньона.
— Фолькер, нам хватит цветочных горшков?
— О них позаботилась мадам Дортендеги.
После многих лет, проведенных вместе, нам не нужно было нарочито поддерживать разговор. Мы могли просто ехать вдоль Роны и прислушиваться к тому, что говорит пейзаж.
— Смотри, вон там замок…
— Я еще никогда не занимался бамбуком.
Как вышло, что у Фолькера завязался контакт с мадам Дортендеги, я не знаю. Но владелицу деревенской галереи тоже ждала авантюра. В благословенно-солнечном Андузе должна была состояться мировая премьера.
Это событие стало возможным благодаря здешним климатическим условиям. Обрамленная скалами речная долина — настолько теплая и влажная, что перед городком возник крупнейший в Европе бамбуковый парк. Один француз, долгое время живший в Индокитае, когда-то привез сюда первые саженцы бамбука.[187]
На протяжении полувека азиатские растения, за которыми тщательно ухаживали, распространялись по берегу реки и превратились в уникальную, хотя и не очень известную достопримечательность. Здесь выращивали и скрещивали более ста пятидесяти разновидностей гигантского травянистого растения. В природном заповеднике были целые рощи обычного камбоджийского бамбука, а рядом — клумбы с тянущимся в провансальское небо сорокаметровым черным бамбуком. Бамбук с драгоценными четырехгранными стеблями образовывал японские аллеи, и там верхушки растений при каждом порыве ветра стучали, соприкасаясь друг с другом, наподобие кастаньет.
В Андузе проходил Первый всемирный конгресс бамбуковедов. Фолькер воспользовался этим предлогом, чтобы, вместе с нашей хозяйкой, представить заинтересованной общественности работы одного баварского ландшафтного художника. Жанр art-in-nature[188] был тогда совсем новым. Его представители, если говорить коротко, стремились к тому, чтобы посредством инсталляций, то есть композиций из недолговечных материалов, создать необычную взаимосвязь между искусством и природой, помочь зрителям сосредоточить внимание на природном окружении — представив как нечто отчужденное, исполненное колдовских чар какой-нибудь холм, или берег ручья, или бамбуковую рощу.
Мадам Дортендеги выставила в своей амбарной галерее фотографии прежних работ в стиле art-in-nature. Фолькер же собирался реализовать на французской почве оригинальный, им самим подготовленный проект «Голубой цветок».
Он хотел подвесить к стеблям бамбука бесчисленные горшки с голубыми цветами — подвесить «уступами», на определенных, точно просчитанных расстояниях друг от друга, чтобы в конечном счете символический цветок немецкого романтизма под средиземноморским солнцем как бы вырастал, снова и снова, из стволов дальневосточных растений, образуя подобие цветочной лестницы. Художник, Фолькер и мадам Дортендеги — трио, впервые выступавшее вместе, — передвигали по бамбуковым джунглям стремянки, с помощью лебедки поднимали наверх цветочные горшки, нарезали проволоку, в паузах курили сигареты, по очереди взбирались по перекладинам: «Ne tombez pas!»[189] — «Следующий горшок…» Ночью уроженец Рейнланда, француженка и баварец работали при свете прожектора, который мадам одолжила у Добровольной пожарной команды города Андуза. Приготовления надо было закончить в срочном порядке, поскольку голубые цветы быстро увядают. Оптическое впечатление от экспозиции — после двух дней и двух ночей тяжелейшей работы в зарослях трескучего бамбука — было ошеломляющим. Волшебный цветок Новалиса[190] рос — в виде хрупких ступеней-гирлянд, едва заметно покачивающихся на теплом ветру, — посреди чуждого европейцу тонкоствольного леса. Столь необычное сочетание тревожило и раздражало зрителя, давало ему повод для новых чувств и мыслей. В этом и заключался замысел устроителей экспозиции.
Пока готовилась выставка, я был занят конгрессом бамбуковедов. Впервые мне заказали репортаж для элитного глянцевого журнала. На конгресс съехались специалисты из Франции, Мексики, Калифорнии и Шри-Ланки. Среди участников попадались также гуру и просто люди, желающие узнать что-то интересное о бамбуке. Присутствуя на докладах и слушая после, как те же темы обсуждаются за столом, я открывал для себя своеобразную, убедительную натурфилософскую систему, суть которой сводится к тому, что бамбук может спасти мир. Из недооцененной нами чудо-травы можно, оказывается, производить около трех тысяч продуктов, начиная с пищевых полуфабрикатов и кончая медикаментами. Бамбук, как я услышал в Андузе, прочнее бетона. В южном полушарии из этого материала возводят строительные леса и футбольные стадионы, рассчитанные на тридцать тысяч зрителей. Используя эту стремительно растущую траву, можно было бы приостановить эрозию берегов во всем мире и обратить вспять процесс превращения в степи районов, где были выкорчеваны девственные леса. Если сажать это хорошо приспособляемое, нетребовательное растение в карстовых областях, то можно даже, как я с удивлением узнал, успешно противодействовать предрекаемому нам потеплению земной атмосферы. Некоторые участники всемирного конгресса носили одежду из бамбуковых волокон, другие — разрабатывали методы производства энергии из этой первобытной травы, третьи — показывали коллегам диапозитивы с изображениями переплетенных стеблей лакового бамбука.
